Война (СИ) - Старый Денис - Страница 28

Иллюзии рассыпались, как осколки от битого зеркала, как только в Москву пришли сведения, что государя убили. Как утверждали говоруны и листовки, разбросанные по всей столице, это сделали немцы. Может и поляки, но все равно не русские, не православные, так как люди истинной веры не могут покушаться на жизнь единственного православного царя. Грузинских правителей в этом отношении вообще никто не воспринимал, как стоящих внимания.

И вот, к вечеру двенадцатого сентября от Рождества Христова, народ начал волноваться.

— Царя, надежу нашего убили! — кричали по всем закоулкам столицы.

— То немцы и погубили, — находились те москвичи, или гости города, которые сразу же нашли виновных.

А утром следующего дня начались погромы. Православные собирались ватагами и шли бить немцев, которых в Москве было немало. К полудню толпа москвичей уже нацелилась на штурм Немецкой слободы и только инициатива некоторых военных командиров позволила если не вразумить толпу, то заставить их задуматься о возможных потерях. Все-таки у ряда командиров, которые были на побывке в городе имелось оружие. Часть Преображенских стражников-гвардейцев, оказавшихся в столице, встали между изготовившимися защищаться немцами и толпой, готовой лить кровь.

К вечеру газета разразилась статьей, в которой Козьма Минин взывал к тишине. Там писалось, что нужно разобраться, не происки ли это врагов, что распускают слухи о смерти царя. В этот раз не помогло. После Минин, по старинке, вышел к народу на Лобное место. Может и зря он это сделал…

— Боярин, до тебя Алябьев, — прервал размышления князя Пожарского его слуга.

— Зови! — потребовал Дмитрий Михайлович.

Пожарский, столичный воевода, понимал, что он уже упустил время, как и ситуацию в целом. И теперь думал, как же можно реабилитироваться. Если императора все-таки убили, и те люди сплошь и рядом кричащие по Москве о смерти Димитрия Иоанновича, правы и государя более нет на этом свете, то… Есть же наследник Иван Дмитриевич, есть Ксения Борисовна и нужно их защитить. Где семья императора? В Троице-Сергеевой лавре молится? Вроде бы. Но дорога туда, как сообщали Пожарскому, перекрыта ажно артиллерией и стрелками. Точно, в лавре находится семья. Но кто давал приказ на перекрытие дороги?

— Почему семью государя отправили в лавру? Я туда направил по воле государя цельный полк внутренней стражи еще месяц назад? Там же и так более ста стрелков… Рейтарский полк… Пушки? Кто отдал приказ перекрыть дороги? А в Москве в это время нет верных войск, как так произошло? — с каждым словом Пожарский говорил все более громко, а после резко замолчал и прошептал. — Император жив! Это…

Князь увидел стоящего у дверей Алябьева, личного помощника Головного воеводы Скопина-Шуйского. Пожарский замолчал, а его сердце забилось чуть быстрее. Именно сейчас многое выяснится. Если армия так же бунтует, или Скопин-Шуйский стал заговорщиком, то и ему, Пожарскому, не найдется, чем противостоять бунту. Слишком сильна стала армия, чтобы питать иллюзии пойти против ее мнения.

— Ну же, Андрей Семенович, с чем пожаловал? — почти что прорычал Пожарский, обращаясь к Алябьеву.

«Скажет, что против царя и его наследника, заколю, изрублю. Пусть проиграю, но никто не скажет, что князь Пожарский струсил», — решил для себя Пожарский.

Пауза затягивалась, а князь все более себя накручивал, поглаживал эфес сабли, но пока не обнажал клинок.

Алябьев молчал, у него были четкие инструкции от командира. Необходимо узнать, какую роль во всех событиях играет Пожарский. У Михаила Васильевича Скопина-Шуйского складывалось впечатление, что без столичного воеводы такие бунты не могут возникнуть. Для всех казалось незыблемым: московская стража столь сильна, что подавит любое инакомыслие; москвичи любят государя, и нет серьезных причин для бунта; Пожарский в городе всесильный и может многое сделать.

