Развод. Ты не уйдешь (СИ) - Ярина Диана - Страница 2

Но потом он усмехается и тянется к выпивке на столе.

— Да, Оль. Я урод. А ты… часом не беременна, а? Не беременна от этого… урода? — спрашивает. — Видел упаковку от теста в урне.

Она

Я закрываю дверь и выхожу из кабинета, быстрым шагом удаляюсь по коридору. В спину доносится:

— Мы не договорили.

Ускоряю шаг.

За спиной раздается настойчивый, тяжелый топот. Горячее дыхание с амбре курева мажет по моей щеке. Муж дергает меня за локоть на себя.

Развернув к себе лицом, нависает надо мной, сверля взглядом:

— Так что скажешь, Олька?

— Не называй меня так!

— Ему было можно тебя так называть, а мне — нет?! — хрипит. — Интересно, почему? У папаши были особые привилегии, а у меня, как у мужа, нет?!

— Больше — нет. Не после того, как ты потаскуху на похороны свекра пригласил.

В ответ на мой упрек Глеб ничего не говорит. Абсолютно ничего. Только вновь возвращает меня к теме начатого разговора.

— Так что ты ответишь? Беременна?

На языке вертится «да».

Но теперь я и под страхом смерти не признаюсь. Так уж случилось, что новость о долгожданной, после нескольких выкидышей, беременности пришлась не к месту: мы хороним отца Глеба.

Здесь не до радостных новостей. Это даже немного кощунственным кажется, говорить о жизни, о новом начале в момент, когда одного из самых лучших и дорогих людей не стало. Просто не стало…

— У тебя разве других занятий нет, Глеб? Ты еще не весь коньяк в кабинете отца выжрал. Не все сигареты скурил. Не всех… — придерживаю слова.

— Не всех баб поимел, ты хотела сказать?

— Их было много?

Проклинаю себя за то, как противно дрогнул и стал писклявым мой голос.

Больно узнать, что муж изменяет, еще больнее будет узнать, что баб было немерено. Или когда счет открыт, уже не имеет значения, сколько у него было любовниц?!

— А ты все не уймешься. На вопросы отвечай!

— Ты видел тест в урне? Так почему же не посмотрел! — шиплю.

— Мама, мама… — зовет издалека дочка.

Воспользовавшись этим предлогом, я сбрасываю с плеч руки мужа, и выхожу навстречу дочери.

— Да, мое солнышко!

Распахиваю объятия дочери, она влетает в них и прячет лицо у меня под грудью. Ей уже девять, тот возраст, когда она кажется совсем-совсем взрослой и с каждым днем все больше превращается в скрытного, местами колючего подростка. Но сейчас она скорбит по любимому дедушке. Очень сильно скорбит… Тамара обожает играть в квесты и все головоломки были дедины. Можно сказать, на двоих проходили компьютерные игры с задачками на подумать.

— Да, Томочка, что такое?

Дочь осторожно выглядывает из-за меня и с опаской смотрит в темный коридор, словно там притаилось чудовище. Так и есть, солнышко. Там пьяное, грубое и циничное чудовище, а еще он — твой папа, и я не имею права уронить его авторитет еще ниже и настраивать детей против отца.

— Папа там?

— Да, Том. Папа очень скорбит по дедушке. Очень…

— Мне показалось, он говорил гадости.

Обнимаю дочь крепче, целую в темно-русую макушку.

— Когда у людей сильное горе, Тома, они запираются внутри себя и не могут вести себя, как обычно. Им так больно, что они ничего, кроме этой боли не замечают.

— Закрываются внутри, будто в домике?

— Да, — улыбаюсь. — Будто в домике. И дверь открывается не снаружи, а только изнутри.

— Звучит жутко. Папа снова придет меня пугать? — вздрагивает.

Глеб сильно напугал Тамару, когда сидел молча, как истукан. Она потом засыпала плохо… До сих пор вздрагивает и опасается, что папа снова вломится в комнату, закроется изнутри и будет сидеть, как камень, не обращая внимания на слезы и плач своего ребенка.

— Нет, не придет. Сегодня мы будем спать вместе, и нам никто-никто не помешает.

— Кроме Ваньки и Кекса… — вздыхает дочь. — Мама, Ванька ночью пукает, — говорит о братишке, у которого были колики и газики на днях. — Кекс сильно волосатый. С него шерсть лезет!

