Физрук-8: назад в СССР (СИ) - Дамиров Рафаэль - Страница 37

— Привет! — сказал я. — Рыбачишь?

— Здесь нет рыбы, — ответил он, тихим голосом то ли больного, то ли крайне уставшего человека.

— Вот и я смотрю… Ни рыбы, ни мяса…

На мою неуклюжую шутку не последовало никакой реакции. Подошел пацаненок, встал рядом со мною. Молча глядя на чужака. Как ни странно, но его присутствие придало мне бодрости.

— Ты кто? — спросил я у тощего.

— Я так называемый «тонкий человек», информационный фантом, отвечающий на вопросы.

— Нихренасе…

— У вас слишком мало времени, чтобы тратить его на невразумительные восклицания, — сказал фантом. — Если есть вопросы, задавайте их.

— Где мы?

— Это старый карьер, как и тот, который вы преодолели пешком. Заброшенная и затопленная водой выработка.

Я покосился на Перфильева-младшего, но тот и ухом не повел.

— Кое-кто обещал мне показать Новый Мир, — не удержался я от ехидного замечания.

— Это и есть образ Нового Мира, который существует внутри Старого, но в скрытом пока виде, — ответил «тонкий человек». — Ничего другого вы не увидите.

— Это правда, что пацаны… — начал было я, но счел нужным уточнить. — Мои ученики из восьмого класса только лишь личинки каких-то сверхчеловеков?

— Деление на человека и сверхчеловека эта ваша, чисто человеческая условность. Люди находятся только на самой ранней стадии своего развития. Вам не хватит слов, чтобы дать определение каждой из них. Все изменения пока еще происходят на первой ступени. А переход на вторую произойдет не раньше, чем наступит новая геологическая эпоха. Ваш мир должен будет полностью исчезнуть, чтобы уступить место Новому.

— Что произойдет? Ядерная война? Экологическая катастрофа?

— Нет. Постепенная деградация. Вырождение культуры. Вымирание человечества.

— И это никак нельзя будет остановить?

— Нет. Да и незачем. Это ведь не впервые происходит. И каждый раз новая разновидность пережидает гибель предыдущей, как гусеницы в коконе пережидают летнюю грозу в шелковых коконах.

— То есть тринадцатилетние— четырнадцатилетние мальчишки переживут исчезновение человечества, чтобы населить опустевшую Землю?

— И девочки — тоже.

— А шестьдесят человек не мало ли?

— Шестьдесят — это только в этой местности. А таких зародышей новой цивилизации будет много. И не только — из этой эпохи.

— И им придется начинать с начала? С каменного топора?

— Нет. Никогда следующая стадия не начинается с того, с того же, что и предыдущие. У новых людей новые знания и новые технологии. Они будут развиваться, покуда не достигнут пика и совершенные ошибки не потянут новую цивилизацию вниз, к деградации и гибели. И тогда снова личинки пройдут стадию окукливания, чтобы через миллионы лет распуститься прекрасными бабочками будущего.

— Миллионы лет⁈

— Конечно. Вселенная существует вечно, жизнь и разум проходят через разные стадии своего существования, в том числе и — через вымирание, но никогда не исчезают насовсем.

— Фантастика какая-то…

— Не более, чем перенос сознания из тела человека двадцать первого века в тело человека века двадцатого.

Тут мне возразить было нечего. И я лишь хмыкнул.

— Ты получил ответы на свои вопросы, — произнес «тонкий человек».

Он не спрашивал, он констатировал. И я понял, что утро вопросов и ответов завершилось. Пора было возвращаться в Старый Мир и идти на работу. А кое-кому — в школу. Пусть поднакопит знания, покуда не окуклился. Я отвлекся, чтобы посмотреть на ученика, а когда снова поднял голову, то собеседника и след простыл. Я кинулся к месту, где тот стоял, но не обнаружил на топкой почве никаких следов. Похоже, все-таки опять померещилось. Ну да ладно.

— Поплыли назад.

Мы вернулись к лодке. Обратный путь, по моим внутренним ощущениям, занял куда меньше времени. Когда туман растаял, оказалось, что затопленная часть карьера не так уж и велика. Нам хватило и десяти минут, чтобы добраться до осыпи. Перебравшись через нее и оказавшись по ту сторону расщелины, мы еще быстрее преодолели котловину и поднялись наверх. И здесь нас ждал сюрприз. На обратном пути я забрал «сторожа», который мог оказаться не бесполезным, если бы за нами шли преследователи.

