Крещение огнем. Мертвые не умеют смеяться (СИ) - Лещенко Владимир - Страница 5

— Куда прешь, крыса! — грозил кулаком очкастой пожилой «демократке» лезшей прямо под бампер, непрерывно вопящего клаксоном «Лексуса», Вика. — Вали к своим шизикам, старая перечница!

— Дави их! — восторженно встрял с заднего сиденья Абульфазов.

Нет, «золотая молодежь» определенно «демократической оппозиции» не сочувствовала, -подумал Влад про себя. Да и с чего бы? Им сладенькие песни о «торжестве либерализма» набили оскомину еще в школе, как их родителям — байки о «светлом будущем для всех трудящихся».

— Когда, наконец, эту шушеру с улиц выметут? — пожаловалась, поправляя перед карманным зеркальцем абрис пухлых губок, Вика, когда человеческая круговерть осталась позади, сменившись реденькими, жмущимися к тротуарам группками, осененными каким-нибудь «Воров в погонах — к ответу!» или «Долой Курдюмова!» — Куда полиция смотрит?

Но впереди призывно сиял огнями культурно-развлекательный центр и мысли молодых людей, в предвкушении удовольствий, переключились на совершенно другие темы...

* * *

Подмосковье. 30 декабря 201...года. Четыре часа до времени «Ч»

Сергей лежал без сна, слепо уставясь в темноту широко раскрытыми глазами.

Он отлично знал, что нужно спать, что через несколько часов сыграют побудку и снова весь день, а то и боль-шую часть ночи придется «лётать», как и любому «духу». Лётать... Странное слово... Странное для оставшейся в уже подернутой флером забвения гражданской жизни. Но сейчас словечко обрело смысл: шустрить, успевая выполнять не только прямые, предписанные уставом, обязанности, команды офицеров и сержантов, но и многое другое. Например, прихоти «черпаков» — таких же, как и он сопливых призывников, разве что «забранных» на полгода раньше.

На глаза паренька навернулись слезы. Знала бы далекая, любимая мама, чем вынужден заниматься ее неналядный «сыночка», ее милый Сереженька, которого она тщательно оберегала от домашних забот, полагая что мужчине не полагается мыть пол или чистить картошку... Она непременно упала бы в обморок, уви-дев его с грязной тряпкой в руках, драящего туалет в казарме - аутсорсинг блн - да как же!

А до вожделенного «дембеля» далеко –почти восемь месяцев, как до Альфы Центавра. Или Тау Кита.

«Зато у тебя появилась цель в жизни, — возник в мозгу нематериальный, но от этого не менее злорадный, Танькин голос. — Да и мужчиной тебя там сделают, маменькина сыночка...»

Эх, Танька, Танька... В немалой мере благодаря этой рыжей конопатой бестии и лежит сейчас Сергей на скрипучей железной койке под казенным колючим одеялом вместо привычной и уютной домашней постели. Каким же он был дураком, стремясь доказать ветреной и недоброй красотке, что и без того уже мужчина. Взрослый, надежный и умудренный опытом. Так глупо попасться в полицию накануне экзаменов... Как дорого он бы сейчас дал, чтобы отмотать время назад... Не даром говорят, что любовь зла.

На глаза девятнадцатилетнего мужчины неожиданно навернулись слезы, и он сердито заморгал, пытаясь из-бавиться от предательской влаги.

Нет, так не пойдет — реветь в подушку, как девчонка... Да и поспать надо хотя бы два-три часа, чтобы завтра не ползать сонной мухой по плацу под издевательские комментарии комвзвода лейтенанта Кузнецова.

Сергей, стараясь не слишком раскачивать шаткое двухъярусное сооружение со спящим над ним ефрейтором Лапиным — коренастым «чалдоном» откуда-то из сибирской глуши — его, рядового Хворостова, персональ-ным злым гением и мучителем, перевернулся на другой бок и плотно прикрыл веки.

Усталость и молодой здоровый организм скоро взяли свое: парень даже начал вроде бы видеть какой-то сон, сладко-томительный и упоительно гражданский, как в уши ввинтилась трель звонка, совсем не похожего на звук будильника и сливающаяся в многоголосый хор скороговорка:

— Рота — подъем! Тревога!!!..

