Раб и солдат - "Greko" - Страница 25

Консул нас ждал. Мы решили отдохнуть с дороги, а с утра приступить к делам. Ужин прошел в разноцветной гостиной. Прислуживал типичный Иван, круглолицый малый в поддевке — лакей-крепостной, которого консул привез с собой из костромской деревеньки. Дмитрий остался обсудить с коллегой консульские дела, а мы с Бахадуром отправились спать. Трехдневная дорога утомила.

Прямо с утра я взял быка за рога и приступил к делу. Остановил сетования консула на завал с судебными тяжбами, которыми его мучали местные греки, вступившие в русское подданство, и с судебными и полицейскими дрязгами.

— Консул на Востоке, — разглагольствовал он — это в меньшей мере посол, а посол Бутенев в Царьграде в большей мере консул…

— Меня интересует дворец Эмин-паши, — прервал я бессмысленный треп дипломата.

— В каком смысле? — изумился консул.

— Можно ли в него тайного проникнуть и вывезти из него человека.

Консул вытаращил на меня глаза в полной растерянности.

— Выкрасть⁈

— Именно. Черкеса Сефер-бея.

Консул дернул кадыком. Подробно изучил мой иконостас на груди. До него только сейчас дошло, что к нему прибыли неприятности. Большие проблемы! И серьезный парень в моем лице.

— Дворец Эмин-паши стерегут кавасы и жандармы-заптие. Узнаете их по в красным курткам и саблям на боку.

— Серьезная охрана?

— Скорее многочисленная.

— Сефер-бей покидает дворец?

— Никогда! Только, когда отправляется в Константинополь. Он следует туда с большой охраной.

— Ожидаемо, — промолвил я в задумчивости. — Нужно по месту посмотреть.

— Отправимся немедленно! — Дмитрий горел неподдельным энтузиазмом.

— Спокойно, студент! Не будем же мы бегать по городу в офицерских мундирах. Ни к чему привлекать внимание к нашим нескромным персонам.

— Я подготовился. Переоденемся в греческое. На улицах легко затеряемся.

Консул слушал нас в полной прострации. В его тихий спокойный мирок, где главным потрясением было вызывающее поведение почетного консула Австрии, таскавшего огромную саблю, царапавшую ступени мраморных лестниц, ворвалась буря с кавказских берегов. Ему, человеку светскому, благовоспитанному, с хорошими манерами и связями, казалось невместно погружаться в мир рыцарей плаща и кинжала. Помощи от него ждать не приходилось.

— Мы с пашой друзья, — растерянно пробормотал он.

— Располагаете ли вы каким-нибудь силами? — добил я беднягу своим вопросом.

— Мне по положению полагается четыре каваса-турка и десять греческих охотников, принятых на русскую службу и носящих нашу форму, но я был бы счастлив просить вас не привлекать их к своим делам. Мне здесь еще жить и работать.

Охотниками, как я уже знал по кавказской службе, называли добровольцев, а не тех, кто гоняется по фракийским полям за пернатой дичью. И, судя по всему, наш консул не из таких. Не охотник! Он напоминал мне Кислярского, которому Бендер предложил парабеллум. Такой же жалкий и растерянный. С трудом сохраняющий лоск и почти утративший лицо.

— Есть ли среди адрианопольских греков кто-то, на кого можно положиться в трудном деле? — спросил Дмитрий, вытаскивая консула из ступора.

— Я бы посоветовал вам пообщаться с Хаджи-Хамамжи. Богатый негоциант. Немного легкомыслен, как все греки… Ой, простите, ради бога! — консул снова побледнел, сообразив, что он в растерянности сделал неловкость. — Хаджи-Хамамжи склонен к ребячеству и любит поболтать. Но он умен и изворотлив, иначе не нажил бы себе состояния. Вот с такими людьми приходится иметь дело, — сказал он, как бы извиняясь. Сословная спесь — куда деваться⁈

— Обязательно познакомимся, — кивнул я серьезно.

Закруглив малоинформативный диалог, отправился переодеваться. Эх, благословенные старые времена! Из недр моего саквояжа был извлечен мой боснийский наряд и дорогая сердцу феска. Если бы не розыскное дело, заведенное на грека Варвакиса, непременно сбегал бы проведать Константина в Гедикпаша Хамами[1].

