Московский душегуб - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 52

• Предыдущая
• 52/84
• Следующая

– Запомни, вонючка: твоя жизнь теперь как тонкая ниточка. Дерну – и оборвется. Пшел вон, пес!

Уходя, он получил коленом под зад, но из коридора огрызнулся:

– Зачем дерешься?! Сама пожалеешь.

Часа через два, подмененный другим охранником, Петруша встретился в пивной с Колей Фомкиным, с которым их дружба крепла: они пили вместе пиво уже третий раз и почти побратались. Петруша понимал, как ему повезло. Впервые его глухое одиночество в чужом городе рассеялось солнышком приязни. Коля хотя и был обыкновенным русским "ваньком", но понимал страдания влюбленного сердца с полуслова, потому что сам много страдал. Он поведал побратиму жуткую историю о своей любви. У Фомкина была невеста, которую он боготворил. Она была дворянского роду, балерина и фотомодель. Конечно, родители красавицы были против ее выбора, потому что для них он был пустым местом. Там и другие женихи, покруче его, получали отлуп. Среди них был даже один техасский магнат, сорокалетний плейбой. Но Фомкин со своей невестой преодолели все препятствия, в том числе свирепое сопротивление родителей, купили себе обручальные кольца и обговорили день тайного венчания. О дальнейшем Фомкин рассказывал, не сдерживая рыданий и перемежая трагическую исповедь солидными порциями спиртного. За день до венчания он нагрянул к невесте без предупреждения, чтобы похвалиться свадебным нарядом, который справил себе в московском филиале Кардена. Костюм обошелся ему, к слову сказать, в восемьсот баксов. Каков же был его ужас, когда он застукал прелестную избранницу в объятиях негроидного типа с золотой серьгой в ухе. Но самое неприятное случилось потом. Когда он взашей вытолкал развратного негра из квартиры, надавав ему затрещин, и потребовал у невесты хоть каких-то нормальных объяснений, несчастная девица, вместо того чтобы покаяться, набросилась на жениха с немыслимыми упреками. Обозвала его животным, деревенским пеньком и держимордой, который из-за дурацкой мужской ревности разрушил ее карьеру. Оказывается, поганый африканец с серьгой был бродвейским продюсером, знаменитым шоуменом и приехал к ней единственно затем, чтобы заключить выгоднейший контракт на летние гастроли в Панаму.

Обескураженный Фомкин ехидно поинтересовался, что неужели для того, чтобы заключить контракт, обязательно надо ложиться в постель? После чего с любимой невестой случилась натуральная истерика и она чуть не вьщарапала жениху глаза, обозвав его при этом хамом.

Для Фомкина эта трагедия, как он объяснил другу, была не столько любовной, сколько мировоззренческой. Все его прежние представления о морали рухнули в одночасье, и он разуверился вообще в женской добродетели. Разумеется, он не был тупым, упрямым Отеллой и смог бы простить избраннице случайный сексуальный вывих, но не мог принять ее принципы. Просто на некоторые важные вещи они смотрели совершенно по-разному. Для него любовь была святым чувством, как и для Петруши, а для нее всего лишь одним из способов достижения материального благополучия. Этого разрыва во взглядах он не перенес и расстался с ней.

С кровью оторвал от сердца. После этой истории Петруша окончательно убедился в том, что имеет дело с полным идиотом, которому можно доверять во всем. "Резать обоих надо, – заметил он сочувственно. – Прощать нельзя". – "Нет, – возразил пьяный рыдающий Фомкин. – Пусть живут. Их жизнь за меня накажет".

…Петруша обрадовался, увидя друга за их как бы уже узаконенньм столиком.

– Еле место устерег, – раздраженно заметил Фомкин, когда они обменялись крепким рукопожатием. – Вишь, сколько народу. Какие-то два фраера нарывались на неприятность.

У Петруши сейчас не было охоты разбираться с фраерами. Едва опорожнив полкружки, он поделился с Колей сокрушительной новостью:

– Любит, падла! Хочешь верь или не верь, но любит. Сегодня точно узнал. Любит, но чего-то боится, сучка!

– Ну-ка, ну-ка! – встрепенулся Фомкин.

