Раб и солдат - "Greko" - Страница 13

За объятиями, поцелуями, вздохами, стонами и ласками время летело незаметно. А вокруг набирала силу весна. Таял снег. С гор бежали ручьи. Потеплевший воздух кружил голову.

И Хан таяла и текла. Грамотный петтинг в Васином исполнении доводил ее до исступления. О том, чтобы зайти еще дальше, речь не шла. Им и так было хорошо. Умелые ручки Хан помогали Васе снять напряжение. Видимо, на женской половине девочек, предназначенных для гаремов, учили не только ткать холст и вышивать галуном.

Милов, конечно, понимал, что Хан слишком юна, что в том обществе, из которого он попал на Кавказ, ему бы за такие шалости надавали по шапке. Зато в этом мире за ним могли наблюдать десятки глаз, и ничего ровным счетом не происходило. Никто на него с шашкой не бросался.

Осуждал ли он себя? Нет! Он не в XXI веке. Он — раб с обритой головой и в лохмотьях. Пусть ревнители устоев окажутся в его шкуре, и тогда поговорим о пределах допустимого в взаимоотношениях полов. Если на пути к его цели Васе предложили бы трахнуть Бабу Ягу, он снял бы портки не задумываясь…

— Хан! — однажды спросил Вася свою воздыхательницу. — Ты можешь узнать у Хази, где он меня нашел?

Сперва девушка не поняла. Васе пришлось приложить много усилий, чтобы на пальцах растолковать, что он от нее хочет. Его запас черкесских слов рос не по дням, а по часам, но трудностей в общении еще хватало.

На следующий день Хан объяснила Васе, что его привели с востока. Даже указала неприметную тропинку, уходящую в горы. Это был серьезный прорыв!

— Ты можешь мне обувь раздобыть? — спросил без особой надежды Вася. И указал на свои ступни, обмотанные тряпками.

Хан уперлась ему рукой в грудь. Внимательно всмотрелась. Проблеск понимания мелькнул на ее разрумянившимся личике. Она погладила ладошкой сильное плечо, от которого млела.

— Собрался в побег? — задала вопрос, в котором сквозило утверждение. На ее блестящие черные глаза навернулись слезы. — В горы? Ты же там пропадешь!

Вася покачал головой. Тяжело вздохнул. Догадалась! Сердце влюбленной девушки не обманешь.

— Меня скоро увезут на побережье! — зашептала ему горячо Хан. — Сколько дней нам с тобой осталось — пусть все мои будут!

Милов не понял, что ему сказали, но догадался: большей помощи от Хан не дождешься. Надо заканчивать с ней играть. Чистая и светлая девочка! К чему морочить ей голову? Он нежно ее обнял и поцеловал крепко в губы. Хан застонала.

— Жених и невеста! — вдруг закричали за спиной вернувшиеся мальчишки, решившие проверить, чем там заняты эти двое.

— Хан, меня поцелуй! Почто тебе сдался этот оборванец? — кричал, кривляясь, грязный паренек, в таких же лохмотьях, как и Вася. Его глаза сверкали голодным блеском.

— Ивась, подожди меня тут, — торопливо шепнула Хан и шуганула пацанву так, что только черные пятки замелькали.

Она убежала в дом. Вернулась. Сунула в руки Васе связку сушеных груш. Мальчишки злобно завопили из кустов, не решаясь приблизиться. Требовали свою долю. Вася показал им кукиш и отправился в кунацкую Хази.

— Абдулка! Сегодня ночью уходим!

Ногаец смежил узкие глаза в знак согласия.

Коста. Стамбул, весна 1838 года.

— Мне бы переодеться, — обратился я к Фонтону.

— Да это мы враз сотворим, — ответил он. — Зависит лишь от того, куда ты лыжи навострил?

— В грузинский квартал нужно сходить. Обязательно.

— С шурином, что ли трубку мира раскурить⁈ — улыбнулся Фонтон.

— Что ли.

— Гляди, как бы… — Фонтон подошёл к своему чудо-шкафу, распахнул его.

— Да, знаю, — вздохнул я. — Но решать в любом случае нужно. Так что: или в морду получу, или он окажется умнее двух своих братьев. Да и не это важно. Тамара мучается.

— Ну, если мучается, тогда в лепёшку расшибись, но убеди его, — подбодрил Феликс Петрович. — Ну-с, посмотрим.

Фонтон разглядывал одежду в шкафу.

— А чего думать? — потянулся за черкеской. — Самое то! Ты к ней привык. Носишь, как родную. А турки тебя в таком виде ни в жисть не узнают. Согласен?

