Девочка с куклами - Панов Вадим - Страница 3
- Предыдущая
- 3/24
- Следующая
Вербин и Шиповник переглянулись, после чего подполковник попросил:
– Амир, расскажи об опере.
– Его зовут Крылов, Иван Крылов.
– Ты шутишь? – не удержался Вербин.
– Почему? – не понял Анзоров. – Обыкновенная фамилия, что в ней смешного?
Колыванов промолчал, а вот на губах Шиповника Феликс разглядел едва заметную улыбку. Вздохнул и ответил:
– Извини, ничего особенного, просто слышал о человеке с таким же именем.
– А… что за человек?
– Умер давно.
– Тогда ладно.
Шиповник закусил губу, но сумел сдержаться. Выдержал очень короткую паузу, нужную, чтобы справиться с голосом, и вернулся к делу:
– Если всё так гладко, как ты рассказал, за что опер цепляется?
– Там какая-то мутная история с дневником, – неохотно ответил Анзоров.
– То есть ты не вникал? – удивился подполковник.
– Вникал-вникал, – проворчал следователь. – Если бы не вникал – к вам бы не пришёл, я ведь знаю, что вы сразу начнёте задавать каверзные вопросы.
И по тому, как он себя вёл, Вербин понял, что Анзоров пребывает не в своей тарелке. Следователь верил в резоны молодого оперативника, иначе не обратился бы к полицейским с деликатной просьбой, но при этом Анзорова что-то сильно смущало и вызывало неловкость. Следователь походил на человека, действительно видевшего в старинном замке привидение, но неожиданно сообразившего, как странно рассказ о встрече выглядит со стороны. Для неверующих и скептиков.
Однако деваться Анзорову было некуда, поэтому он вздохнул и продолжил:
– В квартире мы обнаружили дневник девчонки, в котором она описала, как умрёт.
– Что значит «как умрёт»? – не понял Феликс.
– Сама написала? – прищурился Шиповник.
– Почерк её, экспертиза уже подтвердила. Да и запись старая, ей несколько месяцев.
– Так. – Подполковник посмотрел на Вербина, Вербин слегка пожал плечами, показывая, что хотел бы услышать чуть больше, и повторил:
– Что значит «как умрёт»?
– Там полно совпадений, – рассказал Анзоров. – Девчонка подробно описала, как будет выглядеть комната, когда мы в неё войдём, как будет выглядеть она сама, и добавила, что видит себя умершей от передоза четырнадцатого февраля, в День всех влюблённых. Дословная цитата: «Всем любовь, а мне – смерть. Почему жизнь так несправедлива?»
– И вы нашли её четырнадцатого?
– Да.
Шиповник и Вербин вновь переглянулись, после чего подполковник усмехнулся:
– Это явно по твоей части, Феликс.
– У неё была несчастная любовь? – поинтересовался Колыванов. – Болезненный разрыв?
– Если несчастная любовь случилась несколько месяцев назад, информация о ней вряд ли нам поможет, – заметил Шиповник.
– Не факт, – протянул Вербин. – Некоторые раны затягиваются долго, а некоторые – не затягиваются никогда.
– С несчастной любовью ещё предстоит разобраться – если решим открывать дело, – ответил Анзоров. – На сегодня я считаю главным фактом тот, что девочка детально и очень подробно описала, как именно её найдут – и всё, чёрт возьми, совпало!
– В этом как раз нет ничего странного, – обронил Феликс.
– Если убийство, – эхом добавил Шиповник.
– Получается, убийца прочитал дневник и решил использовать фобию будущей жертвы, чтобы скрыть преступление? – понял Колыванов. – Замаскировать убийство под самоубийство?
– Тут есть над чем подумать, – проворчал Вербин.
– Ещё как.
– Значит, убийца совсем рядом.
– Нужно проверить, кто имел доступ к дневнику. Или кому жертва рассказывала о своих фантазиях. – Шиповник покосился на Анзорова: – Схема действий проста и понятна, пацан наверняка справится. Мы тебе зачем?
Следователь вздохнул.
– На сегодня получается так, Егор Петрович: Крылов не верит в самоубийство, я не верю в доведение до самоубийства, а местное начальство…
– Местное начальство не верит в убийство, – понял Вербин.
– Или не хочет верить, – уточнил Анзоров.
