Кинжал для левой руки - Черкашин Николай Андреевич - Страница 40

В зале неодобрительно зашумели…

«Профессор Шведе» густым ревом тифона приветствовал тех, кто пришел встречать моряков и ученых из трехмесячной экспедиции. На стенке Морского вокзала играл духовой оркестр. Цветы, объятия, поцелуи…

И только Шулейко был мрачен. Сестра встретила его с заплаканными глазами.

— Я тебе говорила — не уезжай! Не справиться мне с ними обоими. Парни в таком сложном возрасте… Как сердце чуяло…

— Да говори толком, что случилось!

— То и случилось, что случилось… Вадим влип тут в одну историю. И Лешку моего втянул, — всхлипнула сестра. — Оба под следствием сидят. Судить будут…

Слезы ручьями покатились по ее щекам.

Шулейко рванулся на стоянку такси, придерживая на плече легкую дорожную сумку. В машине сестра, прикладывая платочек к глазам, выговаривала брату:

— Тебе давно надо было жениться… Светы нет, тут ничего не поделаешь… Живые о живых должны думать. Парню семнадцатый год, а ты все по морям болтаешься.

— Хватит об этом!

— Нет, ты должен что-нибудь сделать! — настаивала сестра. — Лешу все равно отпустят, он несовершеннолетний. А вот Вадим… Вспомни, два года назад он упал с мопеда. У мальчика была черепно-мозговая травма. Может, это учтут?

— Да какая там травма? Шишку набил…

— Нет, травма! Самая настоящая травма. Она теперь сказывается на его психике. Мальчик рассеян, плохо спит, вспыльчив. Ты должен сходить к судебному психиатру и все ему объяснить…

Шулейко хранил угрюмое молчание.

— Ну, пойми же! — умоляюще воскликнула сестра. — Мальчику на следующий год в институт…

— Перестань называть его мальчиком!

— Хорошо. Подумай сам: куда он сможет поступить с судимостью? Хочешь, чтобы он попал в ПТУ?

— Сначала он пойдет в армию.

— Ты хочешь, чтобы его услали в Афганистан?! — ужаснулась сестра.

— Куда бы его ни услали, он прежде всего должен быть человеком, — отрезал Алексей Сергеевич. — Мужчиной! Я служил, и он послужит…

Судебно-медицинский эксперт, ровесник Шулейко, усталый, с мешками под глазами, прикрытыми стеклами очков, нервно поигрывал блестящим никелированным молоточком.

— Я не обнаружил никаких следов черепно-мозговой травмы. Возможно, был ушиб. Но он никак не сказывается на психическом здоровье вашего сына, — втолковывал врач Алексею Сергеевичу. — Вадим Шулейко совершенно вменяем. Скажу вам честно: мне глубоко противна его выходка. Старый заслуженный скульптор подарил городу свои работы. В кои-то веки у нас придумали что-то оригинальное — «Ретро-сад»… Я дважды ходил туда с женой… Замечательно! Духовой оркестр играет старинные вальсы, фокстроты. Кинозал повторного фильма… Парусник-ресторан, в меню — старинные блюда… И вдруг это хулиганье! Это даже не хулиганство. Это самый настоящий вандализм! Налет гуннов на водокачку!

— Я согласен с вами, Леонид Леонидович, — тяжело вздохнул Шулейко. — Но вы не хуже меня знаете, что у каждого общественного, как и у антиобщественного явления, есть свои глубинные корни. Вы «Покаяние» смотрели?

— Нет. Еще не успел.

— Жаль. Прекрасный фильм. Может быть, вам после него стали бы яснее кое-какие мотивы в поведении Вадима.

— Какие там, к черту, мотивы? — вспылил эксперт. — Там один мотив — рок! Рок-музыка. Вадим и его компания — самые настоящие рокоманы. Наслушались, обалдели и пошли крушить. Хорошо еще вместо людей им попались статуи… Я скажу вам как врач. Впрочем, вы и сами биолог. Уж вы-то меня должны понять. Этот кайф, который ловит молодежь от тяжелого рока, связан с образованием в крови эндрофинов — морфиноподобного вещества удовольствия. Таким образом, рок оказывает не только психологическое, но и биохимическое воздействие на человека. Как алкоголь, как героин… С юридической точки зрения неважно, отчего эти парни пришли в раж — от стакана водки, укола иглой или от рок-балдения. Важны последствия этого экстатического состояния. Вы любите рок?