— У меня своя есть. А вот Бахадуру не помешает облик сменить, — рассмеялся я и принялся расстегивать свой саквояж.

Я начал переодеваться. Сбоку раздался требовательный хрип Бахадура. Мы с Феликсом Петровичем посмотрели на него. Бахадур, словно ребенок, смотрел внутрь шкафа, улыбался. Потом ткнул пальцем.

— Аааа! — догадался Фонтон. — Узрел твой пират родную одежду.

— Хочешь переодеться? — спросил Бахадура.

Тот часто закивал головой в ответ.

— Вообще-то, грузины не очень жалуют алжирских пиратов… — произнёс Фонтон задумчиво.

— Его можно понять. Он уже считай год, как в родное не одевался, — вступился я за алжирца.

— Не любят, — Фонтон продолжал рассуждать, не обратив внимания на мой довод, — но и не тронут. Можно!

Феликс Петрович достал из шкафа и передал Бахадуру одежду. Бахадур поблагодарил и поклоном, и руками, приложенными к сердцу.

Переоделись. Фонтон придирчиво нас осмотрел.

— Ты там, конечно, старайся, — напутствовал напоследок, — но меру знай! Не доводи до крика-шума. Уж, не приведи Господи, до пальбы. И разговаривай с глазу на глаз. Без свидетелей.

— Всё понятно, шеф! — гаркнул я. — Буду действовать по вновь утверждённому плану! Сработаю без пыли и шума!

Фонтон расхохотался.

— Без пыли и шума⁈ Ох! Ну, ты кладезь! Я бы эти слова девизом нашей службы сделал. Умеешь удивить, умеешь. — Феликс Петрович вытер выступившие слёзы. — Кстати! Насчёт — удивишь…

Посмотрел на меня пристально. Я внутренне подобрался. Знал, что такой его взгляд — предвестник чего-нибудь не очень приятного.

— Ты откуда, мил-человек, знал, что Александру Сергеевичу не следовало ехать на Чёрную речку? А?

«А вот это — провал! — подумал Штирлиц», — огорчился я вначале. Потом стал лихорадочно прикидывать варианты отмазки. Ничего достойного в голову прийти не могло. Уж больно не к месту подловил меня Феликс Петрович. Расслабленного, размякшего пнул ногой изо всей силы под дых! Голыми руками схватил жирного карпа Косту, выбросил на берег. Вот и стоял теперь перед ним, стараясь набрать воздуха, чтобы не задохнуться.

— Да, ладно, — усмехнулся Фонтон. — Вольно! Придумать ничего не можешь, а обманывать не нужно. Все равно распознаю. Но если захочешь, расскажешь. Я-то, знаешь, не удивился, когда о дуэли узнал. Наоборот. Только убедился в том, в чём был уверен с первой встречи с тобой: ты, Коста, парень не простой. Чемодан не с двойным, а с тройным, даже с десятерным дном. Много тайны в тебе. Ох, много. Вот и говорю, коль сможешь, как-нибудь мне их откроешь. Уж очень мне любопытно!

— Спасибо, Феликс Петрович! — я выдохнул.

— Что к стенке не припёр? — улыбнулся Фонтон.

— Да. Врать вам не буду и не хочу: действительно, есть тайны. И, клянусь честью, не могу их открыть. Пока не могу.

— И тебе спасибо, что не думаешь соврать мне, — кивнул Фонтон. — Это сейчас важнее, чем твои тайны. Ну, с Богом! Идите! И помни: без пыли и шума!

Феликс Петрович просто смаковал так понравившийся ему «бриллиантовый» девиз!

… Косых взглядов с Бахадуром не избежали, когда вошли в грузинский квартал. Я старался виду не подать, но все-таки все время поглядывал по сторонам. А вот Бахадур шел, как ни в чём не бывало.

«Плевать он хотел! — думал я. — Он сейчас попросту кайфует от того, что напялил привычную одежду!»

— Бахадур! — решил, все-таки, призвать его к порядку.

— Успокойся! — «ответил» он мне. — Моя сторона — левая!

«Вот же, чёрт! — я улыбнулся. — Алжирец прав. Мы, как с грузинами не столкнёмся, так делим стороны! Что в Вани, когда въехали с Тамарой, что сейчас! Все повторяется! Лишь бы здесь не пришлось, как тогда, доставать револьверы и ножи!»

— Коста! Это ты? — раздался знакомый голос Георгия.

«На ловца — и зверь!» — я обернулся в сторону, откуда раздался оклик.

Да! Георгий. Сидел за столом кофейни с тремя друзьями. Все мне были знакомы.