Театр тающих теней. Под знаком волка - Афанасьева Елена - Страница 57

— Черный Пит!!!

Рука дрожит. Ноги подкашиваются. Равновесие теряется. Агата качается из стороны в сторону, пытаясь свободной рукой хоть за что-то ухватиться, хватается за другую полку на стенке, скамейка не выдерживает ее шатания, начинает крениться и падает, полка не выдерживает и срывается со стенки, дубовая скамья и дубовая полка с грохотом падают на пол, сорвавшиеся с полки медные и чугунные сковороды и кастрюли с оглушающим звоном и грохотом падают следом и скачут по полу, и в разгар всей этой какофонии на всю эту кучу сверху падает, будто зависшая в воздухе и старательно отставляющая руку в сторону — дабы испеченные прошлой ночью пеперноты не разломались — Агата!

Перевернутая скамья врезается в один бок, большая дубовая бочка для засолки селедки — в другой. Синяки завтра будут — только цвет всей палитрой составляй!

Но раздумывать о цвете завтрашних синяков теперь некогда. С трудом поднявшись и в темноте натыкаясь и наступая на разбросанную по полу утварь, без башмаков, по холодному полу Агата бежит на крик дочери:

— Черный Пит!

Ворвавшись в комнату вместе с разбуженной и сбежавшей со второго этажа Бригиттой, Агата видит то ли напуганную, то ли безмерно счастливую дочку, вскочившую на кресло, в котором спала.

— Черный Пит! Мамочка! Я его видела! Он был здесь!

Анетта от восторга захлебывается.

— Мамочка! Он был здесь!

Дочка спрыгивает с кресла, в темноте нащупывает свои башмачки, с вечера поставленные возле камина.

— Записки нет!

Анетта кричит еще громче, если такое только возможно. Теперь и Йонас проснулся и перепуганный ночным переполохом орет на втором этаже, и больной в своей кровати заворочался, захрипел, закашлялся.

— Записки нет! Черный Пит забрал мою записку с желаниями!

— Забрал и забрал! Анетта, успокойся! Ты же сама хотела, чтобы забрал!

Хорошо хоть Агата успела забрать и сунуть в карман записку до того, как проснулась разбуженная своим страшным или радостным сном дочка.

— Мамочка! Он был здесь! Я его видела, — задыхается от восторга Анетта. — Только пришел почему-то не ко мне, а к папоч… к больному. Я слышала, как они с Черным Питом разговаривали.

Больной хрипит.

Агата хочет подхватить дочку на руки, но та вырывается.

— Ты мне не веришь? Карл подтвердит! — Она кивает в сторону встрепенувшегося на своей жердочке щегла.

Но щегол безмолвствует.

— Это он от испуга молчит. Успокоится и расскажет, правда же, Карл? Расскажешь, что Черный Пит говорил, раз — кивает на больного — сказать не может.

Поток слов от возбуждения не заканчивается:

— А сладости? Черный Пит же должен оставить нам сладости!

Но сладости в башмаки Агата положить так и не успела. Сладости в холщовом мешочке так и зажаты в ее руке. Все это время, пока она падала наперегонки с тазами и кастрюлями, бежала на крик дочки, подхватывала ее на руки, пыталась не выпустить, когда Анетте не терпелось посмотреть, оставил ли ей Черный Пит угощение в клопсах — всё это время она крепко сжимала в руке мешочек со сладостями. Но выпускать дочку нельзя, прежде чем угощения из холщового мешочка будут уже в башмаках.

— Нет-нет-нет! — крепче прижимает к себе дочку Агата. И ставит ее обратно на кресло. — Босыми ногами по полу нельзя!

— Но, мамочка! — Анетта сучит ножками по материнскому боку и по холщовому мешочку.

— Нет! И еще раз нет! Стой здесь!

Выиграть бы чуть времени — сладости в башмаки незаметно положить.

— Стой и жди! Сейчас Бригитта принесет свечку, я твои башмаки на полу найду, ты обуешься и тогда посмотришь.

— Ты же ничего не понимаешь, мамочка! Мне же надо!

— Жди!