— Не знаю. Но только не тяжелый…

— Для меня рок — это не музыка, — настаивал на своем врач. — Музыка, как и любой вид искусства, призвана возвышать, облагораживать, очищать… Это неоспоримая аксиома! Машинные же ритмы рока отупляют, оглупляют, низводят до уровня роботов… Нет-нет. Я прекрасно помню, как осуждали джаз, а еще раньше обрушивались на фокстрот и танго. Но ведь и джаз, и фокс основаны на гармонии, а рок — дисгармоничен и потому деструктивен, разрушителен сам по себе… Это не музыка. Это психопатия!

— Не буду с вами спорить. Соглашусь, пожалуй.

— Жаль, что вы не сумели втолковать все это своему сыну!

— Тут нет ничего странного! Уверен, что и Вадиму, и его друзьям «тяжелый металл» не доставляет эстетического удовольствия. Просто они бравируют тем, что слушают иную музыку, чем мы, носят иную одежду, чем мы, и даже говорить стараются не так, как мы…

— За что же это мы так провинились перед ними?

— Думаю, что каждое старшее поколение виновно перед теми, кого оно вводит в этот весьма несовершенный мир. А степень его несовершенства возрастает век от века, теперь же, наверное, и год от года…

— По вашей логике, восемнадцатый век во сто раз совершеннее нашего времени?!

— Я не связываю совершенство века лишь со скоростью удовлетворения наших потребностей. Степень несовершенства мира растет вместе с прогрессом орудий смерти, оружия массового — всечеловеческого! — уничтожения. Для вас, врача, как и для меня, биолога, это должно быть очевидным.

— Ну что ж… Допустим.

— Так вот, молодежь и не может нам простить того, что мы вызвали ее к жизни в такой мир, где эта жизнь в любой день, в любой час может прерваться… И это чувство тревоги, несовершенства, обиды, естественно, переносится на нас — старших, которые, по их мнению, придумали этот мир и управляют им совершенно по-идиотски. Им невдомек, что мы сами его получили в наследство таким. А раз ничего не успели в нем исправить, перестроить, то мы и виноваты.

— Это очень субъективный взгляд на молодежь…

— Но ведь мы действительно перед ними виноваты! Подумайте: их наследство, которое они получат от нас, куда тяжелее того, что мы приняли от отцов: бинарные газы, «звездные войны», СПИД, наркотики, Чернобыль, Афган…

— Простите меня, но вы рассуждаете, как пятнадцатилетний подросток.

— Совершенно верно! Я привел вам аргументы своего сына. Три года назад он швырнул камень в лобовое стекло грузовика, за которым торчал портрет Сталина. Знаете, из старых «Огоньков» вырезают и наклеивают на стеклах? Почему-то это модно среди чистильщиков обуви и грузовых шоферов. Так вот, у нас был серьезный разговор с сыном. Я понял, что все положительные деяния Сталина растворились для молодежи в понятии «массовые репрессии». Чем дальше от тридцать седьмого, тем труднее все это понять и объяснить… Вадим мне сказал: папа, пока не наказаны те, кто творил беззакония, не может быть и речи о социальной справедливости в нашей стране.

— Но швырянием камней в стекла грузовиков и ударами каратэ по статуям социальную справедливость не установишь!

— Согласен. Я согласен. А вот они — пятнадцатилетние — не утруждают себя нашей диалектикой. Мир для них без полутонов.

— Что они знают о нашей диалектике?! — вскричал Леонид Леонидович. — У меня в двенадцать лет были арестованы отец и мама — по «делу врачей». Но я же не пошел бить стекла и крушить монументы!

— А зря. Я бы пошел, — тихо сказал Шулейко.

— Ну в таком случае, нам говорить не о чем. И сын ваш — яблоко от яблони…

Шулейко постучал в дверь с табличкой «Следователь» и, не дожидаясь разрешения войти, переступил порог. За канцелярским столом писала что-то молодая женщина в милицейской тужурке. Красивые пышные волосы падали на лейтенантские погончики, почти закрывая их.

— Можно? — робко осведомился Шулейко.

— Давайте вашу повестку, — попросила женщина, не поднимая головы.

— Простите, я без повестки…

Следователь подняла глаза от бумаг и удивленно глянула на посетителя.