Андрей Белый. Новаторское творчество и личные катастрофы знаменитого поэта и писателя-символиста - Мочульский Константин Васильевич - Страница 45

Огромная сияющая атмосфера опускается на Россию, и из глубины звучит: «Сыны Возлюбленные – Христос Воскрес!»

Исступленно-истерическому тону поэмы соответствует ее растерзанная, растрепанная форма. Ритмическая проза, разрубленная на обрывки и кусочки, со случайными рифмами и неожиданными созвучиями, утомляет своей запинающейся скороговоркой. Неудачей своей поэмы Белый только подчеркнул единственность и неподражаемость «Двенадцати» Блока.

Под общим заглавием «На перевале» Белый объединил три статьи, написанные в Швейцарии в 1916 году и изданные впервые в Петрограде в 1918–1920 годах: «Кризис жизни» (Пг.: Алконост, 1918); «Кризис мысли» (Пг.: Алконост, 1918); «Кризис культуры» (Пг.: Алконост, 1920) (в 1923 году они были переизданы Гржебиным в Берлине).

В первой статье, «Кризис жизни», философские размышления вставлены в рамки впечатлений войны и жизни в Дорнахе. Вот уже два года Белый живет в «гремящей тишине». И днем и ночью гремят пушки в Эльзасе. «Непрерывно гремит кончик фронта; непрерывно гремит за ним фронт; непрерывно гремят все четыреста километров, быть может: гремит много фронтов: гремит на востоке Россия… Мне отчетливо ведомо, что все новые сотни тысяч людей, точно рожь в молотилки, повергнутся с громом в ревущую полосу; вероятно повергнусь и я: уеду отсюда; пока же я здесь – буду я утверждать человечность по-новому: в бесчеловеческий миг».

О чем говорят пушки в Эльзасе? Что означает война? Автор отвечает: мы убили душу мира. Наша материальная цивилизация уничтожила идею в явлениях, и явления стали предметом потребления. Земля перестала быть землей и превратилась в абстрактный мир искусственных аппаратов, понятий, стремлений и похотей. Машина восстала на человека; мертвая данность распалась. Вместо слияния с миром – господствует пожирание и раздробление мира. Мы переживаем кризис сознания и, стало быть, кризис мира. Искренним отчаяньем звучат слова Белого: «Я – погиб безвозвратно; погибли мы все: и не будем гальванизировать наши трупы: моя кожа давно мною сброшена вместе с природой, откуда я выпал… Мы – дети Каина; наши пути ведут к гибели… Я – погиб безвозвратно. Вот – единственная философия, нам способная указать пути выхода из тупика…»

После пережитой нами более страшной войны 1939–1945 годов некоторые утверждения Белого приобретают пророческий смысл. Он предсказывает новую человеческую породу, которую называет «папуасами XX века». Это – цивилизованные дикари, белые негры, «тангисты», «апаши», футуристы. Им принадлежит будущее.

Но «философия гибели» приводит автора не к отчаянию, а к надежде. «Земля в знаменьях, – пишет он, – стало быть, будут знаменья в небе; твердь земли и небес – она дрогнула в нас».

Но Душа Мира, София Премудрость вернется на несчастную землю: все по-новому соединятся в Ней, все войдут в Ее храм. «Ныне мы у преддверия. София Премудрость зажигает нам звездные светочи из-за мрака; в этом звездном венце приближается Она к нам».

И статья заканчивается вдохновенным пророчеством Вл. Соловьева:

Вторая статья, «Кризис мысли», полна высокопарного и сумбурного глубокомыслия «посвященного». Духоведение, тайное знание, «чаша, приемлющая голубя», «оскопление сердца в союзе с Клингзором» – вся эта антропософская декламация сводится к одной простой мысли: человечество должно стремиться к гармоническому соединению головы и сердца. В густом тумане штейнерианства вспыхивают иногда живые и оригинальные мысли. Чувство – источник мысли. Древняя философия родилась из экстаза. «В древней мысли, – пишет автор, – экстаз – необходимейшее условие, чтобы мысль родилась из первичного хаоса данности. Мысль исходит из тела – душою: и из души истекает как дух… Экстазы, пути посвящения, трагедии жизни с невероятной трудностью в ряде столетий, через головы лучших, чистейших, святейших людей образовали рассудочность мысли, гуляющей в ряде брошюр, популярных трактатов, учебников логики, усвоение которых доступно любому из нас: пути древнего посвящения – улица».

