Спасти СССР. Манифестация II (СИ) - Королюк Михаил "Oxygen" - Страница 39

- А не все ли вам равно, Владимир Алексеевич? – мягко вымолвил Косыгин. – Политбюро в курсе, и некоторые члены ЦК... Сведения проверялись несколькими институтами, так что… Ошибок не должно быть.

- Вы сказали… - пробормотал академик, выхватывая текст кусками. – Вам приятно вдвойне… Почему?

Ответный вздох вышел печальным.

- Уж очень я стар, Владимир Алексеевич… И лимиты здоровья исчерпаны. Увы, да… Ладно, десятую пятилетку еще досижу как-нибудь, а одиннадцатую? Двенадцатую? Тринадцатую? Я их просто не потяну. А ведь это главные пятилетние планы за всю нашу недолгую историю! – Косыгин невесело усмехнулся. – Общий рынок социалистических стран… Единая валютно-финансовая система… Всё это, и многое-многое другое ляжет на вас. Потянете?

- Потянем, Алексей Николаевич! – упрямо заявил Кириллин, и перелистнул подшитую страницу, заляпанную пугающими печатями.

Пятница, 2 июня. Утро

Ленинград, улица Академика Лебедева

В отделе кадров ВМА пахло, как во всякой канцелярии – старыми бумагами, но сухой и скучный дух перебивался ароматом свежезаваренного кофе. Богдан Алексеевич втянул в себя бодрые нотки в меру обжаренной арабики, как бы вдохновения ради, и облокотился на массивный деревянный барьер, разгораживавший просителей и вершителей.

Сонная женщина в пергидрольных кудряшках и с расплывшейся талией, складчато задрапированной крепдешиновым платьем-чехлом, озабоченно рылась в личных делах. Выдвинув длинный ящик, она ловко перебирала картонные папки, а ее товарка заполняла некий сложносочиненный формуляр. Она сидела прямо перед Щербиной, ладная черноволосая пышечка в модном, но строгом костюмчике…

«Э, э! – забеспокоился Богдан Алексеевич. – Ты еще увлекись, на старости лет! Толстушка тебе в дочери годится…»

А за окном вовсю шелестело, распевалось лето, пора цветенья и зеленого буйства! Оно не заглядывало в паспорт и не сверяло возраст. Июнь требовал лишь одного – не терять времени даром, а поскорее угодить в «медовую ловушку», в шалое амурное кружение!

«И ничего не толстушка, - вступился Щербина за темненькую, - просто в теле, да и высокая… При хорошем росте особо не зажиреешь. Лицо интересное… Симпатичное, молодое совсем… И очки не портят его, наоборот, придают наносное изящество…»

Агент «Сталкер» нахмурился, чуя подступающую раздвоенность.

«Ты же искал вдовушку с отдельной жилплощадью? Искал? Ну, вот… - извернулось сознание. – Заляжешь на дно… Рядом с грелкой во весь рост, хе-хе! А пышечка не окольцована… И вообще! Приятная женщина…»

Вот-вот, самое подходящее определение. Красавицей не назовешь, но… Приятная.

Пышечка подняла карий взгляд, и Щербина высмотрел за бликами очков застарелую усталость и разочарование. Женские глаза, чудилось, выплескивали давнюю обиду: «Ну почему, почему я одна? Так же не должно быть!»

- Богдан Алексеевич… - затянула кадровичка певуче и чуточку жеманно. – Вы… м-м… работали по линии МВД?

- Так точно, - улыбнулся мужчина, подпуская в голос бархатистой хрипотцы.

- М-м… В партии состоите?

- Не сподобился.

Сочные губы пышечки дрогнули в милой улыбке.

- А главбух говорил вам, что мы можем принять вас бухгалтером-расчетчиком, но… м-м… только с двухнедельным испытательным сроком?

- Говорил, - с готовностью кивнул Щербина. – Я не против. Что, меньше выходит?

- Да-а… - протянула пышечка, будто извиняясь. – Не двести, а сто восемьдесят. Но это только на полмесяца!

- Любой организации охота сэкономить, - Богдан Алексеевич улыбнулся понимающе и снисходительно.

- Тата! – сердито окликнула пышечку крашенная блондинка, мазнув по Щербине неприязненным взглядом. – Тебе не попадалось дело Лоскутова? Найти не могу…

- Глянь у Зиночки на столе! – отозвалась пышечка через плечо.