Однако преследователи ждали нас возле моей «Волги». Увидев их, я не очень удивился. Несколько обломов в кожаных куртках стояли полукругом, меланхолично пережевывая дефицитную рижскую жвачку. Один из них, только что выплюнув лишившийся сладости комочек, вынул из упаковки с нарисованным апельсином и содрав фольгу, засунул в пасть свежую желтоватую пластинку. Самое интересное, что это были люди Терентия Жорыча, только командовал ими сейчас отнюдь не тренер по классической борьбе.

— Ну что, друг моего туманного детства, поговорим? — спросил Лжестропилин, появляясь из-за моей машины. — Если ты думаешь отмахнуться ксивою, то не трать время зря. Это госорганы обязаны оказывать тебе всяческое воздействие, а мы люди простые, можно сказать — частные лица.

— С каких пор, капитан госбезопасности Жихарев стал частным лицом?

— Ах даже так… — проговорил тот. — Раззвонил, значит, писателишка…

— Да нет, не раззвонил, пока об этом знаю только я, но показания о том, что ножом его ранил некто, живущий в Литейске под именем Иннокентия Васильевича Стропилина, и он же подложил взрывчатку под автомобиль, который был взорван на территории пансионата «Загородный», товарищ Третьяковский дать может в любой момент.

— Как говорил один мой знакомый покойник — я слишком много знал, — проговорил Жихарев и дал знак своим людям.

Они медленно стали приближаться. Один достал из-за пазухи нунчаки, другой демонстративно продел пальцы в отверстия кастета. Третий принялся перебрасывать из ладони в ладонь финку.

— Ни капли крови! — поморщился Лжестропилин. — Сбросьте их с обрыва. Вон там справа, сразу под откосом болото.

— Ты рехнулся, капитан! — крикнул я. — Пацана не тронь!

— Увы, не могу оставить в живых свидетеля.

Плащ мне мешал, но во внутренние карманы его я положил «домру» и сарбакан, которые я не хотел вытаскивать при этой шобле. Маленький сверхчеловек все понял и потому держался рядышком, при этом стараясь не мешать. Парни Терентия Жорыча, видать, понимали, с кем им придется иметь дело, и потому не сильно рвались в бой. Наконец, нашелся один смелый. Кажется — тот, который торчал тогда в вестибюле пансионата. Он вдруг метнулся, чтобы схватить за шиворот Перфильева-младшего, но встретил хлесткий удар каблуком сапога-болотника в рыло.

Каюсь, получилось не слишком изящно, но ведь это не бесконтактное каратэ напоказ. Челюсть у смельчака видать хрустнула, потому что он захлюпал расквашенным заодно носом, закрыл морду ладонями, завертелся. Второго, не менее смелого, я свалил ударом кулака в кадык. Они собрались нас с Севкой убивать и потому церемониться с ними было нечего. Я выхватил «черную флейту» и третий получил отравленную стрелу в глаз. Он еще не знал, что мертв и мог оказаться опасным, но пока его нейтрализовала дикая боль в глазном яблоке.

— Ну как же это ты, Сема! — сказал я четвертому, который завертел нунчаками. — Номерок давал, говорил, звони, если что… Не по понятиям это как-то…

— Заткнись, падаль, — вместо борца откликнулся капитан Жихарев. — Семен прошел спецподготовку. Он из тебя дурь вышибет.

Я посмотрел на приближающегося вышибателя дури. Нунчаки его вертелись, как пропеллер, но в глазах не было боевого задора. Похоже, он уже жалел, что связался с гэбэшником. Пока расстояние позволяло, я решил испытать на нем деморализатор. Если прибор окажется туфтовым, кину в рожу, чтобы отвлечь и прорвусь в «мертвую зону», где нунчаки уже бесполезны. Выхватив «домру», я повернул регулятор на средний уровень и направил «тарелочку» на бандита. Нажал на гашетку. Семен будто споткнулся. Уронил свою японскую приблуду. Недоуменно посмотрел на руки. Развернулся и поплелся прочь.

— Эй, ты! Придурок! — заволновался Лжестропилин. — Ты куда⁈ Охре…

Он осекся. Потому что я вывернул регулятор до упора. Ну достал меня это козел! Да еще пацану вздумал угрожать, сука! Капитан Жихарев зарыдал. Натурально! Повалился на землю, принялся кататься по ней и рвать на себе волосы. Выкрикивал что-то бессвязно. Другие бандиты, которые не подверглись воздействию деморализующего излучения, смотрели на него с тупым недоумением. Лжестропилин поднялся на дрожащих ногах и завывая от невыносимой муки, побрел к обрыву. Никто и не подумал его останавливать.