Раб и солдат - "Greko" - Страница 58

— От сиих миазмов, говорит наш лекарь, проистекают огненные лихорадки, кои потребно лечить кровопусканием, — на голубом глазу уверил Васю Никифор.

Они шли вместе с беглецами в лагерь, получив указание от унтера сопроводить беглых к командиру роты.

— Малярия, что ли? Чушь несусветная! Лихорадку вызывают комары, а лечить ее нужно хинином!

— Много ты понимаешь! Скажешь тоже: комары… Чтоб ты знал. На Кубанском кордоне москита этого, вреднючего, видимо-невидимо. Если в секрет отправят, с ума сойти можно. Трубочку-то не закуришь! Искусают тебя всего с ног до головы, пока в болоте в камышах сидишь. Но лихоманка не пристает. Говорю же: миазмы!

Вася спорить не стал. Чай, и сам не профессор. Ему было абсолютно ясно, что в прибрежном кавказском климате, при той скученности людей на небольшом пятачке, медленно, но верно превращавшимся в грязную и мокрую глиняную яму, от болезней не спастись. Придёт осень, и люди в гарнизоне начнут помирать как мухи. Страшную цену платит Россия за то, чтобы в будущем неблагодарные потомки могли приезжать на кавказское побережье, чтобы загорать и купаться.

«Кстати, о купании. Морские ванны мне точно не помешали бы», — подумал Милов отстраненно.

Солдаты с полоняниками миновали растущие на глазах земляные валы. Поверх насыпи устраивали ружейные амбразуры, обкладывая их сырым сырцовым кирпичом. Мокрая глина на насыпи еще держалась, но недалек был тот день, когда сильные дожди размоют бруствер. Или скрытые пока от глаз родники подточат укрепление изнутри. Когда отрывали котлованы под будущие землянки, несколько таких родников уже обнаружили.

Чавкая в грязи и с трудом выдирая сапоги из илисто-глиняного плена, добрались до командирской палатки. Ковырять такую жижу тяжеленным недоразумением под названием солдатская лопата — то еще удовольствие. Вася, как мог, старался откосить от работ с шанцевым инструментом. Проще детским совочком копать — толку выйдет больше.

После столь счастливого штурма возвышенностей у Туапсе офицеры расслабились. Больше времени проводили в лагере, чем на засеках. Жаловались на скуку бивуачной жизни. На то, что нет фуражировок, а, стало быть, и боевки. Лошадей было мало. Их кормили прессованным сеном, доставленным пароходами. И выходить из лагеря на покосы не имело никакого смысла.

— Новые перебежчики? — догадался ротный командир поручик Цеге-фон-Мантейфель. — Что слышно у горцев?

— Бывший солдат Кабардинского полка Матвей Лазаренко! — доложился раненый. — Захвачен в плен восемь лет назад. Не имел возможности раньше бежать. Как услышал про десант, тут же подбил товарища и был таков.

— А этот молчун? Кто такой?

— Товарищ мой, Вашбродь! Он немного не в себе. Его крепко бил хозяин. Отойдет!

— Что слышно у горцев?

— Лютуют! Многих потеряли. И грозятся всякого, кто с русскими в сношение войдет, наказать. Сожгут усадьбу или убьют, коли поймают. Выставили секреты, чтобы никого не пропускать к крепости. Вот только мы проскочили! — с неподдельной радостью похвастал беглец.

— Вашбродь! — обратился Милов к поручику. — Разрешите обратиться?

— Валяй!

— Дозвольте к морю сходить искупаться!

— В холодную воду полезешь⁈ — изумился ротный. — И плавать умеешь?

— Так точно!

— Ха! Хочу посмотреть на сей концерт! Пойдем вместе. Никифор! Присмотри пока за беглецами. К лекарю их своди. Пущай полечит.

Ротный, помнивший Васю еще по Михайловскому укреплению, посматривал на него с интересом. Занятный парень. Не знаешь, что от него ждать. Что еще придумает?

Вышли к морю по уже протоптанной широкой тропе. Еще недавно Вася с товарищами карабкался здесь, помогая себе штыком. Ныне весь пляж под крутым берегом был заставлен бочками и штабелями строительного леса. На рейде болтался пароход «Язон», бриг «Фемистокол», тендеры и купеческие суда. Всего 13 кораблей. Несчастливое число. Шлюпки сновали туда-сюда, доставляя на берег новые грузы. Азовцы ладили себе новый блокгауз из отесанных брусьев. Свои ладьи они затянули повыше кабестаном на песок.

Милов без стеснений разделся догола и бросился в воду, как ребенок, впервые попавший на море. Лишь от визга удержался. Поднял кучу брызг. Погреб уверенно саженками в сторону кораблей.

