Рысюхин, шампанского! (СИ) - "Котус" - Страница 16

— И что не так?

— Я буду знать, что он склеен из двух кусков. Ты это будешь знать. Наши сокурсники будут знать. И как и когда оно проявится на уровне концепций — не скажет никто.

— Хм, и правда. А второй вариант?

— Второй — я его не просто восстановлю, но и слегка изменю структуру, наподобие того, как у меня в мече. Можно сказать — топор будет перекован и сточки зрения свидетелей, и с точки зрения концепций.

— А монокристалл можешь сделать?

— Только если из чистого железа, и то — долго, сложно и, на мой взгляд — бессмысленно. А из стали — никак. Это, в конце концов, сплав — как ты предлагаешь рассовывать по кристаллической решётке атомы углерода и легирующих добавок? Вручную, все сколько-то там миллиардов или триллионов штук? Мне просто лень считать, сколько молей добавок будет в килограмме стали.

— А как же самоцветы и прочие кристаллы? Там же не чистое вещество?

— Там химические соединения, и в узлах решётки стоят молекулы, а не атомы.

— Ясно. Жаль.

Я, конечно, утрировал и немного привирал даже, но суть — суть от этого не менялась. Он бы ещё монокристалл морской соли сделать захотел, ага…

Я «склеил» два куска топора, заодно сгладив переходы из-за не совсем идеального совпадения — и запустил уже давно отработанное преобразование. Оно делало клинок — в данном случае тело топора — подобным многослойным клинкам, получаемым многократной проковкой и кузнечной сваркой, только ещё и между слоями задавались кристаллические связи, а сами слои шли, как в фанере, крест-накрест, если смотреть по ориентации кристаллов металла.

Раньше, до прорыва второго барьера и получения синергии моих стихий — застрелился бы такое делать. Это каждый микрокристалл приходилось бы формировать вручную — работёнка, которой и внукам хватило бы на всю жизнь. А так — задал образец кристаллической решётки, объём преобразования и влил свою ману. И всё, только подождать. Энергии, кстати, ушло больше, чем на укрепление целой боковины жёсткой крыши кузова грузовика, и заметно больше, хоть вес металла и меньше. Ну, так одно дело — разгонять легирующие добавки по объёму и проводить поверхностное упрочнение по принципу нагартовки и совсем другое — перестраивать кристаллическую структуру вещества, да ещё и формируя несколько видов кристаллов и задавая сложную объёмную структуру их расположения. Да ещё за размерами следить — металл уплотнился, объём должен уменьшится, при этом следует сохранить размер той части, которой тело топора крепится на топорище, а также длину лезвия и расстояние от него до обуха, чтобы он остался по руке владельцу. То есть, вся «усушка» в основном за счёт толщины, и за этим тоже следовало следить, чтобы не потерять в прочности. Пришлось делать что-то вроде рёбер жёсткости, точнее — формировать сетку рёбер, как на венских вафлях, выпечке вкусной, но бессовестно дорогой. Только расположил эти рёбра под углом примерно сорок пять градусов к условной линии лезвия. Надберёзовик наш, кстати, к этому блюду весьма неравнодушен — главное, чтобы за подколку не принял такую форму поверхности.

Но Васе проступивший на боковинах топора узор наоборот понравился.

— О! Вафелька! Здорово!

Он несколько раз взмахнул топором в воздухе.

— Слушай, вес и баланс вообще не изменились!

— Конечно. Я же металл не добавлял и не изымал. Я только уплотнил его, за счёт чего пришлось поиграть с толщиной, остальные размеры, вес и форма лезвия остались прежними.

Вася нанёс несколько ударов по стоявшему здесь манекену и посмотрел на оставшиеся зарубки. Подавая команду (и энергию) на восстановление инвентаря, он обернулся ко мне и спросил:

— Слушай, может ты мне ещё что-нибудь сломаешь, а потом вот так починишь? — И тут же сам рассмеялся, переводя это в шутку.

— Ага, руку, например…

— Не-не-не, такого нам не надо!

