Игра в смерть (СИ) - Алмонд Дэвид - Страница 36

Уже подошла пора садиться за стол, когда явился Джон Эскью.

Я как раз накрывал — скатерть, ножи и вилки, винные бокалы, — когда он постучал в дверь.

— Открою! — крикнула мама.

Дверь распахнулась, и повисло молчание.

Выглянув в коридор прихожей, я увидел, как он стоит на крыльце — коренастый, темноволосый, темноглазый. Поспешил к двери и, проскользнув мимо мамы, встал на пороге.

— Джон? — осторожно сказал я.

И тут же рассмеялся: расстегнув куртку, Эскью показал нам сестренку, сидящую в слинге у него на груди. Широко улыбаясь, малышка лукаво косилась на нас из-под опушки мехового капюшона.

Оглянувшись на маму, я увидел в ее глазах настороженность, внезапное раздражение, но ее лицо сразу смягчилось, стоило ей увидеть ребенка.

— Я принес кое-что… — выдавил Эскью.

Он протянул нам большой конверт, и я вытащил оттуда сложенную открытку. На ней Эскью изобразил пустырь с громадной рождественской елью посередке, кружащих вокруг ее верхушки ангелов и резвящуюся у подножия детвору. Внутри он попросту написал: «Счастливого Рождества. Джон Эскью».

— Милая у тебя сестричка, — заметила мама.

Эскью расплылся в счастливой ухмылке. В его глазах сверкали искры, которых я не замечал прежде.

— Ага, — сказал он. — Самая лучшая.

Я снова оглянулся на маму.

— Давай, заходи, — пригласил я, но Джон только головой помотал.

— Нужно возвращаться, — пояснил он. — Да я и заскочил только конверт передать.

— Правда, зайдите и согрейтесь, — поддержала меня мама. — Гляди, чтобы она не простудилась.

Робко, неуклюже он переступил через наш порог. Встал в гостиной, неловко переминаясь с ноги на ногу. Войдя, отец воззрился на него с недоумением.

— Гляди, что Джон нам принес, — сказал я, показывая открытку.

Эскью озирался по сторонам — взглянул на елку, на телевизор, на спящего в кресле деда.

Затем он встретился взглядом с мамой.

— Вы уж простите за беспокойство, мистер и миссис Уотсон, — склонил голову Эскью. — Больше не повторится.

— Вот и хорошо, — кивнула мама.

— Детские игры… — хмыкнул отец. — Игры, да? Поиграли, и хватит.

Он протянул ладонь и пожал Эскью руку.

— Счастливого тебе Рождества, Джон, — пожелал он. — И всей твоей семье.

— Точно, — сказал Эскью. — Спасибо. Счастливого Рождества.

И запахнул куртку, собираясь уйти.

— Джон Эскью… — произнес дед, открывая глаза.

— Он самый, — подтвердил я.

Старик уставился на застывшего в центре гостиной мальчика в куртке.

— Ну, точно, — кивнул дед. — Собственной персоной. Я знавал твоего деда, парень. Хороший был мужик, смелый.

Малышка тихо захныкала. Эскью поспешил вновь распахнуть куртку, и его сестренка выглянула оттуда, радостно гукая. Дед растроганно ахнул.

— Утю-тю! — заулыбался он. — Утю-тю, голубушка…

Поднял взгляд на Эскью:

— Дашь подержать, а?

— Да уж, — улыбнулась и мама. — Будь так добр, Джон.

Эскью вытащил малышку из слинга и усадил на колени к деду. Тот поднял девочку на руки, скорчил забавную рожицу и присоединился к ее смеху.

— Как назвали? — спросил он.

— Люси.

— Утю-тю, малютка Люси. Утю-тю, красуля моя…

И умолк. А мы стояли, наблюдая за их тихой радостью: старик и младенец вглядывались друг другу в глаза, видя в них свое отражение.

Мама дотронулась до руки Джона:

— Как твоя ма? — спросила она.

— Нормально. У нее все будет хорошо.

— Ты уж постарайся, дружок. Будь к ней повнимательнее.

— Конечно, — кивнул он.

Девочка хихикала, не прекращая.

— Пойдем-ка мы домой, — вздохнул Эскью и наклонился взять ее.

Дед чмокнул малышку в щечку.

— Пока-пока, малютка Люси! — шепнул он на прощанье.

Эскью застегнул куртку, и я проводил его к выходу.

— Увидимся, Кит, — бросил он, выходя.