— Он линяет, Том.

— Он всегда линяет, — капризничает. — У меня вся одежда в его котячьей шерсти.

— Так не говорят.

— А как?

И я задумываюсь: действительно, как сказать.

— Шерсть кота, только так, похоже.

— Он дедушку пережил, — вздыхает. — Разве это правильно?

— Дедушка прожил хорошую жизнь. Нам всем его будет не хватать.

— О, кстати! Там эта красивая тетя… сказала, что в блинах чего-то не хватает.

Сердце охватывает, словно колючей проволокой, становится сложно дышать.

— Какая еще красивая тетя? — спрашиваю ровным голосом.

Но где-то внутри я уже знаю ответ. Дочка говорит о шлюхе, которая не постеснялась прийти на похороны.

— Та тетя, со шляпкой. Кажется, ее зовут Мария.

Под кожей боль, словно меня ломает. Хочется закричать или разбить что-то.

— Чего еще ей не хватает, солнышко?

— Она на кухне и пробовала твои блины. Говорит, не хватает в них чего-то.

Ах, в моих блинах ей чего-то не хватает! А сама хотя бы один блин испечь способна? Боюсь, что нет. Только купить может!

Разговариваю с дочерью, отправляюсь на кухню.

Мария… там.

Стоит, раскрыв дверцы большого холодильника и критическим взглядом осматривает его содержимое.

Какая нахалка… Интересно, она с таким же наглым видом, словно хозяйка всему, что есть, смотрит на содержимое трусов моего мужа?!

Так же нахально сует туда свои загребущие руки?

— А мне нравятся твои блинчики, — говорит Тома тихо и просит. — Нальешь мне немного компотика?

— Конечно, милая. Садись.

Ругаться при ребенке не хочется. Глеб и так напугал Тамару, если еще и я начну… Совсем никуда не годится. Но, откровенно говоря, я бы этой тварюшке в волосы вцепилась и протащила ее через весь дом, в канаву грязную выкинула, там ей самое место.

— Ты что-то забыла, Мария?

Подойдя к холодильнику, тяну дверь на себя, двинув ее плечом. Толкаю еще и бедром. Она ахает приглушенно, двинувшись в сторону.

— Безлактозного молока нет, случайно?!

— Нет.

Достаю графин с компотом, ставлю подогреться.

— И блины на муке с глютеном, — цокает недовольно Мария. — Неудивительно, что Алексей Дмитриевич слег, у него был повышенный холестерин. Здесь, куда ни посмотри, сплошь одни вредные продукты: сплошные быстрые углеводы и жир!

— Решила поиграть в нутрициолога? Не в том месте ты решила поиграть в тетю доктора.

— Или не с тем человеком? — проезжается по мне насмешливым взглядом.

— И не с тем человеком, верно. А тебе не кажется, что ты кое-что забыла?

— Что именно?

На кухню входит еще и тетя с племянницей, и я решила включить в игру. Ахаю притворно и говорю громко:

— Утюг выключить забыла? Как же так, Маша. Ай-яй-яй… Быть беде! Конечно, я все понимаю… Выключить некому, иди, провожу я тебя…

Схватив мерзавку под локоть, тащу ее на выход быстрым шагом, она путается в своих каблуках, но прилюдно верещать боится. Зато я говорю всем и каждому, что эта дура утюг не выключила.

— Отпусти! — брыкается, едва успевает схватить модную кожаную курточку.

Вот только мы уже вышли из дома.

И я, надев калоши, тащу гадину через весь двор.

Она дважды запинается каблуками за брусчатку. Довольно старую, свекр хотел в начале лета перестелить весь двор…

На второй раз Мария ахает: у нее отвалился каблук.

Ее проблемы.

Не мои…

— Пошла вон. Шалава!

Я выталкиваю ее со двора, хлопаю калиткой.

— Думаешь, это конец? Ты не победила! — кричит по ту сторону. — Я еще вернусь!

Она

Шлепаю в галошах обратно до дома, еще не весь снег стаял, кое-где лежит безобразной серой, грязной коркой. В других местах его уже совсем не осталось, а в в некоторых местах под коркой грязи — такой дивно белоснежный, что замираешь от подобной чистоты на фоне всеобщей весенней грязи.