Оболганная империя - Лобанов Михаил Петрович - Страница 17

Но вернусь к его юбилею, в мае 2001 года. Был он сперва в Государственной думе – куда пускали по спискам, а потом на окраине Москвы – в поселке Сходня, в Российской Международной академии туризма, где его щедро одарили и морально и материально. На банкете по его просьбе я должен был выступить в числе первых. И вот он, сам объявляя о моем выступлении, начал негодовать на тех, кто «преследовал Лобанова» за его статью «Освобождение». Было как-то трогательно слышать это: мне показалось, что он и сам забыл о своем участии в том «обсуждении»… – а может быть, искренне считает, что все прошлое – чепуха, как те пустые стулья на презентации. Но, глядя на Егора, сидевшего во главе стола рядом с Михаилом Алексеевым, я вдруг, шпоря свою речь, находил все-таки слова нужные, искренние, а потом, уже сидя, с грустью почему-то подумал, как быстро пронеслась наша жизнь и сколько этих юбилеев мешается ныне с похоронами.

В. Ф. ШАУРО. Бывшие заведующие отделами ЦК КПСС – культуры В. Ф. Шауро и отдела пропаганды Б. И. Стукалин после появления моей статьи «Освобождение» написали докладную записку в секретариат ЦК КПСС с осуждением этой статьи. В. Шауро я увидел в лицо только раз в жизни – перед отпеванием Леонида Максимовича Леонова в храме Большого Вознесения, 10 августа 1994 года. О Шауро я раньше слышал, что он «великий молчальник», всегда уходил от общения, разговоров с писателями. И здесь, у паперти, он стоял особняком, приглядываясь, видимо, к необычной для него обстановке. В храме я оказался рядом с ним, простояв недолго, он как-то незаметно вышел.

Б. И. СТУКАЛИН. С Борисом Ивановичем Стукалиным я познакомился на квартире Л. М. Леонова в начале девяностых годов, где собрались близкие Леониду Максимовичу люди, которых он хотел видеть в качестве хранителей своего литературного наследия. Выйдя потом на улицу, мы прошлись немного вместе, на ходу поговорив кое о чем (помнится, он сказал мне об отсутствии «стратегии» у Ельцина), я отметил мысленно, видя воочию вчерашнего зав отделом пропаганды ЦК, как была важна наверху, для того же Ю. Андропова, в подборе кадров «русская мягкость». После этого Стукалин звонил мне, очень просил в качестве редактора поработать с Леонидом Максимовичем над рукописью его «Пирамиды». Было видно, с каким пиететом Борис Иванович относится к патриарху русской литературы. И этому он остался верен и впоследствии, когда, уже после смерти Леонова, взял на себя основное бремя по организации его юбилея в мае 1999 года – столетия со дня рождения писателя. «Демократическая» власть устранилась от юбилея, не дала ни копейки, и Стукалину, пользуясь прежними связями, пришлось «шапочно» добывать деньги.

Перед торжественным заседанием мне, как члену юбилейного комитета, сказали, что я должен сидеть в президиуме. Вот уж чего мне не хотелось! Но вдруг я вспомнил, по книге Фейхтвангера «Москва. 1937 год», как в том же Октябрьском зале Дома Союзов, где будет торжественное заседание, проходил в 1937 году процесс над троцкистами, и я тут же решил: «Ну конечно же, сяду в президиум!» Сидеть на той же самой сцене, на том же самом месте за столом, где сидел Вышинский, допрашивая скученных напротив на скамье подсудимых, всех этих радеков-пятаковых – крестинских-раковских, а перед этим, в 1936 году, – зиновьевых-каменевых, а позже, в 1938 году, – бухариных, прямо-таки огромное удовольствие сулила мне возможность представить это! И, признаюсь, пока шло заседание, мысли мои были заняты тем славным временем, когда загнанную в этот угол перед сценой троцкистскую банду настигло справедливое возмездие.

После заседания ко мне подошел Стукалин и, заговорив о моем интервью в газете «Советская Россия» в связи со столетием Леонова, несколько смущенно сказал: «Крепко Вы по н и м ударили». «И Вы по м н е в свое время тоже», – подумал я, но сказал другое, повторил сказанное в газете: о его решающей роли в устроении леоновского юбилея.