— Непременно, Джон. Счастливого Рождества!

Мы продолжили готовиться к праздничному ужину. Я зажег свечи в центре стола. Дед клевал носом, то засыпая, то просыпаясь. Мама бросала на меня косые взгляды.

— Итак… — сказала она наконец. — Какие выводы мы сделали?

— Знаешь, он хороший, — сказал я. — То есть ему можно доверять…

Тут отец, чеканя шаг, торжественно внес в гостиную огромную, исходящую ароматным паром индейку.

— Свистать всех наверх! — гаркнул он. — По местам стоять! Всем счастливого Рождества!

Вздрогнув, дед распахнул глаза.

— Пока-пока, — прошептал он. — Пока-пока, милая Люси.

Дедушка умер в середине января. Уже начиналась оттепель. Широкие лужи на пустыре, мокрая снежная каша на тротуарах. Первые подснежники на клумбах и под кустами боярышника. Я был в школе, где географ Доббс опять распинался о движениях нашей планеты. Он сказал, если перенестись на миллион лет в будущее, мы увидим совершенно иную картину: ни Стонигейта, ни бегущей мимо реки, ни пустыря, ни нас самих.

— Земля без конца меняется, — рассуждал он. — Движутся континенты, в литосферных плитах возникают разломы, и через них наружу вырывается огонь. Холмы попросту сдувает ветром. Моря то набухают, то съеживаются. Планета меняет градус наклона, принося нам невыносимую жару или морозный холод. Нас захватывают то ледники, то пустыни. Всё, что мы видим и знаем, в конечном итоге будет поглощено, переварено и извергнуто назад.

Помолчав, учитель улыбнулся.

— Мы жалкие песчинки. На нас охотится чудовище по имени Время, и спасенья от него нет… — Улыбка так и не исчезла с лица Доббса. — Но это не повод забывать о домашних заданиях.

И географ пустил по столам стопку бланков проверочной работы.

Дверь приоткрылась, и в нее заглянул щуплый первоклассник.

— Простите, сэр… — робко выдавил он. — Кристофера Уотсона вызывают к директору.

В кабинете ждала мама, и ей ничего не пришлось мне объяснять.

Его похоронили рядом с бабушкой, на погосте при церкви Святого Фомы. То самое место, где теперь устроена могила, можно разглядеть на дедовой свадебной фотографии, оно совсем недалеко от монумента с выбитым в камне моим собственным именем. Похороны вышли многолюдными: собрались живые еще шахтеры, потомки старых семейств городка. Рядом со мной стояла Элли, в красном и зеленом. Чуть позади держались Эскью — Джон и его родители. Было пролито немало слез, но на поминках, когда люди начали делиться байками да воспоминаниями, дом то и дело вздрагивал от общего хохота.

Той ночью я лежал в темноте, слушая тишину за стеной.

— Доброй ночи, деда, — прошептал я.

И ошутил, как он прикрыл мои пальцы ладонью:

— Тебе тоже доброй, внучек. Доброй ночи.

Джон Эскью снова начал появляться в школе — ему разрешили дважды в неделю посещать уроки изобразительного искусства. И сказали: если возьмется за ум, то он сможет учиться, как и прежде. Эскью создал серию прекрасных иллюстраций для рассказа о путешествии Лака, и они висят теперь в коридоре, рядом с моим текстом. Его рисунки выразительны и точны до мельчайших деталей: семья в пещере, медведь, покрытый льдом мир, сам Лак с малышкой под медвежьей шкурой — и их мать, которая протягивает руки, чтобы обнять сына. Буш-Объелась-Груш долго хвалила меня за верный выбор иллюстратора.

— Чудесные работы! — радуется она. — Джон будто своими глазами все видел. Рисунки идеально соответствуют рассказу. Поразительно, они словно сердце и душа одной истории.

— Да, — соглашаюсь я. — Они словно братья по крови.

— Вот-вот, — кивает она.

Старший Эскью завязал с выпивкой. Мы больше не видим его шатающимся по нашей улице. Он весь сгорбился и как-то усох, но врач объявил отцу Джона, что тот сможет стать новым человеком, если будет следить за собой. Дом в тупике с рытвинами на мостовой выглядит гораздо более ухоженным. Занавески открыты, в саду порядок. Малышка учится ходить, держась за мамину руку; весело лопоча, она часто сидит на крыльце рядом с братом, на расстеленном покрывале. За их спинами тянутся к далеким болотам пронизанные шахтами холмы.