Белый-антропософ считает себя прямым наследником древних посвятительных мистерий. И эта претензия обесценивает его интересные размышления.

В мистике – половина пути, пишет он, другая половина в философии. Мысль, не согреваемая сердцем, – царство Аримана и Мефистофеля; чувство, не управляемое умом, таит в себе соблазн Люцифера и искушает хлыстовством. Автор, для иллюстрации своего утверждения, ссылается на собственное творчество. «Да, – заявляет он, – романы мои „Петербург“ и „Серебряный голубь“ рисуют два ужаса не дерзающей до конца жизни нашей: освобождение в бессердечной главе и в безумстве сердечном… Аполлон Аполлонович Аблеухов убегает от жизни в „главу“; по ней, путешествуя, бродит он: но „глава“ эта – желтый дом Аримана, разросшийся череп. И гонит безумие сердца к свободе от мозга Дарьяльского: он сгорает в радениях: из столяра Кудеярова на него глядит Люцифер: гибнет он… Наша свобода дерзает: над сердечным огнем возлететь к стенкам черепа и разорвать стенки черепа: Николай Аполлонович необходимость разрыва в себе ощущает: движением проглоченной бомбы…»

В третьей статье, «Кризис культуры», Белый вспоминает о Базеле, о жизни с Асей в Норвегии, о построении храма в Дорнахе, об антропософии. «Тайное знание» называет он «математикой новой души», «духовной наукой». В ней находит он ответ на все свои запросы и сомнения: в ней загадана ему… «культура грядущего». Учение Штейнера было принято Белым с фанатизмом неофита. Перед мудрствованиями «доктора» вся его философская культура – Кант, Коген, Ласк и Риккерт – оказалась бессильной.

Самым трагическим событием в заграничной жизни Белого до Дорнаха было паломничество на могилу Ницше. Он рассказывает: «Относил я цветы на могилу покойного Фридриха Ницше: это было под Лейпцигом. Помню: припал на мгновение к плите, лобызая ее, и почувствовал явственно: конус истории отвалился таинственно вдруг от меня; мне казалось явственно, что событие путешествия нашего к праху почившего Ницше – событие неизмеримой космической важности, и что я, преклонившись к могиле, стою на вершине чудовищной исторической башни, которая рухнула, отделившись от ног, так что я в пустоте говорю: „Ecce homo“. И я – „Ecce homo“. Так мне показалось. И мне показалось еще: невероятное Солнце слетает в меня».

В 1919 году в издательстве «Алконост» выходит небольшой сборник стихотворений Белого «Королевна и рыцари»; в него входят десять пьес, написанных в 1909–1911 годах.

В страшной, оледенелой Москве 1919 года Белый живет воспоминаниями о прошлом – о начале своей любви к Асе – и из старых стихов выбирает посвященные ей. Об этом времени он пишет в «Записках чудака». «Пробежали года… оставалась живою лишь Нэлли; и к ней я тянулся; любил мою Нэлли неуловимою, нежной любовью; она, ее дух, диктовал мне „Записки“…»

Стихотворения цикла «Королевна и рыцари» объединены сказочной темой. Оживает старая картина: лес, утес, замок на утесе; оживает и рыцарь – на косматом коне он мчится к замку: поздно – все уже умерли…

Другая сцена. Королевна томится в замке; голос ей говорит: «о, вспомни», а горбатый шут повторяет: «забудь». И вот прилетает рыцарь.

Еще радостней стихотворение «Близкой». Корлевне не спится: ее рыцарь канул в лесную глушь – и она зажигает на башне свет: