На службе у олигарха - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 16

• Предыдущая
• 16/90
• Следующая

Вокруг бункера, прямо на болотах, живописно раскинулись хижины туземцев, большей частью обыкновенные шалаши, сплетённые из еловых лап, и трудно было представить, как люди, пусть и обросшие звериной шерстью, перемогались в них долгой зимой. Время от времени Истопник делал слабые попытки очистить болота от незваных гостей, но проще было их всех утопить, чем прогнать. Несчастные существа, лишённые всякого понятия о смысле своего существования, тянулись к нему из последних сил, ища то ли защиты, то ли лёгкой смерти. Среди них были молодые и старые, мужчины и женщины, а то, бывало, и заполошный ребёнок начинал вдруг верещать, точно лягушка из трясины. Смирившись с неизбежным, Истопник поставил над стихийным поселением старосту из своего окружения, Леху Смурного, бывшего профессора-социолога из Центра Карнеги, для которого на берегу поставили сруб из нетёсаных брёвен. Главной и единственной его задачей было следить за тем, чтобы доведённые до отчаяния болотные жители не переколотили друг дружку. Ссоры и драки вспыхивали между ними постоянно, но азарта на настоящую бойню у них не хватало. С прокормом люди-звери справлялись сами: охотились в окрестных лесах со старинными дробовиками, ставили проволочные силки на мелкую живность, ловили в болоте змей и синюшных тритонов.

Ещё не пришедший в себя от потрясений ночи, Митя Климов сидел в одном из отсеков бункера, оборудованном под лабораторию, с компьютером и телевизором, и с аппетитом уплетал из деревянной миски брюквенный суп, который принёс Цюба Малохольный.

— Покушаешь — отдохни маленько, — посоветовал Цюба. — Димыч попозже к тебе заглянет.

— Не знаешь, — робко спросил Митя, — учитель очень на меня сердится?

— За что ему сердиться? — успокоил Цюба. — Видно же, что ты чокнутый и за свои поступки не отвечаешь.

— Сразу видно?

— Со ста метров, — уверил дружинник и оставил его одного.

У Мити тоска помягчела, но он по-прежнему оставался в человеческом воплощении, потому мысли накатывали грустные. Он не радовался спасению, хотя совсем недавно всеми силами сопротивлялся погружению в растительный мир. Он действовал, подчиняясь естественному инстинкту, хотя разум, пробуждённый, как хотелось надеяться, на короткое время, подсказывал другое. Двадцать два, двадцать три года — прекрасный возраст для мужчины, чтобы уйти. Он уже испытал всё, что предназначено руссиянину в этом мире, но ещё не так стар, чтобы пускать слюни у порога богатых домов. Уходить надо красиво. Что ждёт его дальше, кроме скучных повторений? Поиски добычи, маленькие радости от спиртного и наркоты и постоянные, с утра до ночи, пинки и унижения. И в конце всё равно «Уникум». Тем более он уже объявлен в розыск. Ужас просветления как раз в том, что оно ясно прорисовывает контуры завтрашнего дня.

Хлебной корочкой Митя подобрал остатки супа, потом, как положено, досуха вылизал миску. Собрался вздремнуть, надеясь, что во сне сама собой произойдёт обратная мутация. Но только расположился под тёплой батареей, как вошёл Истопник. Махнул Мите рукой, чтобы не вставал, и уселся напротив на железный табурет. Под его испытующе-приветливым взглядом Митя почувствовал себя лучше, как будто зудящую душевную рану полили марганцовкой.

— Помнишь ли, Митя, наш школьный хор? — мечтательно спросил Истопник.

Митя кивнул, глаза его увлажнились, и он тихонечко напел:

— То берёзка, то рябина, куст ракиты над рекой, край родной, навек любимый, где найдёшь ещё такой… Детство наше золотое…

— Хватит! — прикрикнул Истопник. — Чересчур не расслабляйся. Объясни, как влип в передрягу?

Митя рассказал коротко: нарвался на шептуна в парке, наговорил лишнего — вот и всё.

— Давно в обратной стадии?

— Со вчерашнего дня, учитель.

— Как это случилось?

— Не знаю. Скорее всего, результат психошока. Дашка Семёнова меня слила. Вы её, наверное, помните, рыженькая такая. Сейчас в «Харизме» пашет.

— Она не сливала. Наоборот, если бы не она, ты бы сейчас торчал на грядке…

Истопник задал ещё несколько вопросов, которые касались Митиного преображения, неожиданного возврата в человеческую сущность, а также его пребывания в Москве. Митя отвечал как на духу, понимая, что понадобился учителю для какого-то поручения, сознавая при этом, что мало на что пока способен. И всё же от сердца отлегло: спокойная речь Димыча действовала лучше всякого лекарства. Пожалуй, он впервые так охотно поддавался гипнозу более сильной личности.

— Похоже, дружок, — улыбнулся Истопник, — ты из категории неусмирённых. Я на это надеялся. Это очень важно.

— Чего тут хорошего? — возразил Митя. — Я теперь для них как мишень. И для вас только обуза.

— Ошибаешься, Митя. Как раз такой ты мне нужен. Мутантов пруд пруди, сам знаешь, а раскодированных единицы.

— Зачем нужен?

Учитель смотрел с сомнением: говорить или нет?

— Куда хотел бежать? На Кубань?

— Ну да. Оттуда морем в Турцию. Маршрут известный.

— А придётся пойти на севера. Конечно, отдохнёшь, подучишься кое-чему. Но времени мало. Боюсь, Анупряк-оглы направит петицию в Евросовет, получит разрешение и возьмётся за меня всерьёз. Против коалиции мне не устоять. Придётся мигрировать в глубину, в дикие места… А ты, Митя, наперёд смотаешься порученцем к одной важной персоне.

— К какой ещё персоне?

— Так сразу всё хочешь узнать… Про кудесницу Марфу что-нибудь слышал?

— Нет. Кто такая?

— Говорят, замечательная личность. В печорской тайге обитает. Там у неё скит. Вернее, раньше был скит, а теперь, по слухам, целый таёжный городок. Ополчение она собирает. Газет не читаешь, дружок, телик не смотришь, а зря. За её голову Евросовет объявил награду — десять миллионов.

Митя был поражён.

— Разве такое бывает, учитель?

— Что именно?

— Десять миллионов за какую-то лесную бабу?

— Не какую-то, Митя, не какую-то. — Истопник загадочно улыбался. — Хранительница она. Говорю же, ополчение собирает.

— Какое ещё ополчение?

— Вооружённое, Митя, а ты как думал! На Печору второй год тайными тропами караваны идут. Не строй рожу, будто у тебя запор. Я сам к ней в том месяце пару «стингеров» забросил.

— Не верю, — сказал Митя. — В сказки не верю.

— Напрасно, — огорчился Истопник. — Без веры жить нельзя, особенно в подлое время. Марфа существует на самом деле, и ты установишь с ней контакт. Он мне нужен позарез. Ладно, на сегодня хватит с тебя. Отдыхай, поспи. Детали обсудим в другой раз…

Следующие несколько дней Митя прожил как в горячке. Бесконечные тренировки, чтение древних книг, долгие беседы со старцем Егорием. Не хватало ни времени, ни сил, чтобы задуматься о том, что происходит. Опытные спецы натаскивали его, как охотничьего пса. Разминали, укрепляли мышцы, обостряли до предела интуицию, зрение, слух. Старец Егорий внушал мысли, которые вступали в вопиющее противоречие со всем опытом его предыдущей жизни. Алик Петерсон (это большая часть) обучал хитрым рукопашным приёмам. Димыча в эти дни Митя не видел, тот куда-то отъехал на неделю. Как намекнул Алик, заручиться поддержкой казанской группировки. Митя не знал, где правда, где ложь.

Старец Егорий повторил слова учителя, повернув их на свой лад.

— Человек до той поры живёт, Митяй, покамест верует, а коли усомнится, тут и погибель.

— Во что верует, дедушка?

Они сидели на двух кочках посреди трясины, но старец всё равно цепко огляделся по сторонам. Неподалёку двое поселенцев выуживали из зелёной воды тритонов нитяной сеткой. Больше никого не видно. Старец изрёк кощунственные слова:

— В Святую Троицу, Митяй, и в Господа нашего Иисуса Христа. В кого же ещё?

Прежний Митя, закодированный, услышав такое, ломанул бы через лес куда глаза глядят, а нынешний, вочеловеченный, лишь передёрнулся, как от укола.

— Аннигиляция, дедушка. Сектантство в особо опасных размерах.

— Не дури, Митяй. Не так ты глуп, как кажешься. Или очко сыграло? Аещё к Марфе собираешься. Марфа трясунов не любит, на деревьях их вешает.

• Предыдущая
• 16/90
• Следующая