— Ваш молодец? — спросил ротного полковой священник тенгинского пехотного полка отец Григорий Романовский.

— Мой, — отозвался Цеге-фон-Мантейфель. — Погода-то какая! Завтра последний день весны!

Невдомек было беседовавшим, что тучи собирались над русской армией и флотом на Кавказе. Взбешенные появлением за апрель-май двух новых крепостей на побережье, горцы набирались мужеством. Им был нужен вождь. Убыхский князь Хаджи Исмаил Догомуко Берзег поднимал на войну всех черкесов побережья. Он, прославивший свое имя набегами на Грузию и знавший названия всех деревень Имеретии, поклялся сражаться с урусами до конца. Но его час еще не пришел.

Первый удар Кавказскому отдельному корпусу и Черноморскому флоту нанесла природа Северного Кавказа. Мгла надвигалась от горизонта.

Коста. Черное море-Севастополь, май-июнь 1838 года.

План, придуманный мной, Тамарин любимчик воспринял спокойно, что меня несколько задело. Мне-то казалось, что он очень изящный. И гарантирующий стопроцентный успех! Я гордился своей задумкой. А Бахадур лишь скривился, считая такое изящество и такую навороченность делом пустым и излишним. Но, конечно, согласился всё исполнить, как я наметил.

По моему выдающемуся (иначе про себя его не называл) плану, я в течение оставшегося до ночи дня должен был предъявить взору Рахимки табакерку в своих руках. Просто буду вертеть её с индифферентным выражением лица. Мол, погулять вышел, табачку нюхнуть. Это должно было стать наживкой, которую, я был уверен, боцман обязательно проглотит. Также был уверен, что в открытую не нападет. Но и оставить все без каких-либо действий уже не сможет. Когда поймёт, что капитану я не нажаловался, что его никто к стенке не прижимает, решит, что либо я ее просто присвоил, либо у меня есть ещё более коварный план. В любом случае, он с момента, когда увидит табакерку в моих руках, будет понимать, что меня оставлять в живых нельзя. Я становился для него проблемой! А, как известно, нет человека — нет и проблемы. Далее я предоставлю ему шанс исполнить свой чёрный замысел. Выйду ночью на палубу. Идеальный для него вариант. Он не сможет не проглотить и эту наживку! Тут у меня было два варианта развития событий.

Первый (предпочтительный): мы, прежде чем колошматить друг другу морды, поговорим. И я смогу вывести его на чистую воду, получив его признание. Даже пообещаю, что чистосердечное скосит ему срок! Или какое там у флотских наказание? Линьки? Протащить под килем?

Второй (нежелательный, но, скорее всего, основной): боцман калякать не пожелает. Без долгих разговоров вцепится мне в глотку. Тут мне нужно было не подставиться по-глупому. В первую же секунду. Потому что во вторую секунду на сцену должен был бы выйти грозный пират и сердцеед, мой друг Бахадур. Его местоположение я определил «над битвой». Попросту он должен был затаиться на марсе. Не на планете, конечно. А на небольшой смотровой площадке на фок-мачте, куда нужно было подняться по путенс-вантам и проникнуть через небольшое отверстие, среди моряков называемое «собачьей дырой». Для бывшего пирата — родная стихия и никаких трудностей. Вот там и будет место его засады. Он хоть и был безъязыким, но слух — ог-го-го и глаза у него получше орлиных! И, если он увидит, что дело швах, то тогда соскальзывает по канатам вниз и тут же пускает в ход, а точнее, в полёт, свои ненаглядные ножи! Желательно, просто обездвиживая Рахимку. Желательно.

— Если что, — наказал я ему, — то, конечно, не миндальничай. Кончай его, Сэмен!

Это моё «добро» на убийство обрадовало Бахадура.

«Никак не насытиться после года спячки! Гайдуков-арнаутов ему не хватило!» — усмехнулся я про себя.

Сказано — сделано. Принялись за исполнение. И с самого начала все шло так гладко, так по расписанной мной партитуре, что я беспрестанно мысленно себе аплодировал. Табакерку боцман заметил сразу. Надо отдать ему должное. Он лишь на секунду потерял самообладание, дернувшись и выкатив глаза. Тут же взял себя в руки. Так же, как и я, изобразил на лице беспристрастие. И неодобрение. Ты, мол, красавчик, погулять вышел, а я тут на службе. Выполняю свои обязанности, не покладая рук и не жалея глотки. Так что, иди себе, не путайся под ногами! Тут-то мне, придурку, очарованному «начальнику Госплана», следовало задуматься, насторожиться. Так нет же! Отметил про себя его выдержку, и только! Продолжал себе аплодировать.