Петруша, посверкивая белозубой улыбкой и сладострастно закатывая белки, поделился сегодняшним любовным приключением. Некоторые пикантные подробности приходилось опускать, ничего не поделаешь, но из его слов выходило так, что Машка обезумела от страсти и еле сдерживает себя, чтобы не отдаться. Иначе чем объяснить, что затащила на кухню, поила водкой и велела лизать руку, при этом была, как обычно, безо всякой одежды. Фомкин вник в ситуацию и вторично пожал другу руку, поздравив с нелегкой победой.

– Но все же не понимаю, – спросил он, – в чем заминка?

– Говорю же, боится!

– Чего боится? Может, она девушка?

Петруша заржал, показывая, что оценил шутку, выпил пива, а заодно откупорил принесенную с собой традиционную бутылку водки.

– Хозяин очень вспыльчивый, – приоткрыл он завесу. – Проведает – нам обоим хана.

Фомкин сходил на кухню, где у него завелась подружка среди поварих, и принес две тарелки горячего мясного рагу под водку.

– При чем тут хозяин? Объяснить надо по-человечески. У вас же не просто шуры-муры. Не убьет же он вас.

Петруша посмотрел на него, как на малое дитя:

– Эх, Коля, не знаешь, о ком говоришь. Убьет – не то слово. Макарон нарежет.

– Тогда надо бежать. Могу дать адресок. Там отсидитесь.

– Ладно, Коль, осади. Ты тут не сечешь.

Фомкин вроде обиделся, и оба ненадолго загрустили. Выпили водки, принялись за мясо. Уютная пивная отгораживала их от мира незлобивым мужским гомоном. Петруша первый нарушил молчание:

– Главное, что обидно, любит, Коль!

– Это точно?

– Да ты что, Коль!

– Тогда так, – сурово произнес Фомкин. – Познакомь меня с ней.

– Зачем?

– Я обхождение знаю. Мне она скажет такое, чего тебе постесняется. Я со своей стороны передам, как ты страдаешь. Пристыжу ее. Это верняк. У меня не отвертится. Не таких ломали.

Петруша задумался: мысль ему понравилась.

– Конечно, неплохо бы… Но как сделать?! На улицу она не выходит, в дом тебе попасть трудно.

– Почему?

– Охрана свирепая. Приколют за милую душу. Разве что когда хозяин в отлучке…

С увлечением они взялись обсуждать детали и не на шутку поспорили, как лучше Фомкину объявиться: с букетом роз или с коробкой конфет. По мнению Фомкина, это была немаловажная психологическая деталь.

Он должен был произвести впечатление не какого-то ухаря с горы, а респектабельного молодого гинеколога, озабоченного печатаной судьбой лучшего друга. У Петруши все же оставались некоторые сомнения, под конец он не удержался, предупредил:

– Но если, Коль, сам на нее зыришься, не обижайся – убью!

– Это само собой, – согласился Фомкин.

* * *

Ближе к вечеру Елизара Суреновича навестил Грум.

Они вместе поужинали. Маша Копейщикова запекла телятину в духовке и подала с тушеными грибами. Вдобавок соорудила грандиозный салат из сырых овощей с натуральным подсолнечным маслом. Иннокентий Львович ел, как всегда, с аппетитом, от души нахваливал Машину стряпню, но видно было, что озабочен какой-то думой. Иногда на его круглое симпатичное лицо накатывала хмурая гримаса, как от сквозняка. Маша, заради гостя обмотавшая пышные чресла оренбургским платком, к чаю выкатила на стол румяный пирог с вишневой начинкой, испеченный по собственному рецепту.

От пирога по кухне поплыл ядовитый дымок, словно от ночного костерка.

– Ну чего маешься, Кеша? – спросил Елизар Суренович. – Выкладывай, чего там у тебя за пазухой?

Грум давно не удивлялся мистической проницательности владыки, но каждый раз его смущало, что перед непостижимым стариком он всегда оказывался целиком на виду. Это обстоятельство понуждало его к особой осмотрительности в замыслах.

– Действительно, есть маленькая закавыка. – Распаренный от обильной еды и продолжительной беседы, Грум и сам стал похож на пирог, скинутый с горячего противня. – В некотором я затруднении.

– Поделись, обсудим.

Грум поделился. Накануне один из осведомителей (эта служба была у него налажена не хуже, чем на Петровке) донес, что Таня Француженка, подрядчица по щекотливому дельцу, на всю катушку крутит любовный роман с Губиным, первым человеком при Кресте. Сам по себе это был изящный агентурный ход, не вызывающий протеста, если бы не некоторые обстоятельства.

• Предыдущая
• 52/84
• Следующая