В общем, уходил я из академии, оставив за спиной абсолютно счастливого сокурсника, который всё не мог наиграться с восстановленным топором, ласково называя его то «Вафелька», то «Моя боевая вафля». Дед мерзко (он это умеет) хихикал и что-то бормотал насчёт «шуток за триста», но подробности говорить отказался. Но в чём-то дед опять оказался прав: самый простой способ сделать человека счастливым — это сделать ему хуже, а потом вернуть, как было. Если же не «как было», а «даже лучше» — то в итоге получим чистый восторг, как у Василия нашего Олеговича.

Оставив Надберёзовика крушить манекены, сам отправился в ректорат, отчитываться о своём новом статусе. Пусть среди студентов и устанавливалось директивно «корпоративной равенство», да и то — только в учебное время, для удобства преподавателей в первую очередь, но учёт вёлся и по сословному составу тоже, к тому же разница была в предоставлении жилья, пусть мне и ненужного, в оплате обучения в целом и питания в частности. Так что мои новые документы в канцелярии были нужны. Но отдавать подлинники я не хотел, тем более, что о наличии титула уведомил ещё в августе, так что совесть была спокойна. Поэтому заказал копии и дождался их изготовления. В канцелярии пытались высказать своё «фе» и то, что документы нужно сдавать своевременно, до начала учебного года, но дед пресёк всё одной фразой:

— Хорошо, при следующей встрече сделаю Его Величеству замечание, что он назначает аудиенции без учёта ваших пожеланий.

Меня в ответ облили ледяным презрением, но нудить и требовать неизвестно чего перестали, так что через четверть часа смог отправиться домой, к Мурке и к Мявекуле — кстати, как там её назвали у Мурлыкиных официально? Не помню, хоть ты тресни — слишком много версий предлагалось и слишком редко я слышал, как к ней обращаются. Кстати, я так и не понял, что от меня хотели канцелярские работники и работницы, когда нудили о необходимости подавать документы «вовремя»? Чтобы я быстренько сбегал в август и принёс тогда⁈ Хотел даже спросить, но дед не дал.

«И правильно сделал. Всё. что ты получил бы в ответ — это получасовую лекцию о том, какой ты злодей и безусловный враг человечества, а также о том, как своими глупыми и неуместными шуточками отвлекаешь людей от работы. И не дай тебе все боги мира заметить, что эта лекция заняла больше времени, чем работа по приёмке документов — точно отправят приходить завтра, а завтра кого-то, да не будет».

Во вторник на нас оторвались по полной, словно компенсирую относительную расслабленность понедельника. Семинар первой парой, потом две пары практических занятий выжали нас досуха в плане магических сил, потом бальные танцы лишили сил моральных, а фехтование, поставленное последним — выдавило силы физические. Хорошо, что оно стояло последней парой — можно было спокойно, без суеты и спешки, смыть с себя пот и переодеться. Вот когда это занятие в расписании стоит в середине дня — тогда да, приходится постараться, чтобы не вонять потом на всю округу во время следующей лекции. Если фехтование перед большой переменой — с помывкой проще, но тогда обед оказывается под угрозой пролёта, что тоже не радует. Дед говорит, у них тоже такое бывало, так что проблема неудобного расписания — она, похоже, общая для всех миров и народов. В общем, когда Пескарский позвонил и сообщил, что у них в лаборатории случился небольшой потоп и мой приезд переносится на завтра, а то и вовсе на четверг — я испытал искреннее облегчение.

Осенний бал в этом году прошёл без меня и мимо меня вообще — я в те дни как раз сидел в столице в ожидании приёма у Императора, и мне было настолько не до того, насколько это в принципе возможно. Но тут уж пришлось узнавать новости, причём сразу из нескольких источников. Во-первых, сокурсники, сокрушавшиеся, что без меня «было не то» и академия обошлась только грамотой об участии. Причём поначалу начали было репетировать моих «Три белых коня», потом переиграли — мол, не соответствует тематике, и запилили один из широко известных романсов «Осень печальная — утро седое». Рассказчики делились на три лагеря. Одни говорили, что нечего было менять песню, с ней бы лауреатами стали. Другие сокрушались, что стоило сразу брать романс и проработать его как следует. Третьи, по сути, были разновидностью первых, их позиция была простой: раз начали репетировать — то и продолжать стоило, лучше бы получилось, чем скакать туда-сюда, с песни на песню. Неужели брат ректора так обиделся, что родственнику пожаловался?