- Точно, точно… - кудрявая, тяжело ступая, переместилась к столу у окна. Солнечный луч запутался в блондинистых кудрях, высвечивая блеклую рыжину.

- Тата? – изломил бровь посетитель.

- Сразу видно, что вы нездешний, - мягко улыбнулась кадровичка. – Сама удивлялась! Мою тетю Машу в Горьком звали Маней… Ну, а здесь я – Тата. Наташа!

- Очень приятно! – отзеркалил улыбку Щербина.

Блондинка возмущенно фыркнула, роясь в бумагах, а Наталья тихонько засмеялась – робкое веселье будто вымыло карие зеркальца души, стерло удрученность от несбывшегося – и вот протаяла смутная надежда.

- Когда… м-м… выходите на работу?

Задав вопрос, пышечка неприступно сомкнула губы, но Богдан Алексеевич уже знал, что эта отчужденность – всего лишь хрупкая защита от горестей внешнего мира. Отчего и расплылся в самой открытой из своих улыбок:

- А прямо с понедельника! Чего тянуть, правда?

И Наталья, смешавшись, кивнула в ответ.

Тот же день, позже

Ленинград, наб. Обводного канала

Старая поликлиника выглядела громоздко, но и величественно. Приземистое снаружи, здание поражало высотой потолков внутри – тревожный гомон болящего народу метался в темноватых сводчатых коридорах, перемежаясь визгливым скрипом деревянных диванчиков вдоль стен. Фанерные откидные сидушки колотились об спинки, добавляя нервозности общей сутолоке.

Самыми невозмутимыми выглядели врачи и медсестры – затянутые в белые халаты, они ступали по-хозяйски, как будто не замечая хворой толпы, храня на лицах бесстрастие и скуку.

Старушки, что терпеливо высиживали у дверей кабинетов, с азартом обсуждая недуги, мигом встрепенулись, углядев меня, юного нахала.

Однако я их сильно разочаровал, увернувшись от радостной ругани и поношений – не стал ломиться без очереди, не заклинал: «Мне только спросить!»

Независимо держа покер-фейс, я постучался к заведующему поликлиникой, и сразу вошел, не дожидаясь начальственной реакции.

Кабинет не поражал величиной, да и в обстановке ничего особенного: по сторонам - забитые бумагами шкафы; грузный сейф, выкрашенный салатной краской; на гвоздиках – пара кумачовых вымпелов с бахромой, а в глубине, у окна – основательный, фундаментальный стол, блещущий лаком.

За столом сидел румяный здоровяк в выглаженном, накрахмаленном халате, с шуршаньем черкая в ведомости. Сутулясь, заведующий сильно клонился над зеленоватой бумагой, будто обнюхивал чернильные строчки. Оторвав полное лицо от писанины, он недовольно забрюзжал:

- Ведь было же ясно сказано, что…

- Вячеслав Николаевич! – я мигом перехватил инициативу, нагло подсаживаясь к столу и дублируя текст льстивой улыбочкой. – Всё понимаю! Я не займу много вашего драгоценного времени… - мой голос утих до интимного журчанья. – У вас тут работает Ёлгина София Ивановна… Нет-нет, ни малейших претензий! Отчетливо работает, ударно! Просто один… э-э… высокопоставленный товарищ… - я красноречиво возвел глаза к беленому потолку, – …поручил мне передать его ма-аленькую просьбу – освободить Софи на июль и август от обязательной отработки. Пусть учится молодой специалист, пусть постигает, так сказать… берет на себя и с честью это несет…

Бусинки глаз напротив, что пронзительно синели по сторонам хрящеватого носа, уже не копили тяжкое недовольство – зрачки полнились пугливой алчностью, воровато шаря по кабинету.

Я угодливо прогнулся.

Самое главное в коррупции – изображать немую благодарность и холуйски заискивать. Чиновник должен брать взятку, как будто оказывая великую милость и делая вам одолжение.

- Поня-ятно, понятно, что участковых не хватает, а заменить некем, и всё же… - жарко ворковал я. - Войдите в положение, Вячеслав Николаевич! А это вам за беспокойства…

Я аккуратно положил на полированную столешницу пухлый конверт. Заведующий удушливо покраснел, но всё же закогтил пакетик неловкими пальцами, глянул внутрь…

Зелень новеньких трешек подействовала на него благотворно.