На ощупь, пока снова спустившаяся со второго этажа, уже с Йонасом на руках, Бригитта зажигает свечку, Агата судорожно развязывает как нарочно запутавшийся узелок на холщовом мешочке — кто же его так затянул, господи! Кому же это надо! Свет от свечи вот-вот озарит комнату…

Со всей силы Агата рвет узел, затянувшая мешок бечевка рвется, пряники и сладости разлетаются во все стороны. И что теперь сказать дочке?

Свеча разгорается.

— Мамочка! Уже светло! — спускает ножки с кресла дочка. — Давай мои башмаки скорее.

Башмаки валяются около кресла. А сладости по всему полу разбросаны. Сладости и пряники. Разломавшиеся от ее падения и барабанной дроби дочкиных ножек пеперноты, которые она так аккуратно и с такой любовью пекла вчера целую ночь вместо прорисовки заднего плана на картине для Гильдии возчиков.

— Какой переворот ты здесь устроила! Погром настоящий! Смотри, разломанные пеперноты по всему полу! — напускает притворную строгость Агата, чтобы хоть как-то выкрутиться.

И замечает между рассыпавшихся конфет и пряников отчетливый след сапога. Не детского сапога. С вечера его здесь не было.

Удар по голове сзади, откуда не ждала. Вглядывалась в подворотню, из которой мог появиться Черный, а ударили со спины.

Падает. Не видит, кто бьет, только чувствует еще несколько ударов — по бокам и по голове.

И голоса. Женские:

— Так те! Сука! Так! Стерва…

— Вставь ей! Вставь, чтоб неповадно было!

— Блять! Линяем!

И тишина.

Только голова гудит и перед глазами темно.

Доооолгая тишина. Или ей только кажется, что долгая? Время растворилось.

Кто-то склоняется над ней, переворачивает на спину.

Кто-то черный? Или это черно у нее в глазах? Тот, кто распугал ее мучительниц. Или, наоборот, кто наслал их на нее.

Тот Черный человек, которого она так судорожно испугалась и от которого пыталась скрыться, чтобы зайти в галерею с другого входа?

Спас ее? Или подставил под удар.

Этот кто-то подхватывает ее и куда-то несет…

Куда?

Шаг.

Еще шаг.

Еще несколько шагов.

До машины? Чтобы похитить?

Всё же так называемый муж нанял кого-то? Неужели она до такой степени в нем ошиблась?! Ладно, для секса ему не нужна, но чтобы голову проломить и таким жутким образом похищать?

Опускает. Похоже, не в машину — в машину надо еще запихнуть, а сейчас просто опускают.

Чуть приоткрывает глаза. Видит дверь черного хода, и чья-то рука в черном звонит в эту дверь. И исчезает.

Шаги становятся тише. Почти не слышны.

Закрывает глаза.

— Гляски откой!

— Откивай газьки!

Маня и Аня дергают ее за руки и за уши. Значит, она жива. И лежит не на пороге черного хода, где ее положили. На диване. И все собрались вокруг — Женя, Аня с Маней и даже доселе лишь раз почти брезгливо взглянувшая на нее Лика — что такой королеве такая серая мышка, как Даля? Точно, мышка… под креслом королевы…

Pussy cat, pussy cat, where have you been?

I’ve been to London to look at the queen…

Женя занимается с девочками ранним развитием. Эти две крохи постоянно требуют, чтоб им читали книжки, сами показывают буквы и слоги и лопочут стишки и на русском, и на английском. Пока ехали в поезде, они раз по двадцать каждая заставляли Далю читать книжку английских детских стишков в оригинале и в переводе Маршака. Так в голове и осталось это a little mouse under her chair. И она как та мышка. А Лика почти английская королева. Что ей мышка? Что ей Даля?

— Жива?

Женя склоняется над ней.

Кажется…

— Кто тебя так?

— Черный…

— Что черный?

— Кто черный? — переспрашивают Женя и Лика.

И даже девочки начинают щебетать, каждая по-своему смешно коверкая слова: «Чёлный! Чёний!»

А что ответить? Что убийцу, или не убийцу, но всё равно жуткого Черного человека на хвосте в Питер привела? Зачем пригревшей ее Жене такое счастье в виде свалившейся на ее голову странной девицы и ее преследователей! У нее же девочки.

Рассказать, что за ней охотятся, так и всей Жениной доброты не хватит. И куда ей тогда идти? У нее же даже нет денег на билет до Москвы.

Промолчать? А если из-за нее пострадают девочки? Или Женя? Или даже Лика?