* * *

Старший лейтенант Торопцев замер на правом фланге своей роты, практически неотличимый от своих подчи-ненных в толстом зимнем камуфляже, стянутом ремнями бронежилета, подсумка с противогазом и прочими, ничего не говорящими уху гражданского человека причиндалами. Глубокая каска поверх шапки, сдавливала голову, ремешок врезался под подбородок, ладони, даже через толстые перчатки холодил металл автомата.

Еще бы не холодил: батальон томился на двадцатиградусном декабрьском морозе уже сорок минут, если не врали «командирские», на которые время от времени бросал взгляд Николай.

«Пора бы, товарищи командиры, — зло думал он, шевеля в берцах мерзнущими пальцами ног. — Решаться — туда или сюда. Пацаны уже задубели все — не лето на дворе. Или по казармам, или по машинам... Млин, опять трех-четырех в санчасть отправим... Если не десяток сразу... »

Особенно беспокоили ротного двадцать три новобранца из осеннего призыва, только-только успевшие дать присягу и привыкнуть к оружию, но еще далекие до того состояния настоящего солдата, которое приобретается неустанной муштрой к году службы –как раз к дембелю.

Не зря ж давно придумали пословицу «Как из говна пуля!» -аккурат про его новобранцев. Молодняк последнего призыва так вообще слезы… Дети -да что там -уже внуки - «эпохи реформ» - тощие, мелкие, приклад от ствола отличают, лейтенанта от капитана тоже, посчитать в уме два трехзначных числа уже не могут. Даже подтянуться на турнике смогли не более половины. Гроза НАТО, блин!

В который уже раз он мысленно проклял решение высоких чинов восстановить призыв два раза в год. Понятно, конечно: служить в армии некому, призыв год от году сокращается... Но лучше вылепить из рыхлого гражданского сосунка хоть какого бойца до зимы, чем маяться в сопливым во всех смыслах «материалом» в мороз. Это понятно любому, а уж прошедшему Чечню боевому офицеру — подавно.

— Че такое... Фиг его знает... — слышались шепотки за спиной. — Маневры что ли?.. Хрен... Чечня... Да ты ...нулся что ли, какая Чечня?.. Тогда Дагестан или Осетия... Какая - Северная или Южная? В Москве, говорят... Да ты чего? Холодрыга, блин! Заколодило всего как хека мороженного... Стой, cлоняра— не шебурши... В Москву ты сказал? Точно -в Москву?

—Отставить разговоры, — не оборачиваясь и не повышая голоса, буркнул старший лейтенант, и рота за его спиной послушно замолчала на несколько минут.»Нет, на учения не похоже... — неторопливо текли в замерзающем мозгу старлея мысли. — Правы пацаны: в Москву выдвигаемся - порядок наводить. А как его наводить если в армии порядка нет? Да и чем - не танками их там давить? Черт - не надумали бы чего генералы...»

До рассвета оставалось еще несколько часов, и мощные лучи прожекторов выхватывали из непроглядной тьмы замершие в неподвижности ряды искрящихся кристалликами льда касок, мохнатых от инея бушлатов, медленно покачивающиеся автоматные стволы. Над всем этим живым скоплением стояли в морозном воздухе подсвеченные изнутри фарами клубы пара.

Холодно подмигивали в предновогоднем небе созвездия, крепчал мороз, ударивший ближе к ночи.

И жесткий порывистый ветер нес по обледенелому насту колючий снежный прах.

— Долго еще тут торчать? – ворчал Клыков, постукивая подошвами берцев по льду.

Володька Кошкин обернулся из передней шеренги.

— Ты куда-то торопишься?

— А он ждет, когда повар стол накроет!

— Размечтался…

Клыков обиженно засопел, но смолчал.

— Чем ты там звенишь? – потешался над ним Курбатов, давно и непонятно за что невзлюбивший парня. – Или яйца заледенели?

Клыков делал вид, что не замечает насмешек, и смотрел куда-то вбок.

— Это тебе не на твоей свиноферме в твоей Мухоедовке. Ничего, кто в армии служил тот в цирке не смеется …

— Не трави душу! – проворчал Турбин, пританцовывая на морозе. – Вот сейчас бы б…ь грамм бы двести водочки, да огурчика соленого…б…ь!

— Ага –и телку сисястую под бок. Раскатал губу – хоть кормят неплохо, а в Бердской бригаде говррят так вообще чуть не кошачьими консервами харчатся…