Объяснять ничего не требовалось – кому охота вешать себе на шею потенциальный «висяк»? Проверку ребята «с земли» проведут, но прислушаются они к тем свидетелям, которые прямо или косвенно подтвердят версию самоубийства, после чего «с чистой совестью» забудут о несчастной девочке.
– Вот я и хочу, чтобы Феликс опытным взглядом посмотрел на материалы. – Теперь Анзоров обращался к Шиповнику, как к старшему среди полицейских. – А там уж как решит. Скажет суицид – будет суицид. Если появятся весомые подозрения – я открою дело. В этих вопросах я Феликсу доверяю.
– У тебя ещё доследственная?
– Да. Если нужно, я её продлю.
– Хорошо. – Шиповник перевёл взгляд на Вербина. – А ты что скажешь? Любитель головоломок, чтоб тебя.
– Впереди выходные, Егор Петрович, время у меня будет, так что могу съездить и посмотреть, что там к чему.
– Вот и хорошо! – воскликнул следователь так, словно они уже пришли к соглашению. – Не сомневался, что ты заинтересуешься.
– Ещё нет, – качнул головой Феликс.
– Да ладно, а то я тебя не знаю. Ты как услышал, что девчонка свою смерть предсказала – сразу стойку принял. Потом ещё благодарить будешь за интересное дело. – Настроение Анзорова заметно улучшилось. – Вот начальные материалы… – Следователь положил на стол бумажный пакет и флешку. – А я побежал.
Попрощался и выскочил за дверь, оставив полицейских в некотором недоумении. Несколько секунд в помещении царила тишина, после чего Шиповник медленно протянул:
– Он чего-то недоговаривает.
И опера дружно кивнули.
– Хотите сказать, что я зря согласился? – тихо поинтересовался Вербин.
– Нет, – ответил подполковник. И тут же уточнил: – Если там убийство – нет. Но когда будешь осматриваться, держи в голове, что Анзоров недоговаривает.
– Не думаю, что он хочет нас подставить, – помолчав, произнёс Феликс.
– Я тоже, – согласился Шиповник. – Но о чём-то он промолчал.
– Пока промолчал.
– Так что будь осторожнее.
– Хорошо, Егор Петрович, обещаю.
– А мне что делать? – осведомился всеми забытый Колыванов.
– А у тебя впереди выходные – наслаждайся.
«Вот уже неделю я не тороплюсь домой.
Я написала эту фразу, перечитала, потом перечитала снова и… не заплакала. Я была уверена, что не удержусь, но слёзы, наверное, закончились, осталась только горечь, а она не льётся слезами. Горечь живёт внутри и делает горьким всё вокруг – на вкус и ощущения. А ещё – серым, на взгляд и ощущения. А всё, что я делаю, горечь превращает в постылую механику: работа кажется скучной, еда безвкусной, а все совершаемые движения: готовка еды, поездки на работу и обратно, сидение перед компьютером, болтовня по телефону, даже просто дойти до кухни – всё кажется унылой механикой.
Я стала куклой.
Я стала абсолютной куклой, и теперь моя кожа – пластик. Она по-прежнему состоит из эпидермиса, потовых желёз и всего остального, что я забыла упомянуть, потому что уроки анатомии остались в далёком прошлом. В далёкой школе. Моя кожа прежняя, молодая, бархатистая, но я уверена, что если уколюсь, то не почувствую боли.
Ведь куклы не чувствуют боли.
А почему они не чувствуют боли? Вдруг потому, что внутри кукол – горечь? А не пустота, как мы думаем. Вдруг куклы знают, что они – куклы, и это знание делает их мир горьким. А не пустым. А нам остаётся лишь догадываться, что скрывают куклы. Ведь они молчат. Даже те, которые умеют говорить, – молчат. Что бы они ни говорили, они молчат о главном. Точно так же, как я: говорю со многими людьми – преподавателями, коллегами, подругами, родными… Но молчу о главном.
И в этом я – абсолютно кукла, которую все вокруг принимают за человека. Со мной разговаривают – я отвечаю, причём всегда по делу. Я не рассеянна. И обязательно смеюсь, когда слышу шутку. Острая стадия осталась позади, все считают меня нормальной, но внутри меня горечь, которая делает меня пустой, а значит, я – абсолютно кукла…»
- Предыдущая
- 3/24
- Следующая