На заседание секретариата правления Союза писателей РСФСР, на котором была обсуждена моя статья «Освобождение», я не получил приглашения и о выступлениях на этом заседании узнал из короткого отчета о нем в «Литературной России» от 25 февраля 1983 года. Выступавшие в большинстве как бы отрабатывали идеологической бдительностью свои должности, премии, их речи не отличались силой убеждения. Это очевидно даже для стороннего, объективного наблюдателя. Уже цитированный мной немецкий исследователь Дирк Кречмар пишет в своей книге: «Ввиду того, что сам генеральный секретарь выразил неудовольствие статьей Лобанова, СП РСФСР должен был так же четко отреагировать на нее. 8 февраля 1983 года, то есть уже через четыре месяца после публикации, секретариат правления СП РСФСР созвал специальное совещание для обсуждения статьи Лобанова. Несмотря на то, что все секретари правления отдавали себе отчет в политическом идеологическом размахе лобановской статьи, их речи оставляли впечатление скорее беспомощности и неуверенности».

Приведу мнение и нашего отечественного талантливого критика, главного редактора журнала «Кубань» Виталия Канашкина, который опубликовал в этом журнале (№ 10, 1990) без сокращений текст обсуждения моей статьи на секретариате правления СП РСФСР и там же писал: «Уровень суждений и представлений в статье М.Лобанова оказался таким, что после «Освобождения» сочинять и размышлять так, как это делалось до ее появления, стало невозможно». Это, конечно, большое преувеличение достоинства моей статьи, так же, как и слишком суровы, по-моему, слова критика о выступлениях писателей: «Мы как бы открываем комод, из которого на нас пышет нафталином и залежалым тряпьем. Ощущение возникает «обрыдлое». Но такое, от которого никуда не деться. Ведь перед нами не кто иной, как мы сами».

Такой же «залежалостью» веяло и от обсуждения статьи в Московской писательской организации. Автор книги «Счастье быть самим собой» В. Петелин с подкупающим простодушием признается, как он готовился выступать там на парткоме в поддержку некоторых положений моей статьи, но не решился этого сделать из-за запрета начальства.

Статья «Освобождение», ставшая предметом критики самого генсека Андропова, вызвала отклики и за рубежом – от Америки до Японии. Один из таких откликов – присланная мне рецензия в японской газете «Асахи» (тираж 10 миллионов экз.).

Все связанное со статьей пережитое стало моим освобождением от литературной публичности. И я надолго замолк, испытывая какое-то странное умиротворение. Хорошо, что все-таки все кончилось благополучно. Теперь я могу уйти в себя, жить посмиреннее и помудрее, без писательского суесловия. Мне и до того было противно всякое выставление себя напоказ, я не понимал никогда, как можно упиваться на сцене «славой», «известностью» перед массой публики, которая через какие-нибудь два-три часа вывалится из зала на улицы и рассеется по городу, занятая своими заботами.

Летом, в августе 1983 года, умер Анатолий Васильевич Никонов. Ушел человек, с которым была связана, можно сказать, весенняя пора моей литературной жизни – «молодогвардейская». С его смертью уходила в прошлое часть самого меня. После похорон на Кунцевском кладбище мы собрались на поминки в здании издательства молодежных журналов на Новодмитровской, где он работал. Я сидел рядом с его сыном, изредка мы переговаривались с ним, не упоминая имени его отца. Если бы я знал, что его ожидает в будущем. Его найдут зимой замерзшим на улице и таким окоченевшим, что нельзя было нормально уложить в гроб. Было в этом что-то роковое для Анатолия Никонова с его драматической, в сущности, судьбой в катастрофическое для России время.

На поминках, помнится, поэт Владимир Фирсов начал читать свое стихотворение, наступало то оживление с растущим празднословием, которое как-то не ложилось в мою уже свыкшуюся с безмолвием душу, и я тихо покинул эту тризну.

Шли годы, и случилось то самое, что предсказал саратовский писатель Василий Кондрашов, – через несколько лет, пусть не пять, а немного попозже – через шесть лет отношение к моей статье стало совсем другим. В. Кожинов в своей статье ««Позиция» и понимание» («Литературная Россия», 28 июля (№ 30), 1989) писал: «В «Литературной России» (№ 24, 1989) появилась информация о том, что саратовские писатели отменили свое давнее «решение», которое «осуждало» публикацию статьи Михаила Лобанова «Освобождение» в № 10 журнала «Волга» за 1982 год. В сущности, «решение» это отменено самой жизнью, и очень многие литераторы ныне ясно понимают, что та статья Михаила Лобанова – одно из самых важных духовных событий за двадцатилетие «застоя»… Читая семь лет назад статью Михаила Лобанова, я испытывал, помимо всего прочего, чувство великой радости оттого, что честь отечественной культуры спасена, что открыто звучит ее полный смысла и бескомпромиссный голос – хотя, казалось бы, в тогдашних условиях это было невозможно…»