Странным же было то, что в Москве не оказалось войск, а внутренняя стража частью предала и бывшие стрельцы сейчас вливаются в банды мародеров. А еще кто-то отдал приказ некоторым полкам, что базировались у Москвы и они просто ушли, скорее всего к Троице-Сергеевой лавре. Но Скопин таких приказов не отдавал. Теоретически это мог сделать Пожарский, высвобождая столицу от лояльных государю сил.

И не верил Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, что государь умер. О том говорила и записка, которая попала в его руки. Мол, не верь тому, что могут говорить в трактирах.

Между тем, продолжалось психологическое противостояние между Алябьевым и Пожарским. Было важно, кто заговорит первым, ну и что именно скажет, потому как именно изначальные слова сразу покажут отношение к бунту.

— Молчать станем? Время терять? — нашел, что сказать Пожарский.

Сказанное было провокацией, так как слова можно расценить двояко. Князь и сам желал спровоцировать Алябьева и, может быть сыграть даже на том, если помощник Скопина-Шуйского окажется заговорщиком.

— А и то верно, приказной боярин, чего же ты время теряешь? Головной воевода послал меня прознать отчего же ты не действуешь, — не остался в долгу Алябьев.

— Говори, пес, за кого ты! — не выдержал игры князь Пожарский и все-таки обнажил клинок.

— Ты приказной боярин, да и князь с рюриковой кровью, но псом назвать меня может токмо государь, — вызверился Алябьев и так же извлек из ножен свою шпагу, которую в последнее время предпочитал сабле.

— Ты не ответил, Алябьев, — напомнил Пожарский, давя в себе удивление.

Вот так сразу? Бывший дьяк, всего-то выборный дворянин, пусть после государь и пожаловал в потомственные, и он обнажает против природного князя саблю? Как бы Дмитрий Михайлович Пожарский не был верен царю, не поддерживал все его начинания, но местничество было в его крови.

— Прости, князь, но время нынче такое, — Алябьев пошел на попятную и вложил саблю обратно в ножны, а сам поклонился.

— Будет тебе. Сказывай уже, что приказал Скопин-Шуйский. И хватит проверять меня. Я был и всегда буду за императора. Коли Головной воевода Михаил Васильевич иное умыслил, то врагами мы с ним будем, — сказал Пожарский.

— Вот… — Андрей Семенович Алябьев протянул бумагу.

Пожарский читал и смурнел. Нет, Скопин оказался верным присяге, а на еще большее ухудшение настроения Дмитрия Михайловича повлияло то, что князь начинал себя поедать поедом.

Михаил Васильевич Скопин-Шуйский писал, что он действует строго по тому тайному предписанию, которое оставлял государь на крайний случай. Головной воевода выражал непонимание того, почему Пожарский бездействует и не объявил о чрезвычайном состоянии, не вводит военное положение в Москве. Вход в столицу войск может еще больше внести смуту в головы людей, так как уже находятся те, кто кричит, что армия бунтует. И только выступление единым фронтом позволит встретить императора в несгоревшей или разграбленной Москве, а в приведенной к порядку столице. Ну а войска должны входить по плану и слажено, четко зная, куда идти. Так что, как на войне: нужна разведка, перегруппировка сил, сконцентрированный удар. Но что уже предлагал сделать Скопин-Шуйский и о чем он писал — послать конницу и взять под охрану все государственные учреждения, главное, школы и лекарни.

Через полчаса Пожарский уже читал старые наставления от государя, составленные вот на такие случаи. Дмитрий Михайлович, как только император уехал, перестал посещать свое рабочее место. Мало того, он отправился в Калугу, оттуда во Владимир. Пожарский решил, что настало время проверить свои поместья, которые некогда ему даровал император.

Именно поэтому, когда прибыл Прокопий Ляпунов, должный на словах объяснить роль и задачу, поставленную императором Пожарскому, князя просто не нашли. Впрочем, достаточно было руководствоваться наставлением, написанным почти десять лет назад. А там четко написано:

— Ввести военное положение, взять под охрану все государевы строения и школы…

Прочитав наставление, Пожарский вновь взял бумагу, которую ему давал Алябьев и еще раз зачитал часть из письма от государя Скопину-Шуйскому: