Шпионы - Фрейн Майкл - Страница 21

• Предыдущая
• 21/49
• Следующая

Раз Кита нет, значит, мне надо идти через тоннель одному. Надо опять заглянуть в железный ящик, посмотреть, лежат ли там еще сигареты. Если они на месте, надо спрятаться где-нибудь рядом и залечь в засаде: вдруг кто-нибудь за ними придет…

Однако я не двигаюсь с места; сижу скрючившись в кустах и делаю вид, что веду, как всегда, наблюдение, а сам жду не дождусь Кита: хоть бы он пришел, его храбрости хватит на двоих. После ночных кошмаров тьма в тоннеле пугает больше прежнего. Я уверен, что у выхода передо мной возникнет x – неизвестное, мрачный тип с замаскированным лицом, он направится прямо ко мне из заросших зеленью Закоулков… Или еще хуже: я услышу за спиной гулко отдающиеся в тоннеле шаги…

Сколько же в жизни вещей, которые мы воспринимаем как своеобразные испытания. Если ты мальчик, мечтающий вырасти настоящим мужчиной, то по десять раз на дню тебе приходится собираться с духом и, делая над собой огромное усилие, демонстрировать отвагу, которой у тебя нет и в помине. По десять раз на дню тебя охватывает ужас при мысли, что ты опять проявишь слабость, трусость, безволие и полную непригодность к высокому званию мужчины. Это похоже на кампанию «Вклад в оборону» – то же вечное напряжение, то же чувство вины, оттого что делаешь слишком мало. Бремя «Вклада в оборону» висело над нами на протяжении всей Войны; та Война и бесконечные экзамены, которые сдаешь все детство, останутся с тобой навсегда.

Я вынимаю из сундучка тетрадь наблюдений. Вот запись, оборванная несколько дней назад: «Семнадцать ноль-ноль. Входит в…» Надо хотя бы закончить фразу и внести в журнал последние данные. Пока я ищу двуцветный карандаш, до меня доносится знакомый шорох, от которого на душе сразу становится легче: под ветками в наше укрытие ползет Кит. Сердце у меня радостно екает. Теперь все будет хорошо.

Но это не Кит.

– А я знала, что ты тут один играешь, – говорит Барбара Беррилл. – У меня есть секретный способ, как за вами подсматривать.

Опешив от ее вопиющей наглости, я теряю дар речи. А она усаживается на землю и, обхватив коленки руками, насмешливо ухмыляется во весь рот; по всему видно: она чувствует себя легко и непринужденно. На ней летнее школьное платьице с пышными рукавчиками, на груди болтается школьный кошелек из пупырчатой синей кожи, который защелкивается блестящим синим замочком. От пупырчатой кожи и блестящего замочка веет особым, чисто девчачьим самодовольством, которое раздражает меня больше, чем ее непрошеное вторжение.

– Сюда никому хода нет! – выкрикиваю я наконец. – Только мне и Киту!

Она по-прежнему сидит и как ни в чем не бывало ухмыляется:

– А ты ведь не заметил, что я за тобой слежу, правда?

– Нет, заметил.

– А вот и не заметил.

– Слушай, посторонним сюда ходить нельзя. Это частное владение.

– Никакое не частное. Это сад мисс Даррант, а она умерла. Зайти сюда может любой, кому вздумается.

Я тычу пальцем в табличку, мимо которой Барбара только что проползла:

– Ты что, читать не умеешь?

Она оборачивается:

– А что такое «Баз. Фход васприщен»?

– «База. Вход воспрещен»:

– Здесь написано «Баз. Фход васприщен».

Я корчусь от стыда за Кита и тупо повторяю:

– Написано «База. Вход воспрещен».

– Неправда. И потом, очень глупо писать про баз; всякому и без слов видно, что это баз.

– Сама ты глупая, талдычишь какую-то чушь.

– Это «баз», по-твоему, чушь? – спрашивает она и, опустив подбородок на колени, внимательно смотрит на меня.

До нее только теперь дошло, что мое невежество отнюдь не ограничивается орфографической безграмотностью.

Но и я уже начеку. Стало быть, слово «баз» что-то такое значит…

– Выходит, ты не знаешь, что такое «баз»? – тихонько спрашивает Барбара.

– Конечно, знаю, – презрительно бросаю я.

И правда, догадываюсь, хотя бы по ее тону. Во всяком случае, понимаю, что «баз» из разряда словечек вроде «перси» или «жиды»: от таких слов только и жди подвоха – ни с того ни с сего вдруг оказываешься в кольце неприязненно ухмыляющихся физиономий, обладатели которых эти слова прекрасно знают, а ты – нет. «Баз», да-да… Из глубин памяти всплывает что-то смутное, стыдное, случайно подслушанное и по-своему осмысленное. Вонючее, что ли?

– Не знаешь, не знаешь! – дразнит Барбара.

– А вот и знаю.

– Ну и что же это?

– Не скажу.

Не скажу, потому что мое смутное воспоминание перерастает в уверенность. Я же прекрасно знаю, что такое «базы». Это укромные будочки, стоящие в Закоулках на задах каждого домишки, – своеобразные местные уборные, причем на редкость омерзительные, микробы там так и кишат, и будки эти я обсуждать не намерен.

– А лицо-то у тебя все стало склизкое, – хихикнула Барбара.

Я молчу, не снисходя до ответа. «Склизкое»! Кто ж на такое девчачье слово станет реагировать?

– Все потому, что ты рассказываешь враки. А сам этого слова не знаешь.

– Слушай, шла бы ты отсюда, а?

Я бросаю взгляд в сторону дома Хейуардов. С минуты на минуту на садовой дорожке появится Кит… перейдет улицу… проползет тайным ходом под кустами… и обнаружит, что в нашем укрытии не протолкнуться: тут устроилась Барбара Беррилл со своим кошельком, высоко торчащими коленками, аккуратно прикрытыми юбочкой школьного платья, и трусиками, во всей красе белеющими из-под подола. Ее-то Кит, разумеется, ругать не будет, он и разговаривать с ней не станет – в точности как его отец, который меня никогда не ругает и вообще ко мне не обращается. Отвечать за нее перед другом буду я – отвечает же он за меня перед своим отцом. Кит взглянет мне в глаза и чуть улыбнется насмешливой улыбкой. Я вспоминаю про наточенный штык, лежащий рядом, в запертом сундучке; вот сейчас придет Кит и чиркнет лезвием по моему горлу за то, что я нарушил клятву хранить нашу тайну.

Каким-то образом Барбара Беррилл разгадала ход моих мыслей:

– А что у вас в этой жестяной коробке?

– Ничего.

– На ней же замочек. Секреты небось там прячете?

Я опять посматриваю в сторону дома Хейуардов. Барбара следит за направлением моего взгляда, затем оборачивается ко мне и снова ухмыляется во весь рот: ей совершенно ясна причина моей тревоги. И я чувствую, что влип, как муха, меж двух улыбок – между этой, широкой и нахальной, и той, едва заметной, сдержанной, однако пронзающей не хуже острого клинка.

– Не волнуйся, – говорит она. – Как только он появится, я тут же уйду.

И не движется с места, сидит себе, обхватив руками коленки и испытующе глядя на меня. Но теперь она опустила подбородок на обтянувший колени подол, и мне не видно, улыбается она все еще или нет. Под лучами вечернего солнца на загорелых ногах золотятся тонкие волоски.

– Кит твой лучший друг, да? – тихо говорит Барбара. – Твой самый-пресамый лучший друг?

Я ничего не отвечаю. У меня нет ни малейшей охоты обсуждать с Барбарой Беррилл перси и базы, а уж тем более – Кита.

– Чем он тебе нравится? Он ведь такой противный!

Я не свожу глаз с дома Хейуардов.

– Жуткий задавака. Все, кроме тебя, терпеть его не могут.

Она знает, что Кит ее не любит, вот и злобствует. И все равно, я чувствую, что вопреки моей воле слова «противный» и «терпеть его не могут» проникают в меня, словно микробы, и эта зараза будет постепенно расползаться по мне, точно гадкая вялость, какая бывает, когда болеешь без высокой температуры.

Я упорно молчу, и Барбара догадывается, что хватила через край.

– А сказать тебе, кто мой лучший друг? – стараясь задобрить меня, ласковым голоском спрашивает она. – Мой самый-пресамый лучший друг?

Не поворачивая головы, я кошусь на дом Кита и замечаю там какое-то движение. Кто-то направляется через сад к калитке. Нет, не Кит. Из калитки выходит его мать.

– Я тебе скажу кто, а ты мне за это раскроешь какой-нибудь секрет, ладно? – говорит Барбара Беррилл.

Мать Кита неторопливо идет по тротуару. В руках у нее нет ни корзинки для покупок, ни писем. Я, не глядя, знаю, что Барбара тоже не сводит с нее глаз. Мать Кита скрывается в доме тети Ди.

• Предыдущая
• 21/49
• Следующая