Противофаза (СИ) - Раин Максимилиан - Страница 68

Мда-а, если такие мастодонты в этот проект ломанулись, то мелким эстрадным грызунам тут нечего суетиться. Огорчился за Чику самую малость. Ну, не получится сейчас запечатлеть его след в виниле, попытаюсь как-нибудь в другой раз. Может быть, пристрою саундтреками к фильмам у того же Рязанова.

Почему-то страстно захотелось заполучить Градского на есенинский вечер. Есть у Александра Малинина пара вещиц на стихи Есенина как раз в подходящей манере исполнения. Рассказал о своей идее и вдруг получил резкий отказ:

— Извини, старик. Понимаешь, дико занят. Да и есенинские сантименты не перевариваю.

Понятно, что задаром надрывать свои голосовые связки, мало кому захочется. Жалко было до слёз упустить такой шанс услышать вместо малининских рыданий мощный накал чувств Градского. Саша заметил моё расстройство и решился показать принесённую на просмотр партитуру. Ну, что сказать… Вокалист он от Бога, но как композитор — далеко не фонтан. Ещё по фильму Кончаловского мне казалось, что его музыка сумбурна, маловыразительна. Будто она намеренно обеднялась в пользу его замечательнейшего голоса. Я простодыро, исходя только из пожелания помочь хорошему человеку, вякнул:

— Саш, понимаешь, твоя композиция какая-то чересчур перегруженная. Нет должной лёгкости, танцевальности, что ли.

— Напиши лучше, тогда и критикуй! — обиделся Градский и вырвал из моих рук папку.

В этот момент к нам подошёл Таривердиев вместе с неким представительным дядечкой в солидных очках. Я как раз крушил последний бутерброд.

— Вот, Жора, это и есть тот самый Чекалин, — отрекомендовал меня Микаэл Леонович.

Представительный дядечка оказался Георгием Гараняном, на плечах которого сейчас громоздилась ответственность за тот самый проект с мелодиями для отдыха и души, и собственно которого ожидал Градский, тут же передавший ему свою партитуру. Гаранян принялся меня пристально разглядывать, словно красну девицу, заодно удерживая мою руку. Я даже малость засмущался. Не хватало ещё, чтобы в меня начали влюбляться всякие мэтры. Закончив с гляделками и рукопожатиями, он загадочно проронил:

— Так вот ты какой! Однако…

— Мы с Георгием взяли на себя смелость сделать предварительный прогон твоих пьесок. По моему разумению получился отличный результат. Было бы замечательно, если вы сами прослушаете исполнение своих произведений и дадите окончательную оценку готовности. Как раз сейчас в Большом зале проходят репетиции назначенного оркестра и прогоны работ участников проекта. Мы с Георгием идём туда и можем проводить, — подключился Таривердиев.

— А можно мне тоже поприсутствовать? — обратился к нему Градский, с возрастающим недоумением прислушивающийся к нашему разговору.

— Конечно можно, дружище Александр! В зале никому не возбраняется присутствовать. В основном, приходят студенты и преподаватели Консерватории. А сегодня видели там самого Дмитрия Дмитриевича Шостаковича.

На сцене Камерного зала оркестр исполнял неповторимые рыбниковские мотивы, немного напоминавшие саундтрек из будущего фильма «Шла собака по роялю». Сам маэстро сидел в первом ряду правой части партера вместе с тремя породистыми мужчинами. В одном из них угадывался знакомый мне Никита Богословский. По почти пустому залу кое-где кучковались группки зрителей. Шостакович возвышался на левой стороне балкона первого амфитеатра вместе с худощавой женщиной в очках. Наша четвёрка деликатными мышками прокралась по внешнему правому периметру партера до ряда с сидевшими композиторами и заняла свободные места с краю, стараясь не мешать мероприятию.

Когда закончился концертный номер, вызвавший жиденькие аплодисменты малочисленных слушателей, композитор Рыбников поднялся на сцену к микрофону и витиевато высказал благодарности оркестру за прекрасное исполнение его сочинений. Пожав руку импозантному дирижёру, он вернулся на своё место. У микрофона оказался Гаранян и сообщил, что следующим номером будут исполнены сочинения композитора Чекалина. Дирижёр полистал партитуры на пюпитре, постучал палочкой, привлекая внимание музыкантов, и взмахнул ею. Медленно и величаво зал наполнился шедеврами Игоря Крутого: «Ты в моём сентябре», «Я скучаю по тебе даже, когда сплю» и «Когда я закрываю глаза», пришедшими в этот иновремённый мир под чикиным авторством.