Отправились ко дворцу Эмин-паши, прячась в гомонящей толпе. Покрутились в его окрестностях. Я убедился, что тайное проникновение исключено. Можно потратить уйму времени и пиастров, чтобы разведать расположение апартаментов Сефер-бея в резиденции генерал-губернатора Адрианопольского пашалыка, но какой в этом толк? Многочисленная охрана у всех ворот и дверей не оставляла и шанса. Эти разодетые в мундиры с шитьем молодчики, быть может, стража так себе, и их роль — подчеркивать величие и богатство Эмин-паши. Но их количество… Нет, похитить из дворца — не вариант.

[1] О боснийском наряде и банщике Константине читайте первый роман из цикла «Черкес» «Дебют двойного агента в Стамбуле».

Вася. Аул Псышопэ на реке Вулан, апрель 1838 года.

Не так себе представлял Вася рабство у черкесов. Он явно оказался в привилегированной группе, на особом положении. Его начинающийся роман с племянницей хозяина, который никого не волновал, был не единственной странностью. Никто не гнал его на работу в полях или в усадьбе. Он продолжал жить в кунацкой, в которой ночевали как многочисленные родственники семейства Исмал-ока, приезжавшие в гости, так и его заказчики. Милова кормили вместе с ними. Если народу было много, он ждал своей очереди. Первыми угощали самых почетных визитеров. Потом остальных, включая русского. Кормили тем же, что и всех. Обильно.

Его не охраняли. Никто не говорил, что за пределы аула — ни шагу. Даже когда ногам вернулась подвижность. Ночью с ним спали другие не потому, что его стерегли, а потому что так было принято. Это доверие удивляло и немного беспокоило.

Еще больше напрягали косые взгляды и перешептывания гостей. Вася не знал, что все черноморское побережье жило в предвкушении беды. Ждали новой летней экспедиции красного генерала.

Черкесы не ведали, что Вельяминов умер и на его место назначен генерал Раевский. Тот самый мальчик Коля, которого взял за руку его отец и повел вместе с братом в атаку на французские батареи[1]. Мальчик вырос, стал генералом и был назначен новым командиром Правого Крыла. Он решил полностью изменить военную доктрину вверенных ему войск. Вместо летних карательных экспедиций Раевский-младший начал действовать весной и с моря. Возможно, это объяснялось его любовью к Крыму, от которого он не хотел далеко удаляться.

13 апреля три батальона Эриванского, два батальона Мингрельского и рота Кавказского саперного батальона при поддержке грузинской милиции и черноморской эскадры начали высадку в районе реки Соча[2]. Дело вышло кровопролитным. Причем, для обеих сторон. Убыхи и местные садзо-джигеты, подданные покойного князя Облагу, кидались в шашки. Метким огнем поражали унтер- и обер-офицеров, в то время как подошедшие к берегу корабли вели по ним непрерывный огонь. Русские потеряли до 200 человек, черкесы — не менее 150-ти. По крайней мере, столько тел было свалено у палатки Раевского. Скольких раненых и убитых утащили отступавшие горцы, подсчитать никто не брался. Очередной порт работорговцев и контрабандистов был захвачен. Русские приступили к возведению укрепления.

Отголоски тех яростных боев докатились и до аула на реке Вулан. Никто не знал, кто станет следующей целью. Но всем было очевидно: вслед за убыхами и садзо-джигетами, лившими кровь на юге, придет черед и других.

Особое опасение вызывал район устья Туапсе. Там был крупный рынок рабов и порт, куда приходили турецкие контрабандисты. Русские уже попробовали на прочность местные племена в прошлом году. Резня вышла знатной. Русских отбросили. Однако все были уверены, что они вернутся. Турки-торговцы разъезжались. Корабли контрабандистов не пришли в обычном числе. С открытием навигации соли и пороха прибыло мало. Турецкую сталь вообще не привезли.

— Не будет соли, с голоду подохнем, — говорили в кунацкой. — Как заготовки на зиму сделать? Рыбу не засолить. Мяса не закоптить.

— Эти русские хотят нас голодом к покорности привести, — пояснил покрытый старыми шрамами горец, яростно сверкая глазами в сторону Милова. Лишь из уважения к хозяину он не позволил себе бросить свои упреки прямо в Васино лицо. — Скоро забудем, как тузлук готовить!