— Решили соединить все три ваши композиции в одну сюиту, — посчитал нужным пояснить мне в правое ухо Таривердиев.

Композиции действительно были слиты в единое целое, но переходы между частями получились какие-то неряшливые, ухудшающие общее восприятие. Когда затихла последняя нота, Микаэл тронул меня за плечо, понуждая выйти на сцену. В животе у меня вдруг нервно завибрировали кишочки. Не хватало ещё наполнять это священное место звучанием своей иерихонской трубы, опозорившись на веки вечные.

— Микаэл Леонович, мне чего-то нездоровится. Можно я туда не пойду? — взмолился я.

— Вот так новости! — прошипел Таривердиев, — Ты тем самым выкажешь неуважение к музыкантам.

— Ну, тогда вообще снимайте эту вещь с проекта, — психанул я.

— На каком основании? — опешил Микаэл.

— Скрипки спят, пианист откровенно фальшивит, — перечислил наобум претензии.

Дело в том, что у любого даже самого высокопрофессионального оркестра могут иногда наблюдаться слабозаметные ошибки. Основная масса слушателей их не воспринимает. Таривердиев неожиданно согласился с моей трактовкой, но просил учесть усталость музыкантов, работающих на репетициях и прогонах с раннего утра.

— Может быть, устали, а может, показали своё отношение к малоизвестному автору. Если устали, то пусть отдыхают, а не халтурят. Я так сильно расстроен, что даже не хочу ни с кем и ни о чём говорить, — заявил я и с деланно расстроенным видом поплёлся к выходу.

В любой игре всегда стоит предусмотреть возможности финала. Сама судьба помогала мне прекратить плодить чикины сущности, а конкурировать с мэтрами не сильно-то и хотелось. К тому же мои призрачные разведчики доложили о скором приезде Фирсова во дворец ЦСКА на Ленинградке.

— Товарищ Чекалин! Вернитесь, пожалуйста! — позвали меня голосом Гараняна.

— Я в туалет, — выдал первое, что пришло в голову.

Странно, но как только я вышел в фойе, волнения в животе тут же прекратились. Поколебавшись немного, направился в всё же композиторскую писсуарню. Обычный скучный белый кафель с висячими писсуарами на стене, пол средней чистоты, кабинки, слава всем богам, закрытые от нескромных взглядов и в коих стенки исписаны пошлыми рисунками, хулиганскими стихами и непристойными предложениями. Пара студентов озабоченно зависала у писсуаров. В кабинках кто-то кряхтел и звучно портил воздух. Я пристроился к свободному писсуару, отлил положенную норму и направился к умывальнику. Из кабинки вышел, с трудом переставляя ноги, сам Шостакович и тоже подошёл к умывальнику. Мне стало вдруг ужасно стыдно видеть такого великого человека в таком неподобающем месте. На выходе из туалета меня подстерегал Гаранян с виноватым видом и печальноликая женщина в очках.

— Уважаемый товарищ Чекалин! — обратился Георгий, — Прошу вас, не обижаться на оркестр. Они действительно очень устали. Максим Дмитриевич приносит свои извинения за этот досадный инцидент.

— А кто такой Максим Дмитриевич? — невинно поинтересовался я.

— Этот негодник есть мой сын, — раздался позади мягкий приятный голос.

Я вздрогнул и обернулся. Сзади медленно подходил улыбающийся Шостакович. Печальная женщина в очках встала рядом с ним и заботливо взяла под локоток.

— Вы, молодой человек, первый, кто не побоялся заметить недочёты в исполнении оркестра. Разрешите пожать вашу руку, — произнёс Дмитрий Дмитриевич и обратился к Гараняну, — Пианиста я рекомендую заменить. Вы не будете возражать, если я сегодня же позвоню и приглашу сюда Святослава Рихтера. Он будет рад возможности поработать над такими чудесными композициями?

— Я даже о таком и мечтать не смел! — воскликнул распорядитель и обратился ко мне:

— Товарищ Чекалин, тогда окончательное прослушивание позвольте поставить ориентировочно на ближайшую субботу. Обязательно позвоните мне до указанного срока для возможных уточнений.