Королева Теней. Пенталогия (СИ) - Успенская Ирина - Страница 153

Ну уж нет! Если с ней после всего… этого… даже слова не сказали, навязываться она не станет! Даже подумать страшно, как на нее посмотрит лорд Бастельеро, если утром она проснется в его постели! И… ох, у нее же завтра особый курс первым занятием! Если, конечно, занятия не отменят…

Выбегая из спальни, Айлин молча и очень зло ругала себя последними словами. Как она могла забыть, что случилось в Академии?! Прорыв, смерть магистра Кристофа… Да если мэтр, узнав все, станет ее презирать, он будет прав!

На лестнице она встретила невозмутимого камердинера, почему‑то начищающего перила воском, хотя это ведь работа горничной. Айлин едва не сгорела со стыда, вспыхнув и лицом, и, кажется, телом, но пожилой слуга лишь поклонился ей и очень учтиво поинтересовался, чем может служить леди.

– Мою лошадь, – сказала Айлин дрожащими губами. – И передайте милорду, что… Впрочем, ничего не нужно передавать.

Камердинер поклонился, очень умело не глядя на нее. Ни на растрепанные волосы, ни на голые ноги в башмаках, хотя Айлин кожей почувствовала его неодобрение. Но лошадь, уже оседланную, ей привели, и Айлин вскочила в седло, лишь в последний момент сообразив, что это была плохая мысль. Очень плохая…

У нее даже голова закружилась от тошноты пополам с болью, но она стиснула зубы и упрямо сжала колени, радуясь, что у этой кобылы такая мягкая ровная рысь. Об этом в романах тоже не писали! Удивительно бесполезное и лживое чтение, оказывается…

Как Айлин добралась до Академии, она толком даже не поняла. Адептам старше семнадцати выезд в город по правилам был разрешен, но возвращаться‑то следовало в пристойное время!

Постучав в калитку возле ворот, она дождалась, пока появится заспанный служитель, и выгребла из поясной сумочки пригоршню серебра пополам с медью.

– Лошадь – в конюшню, и никому не говорить.

Служитель поклонился, и Айлин только тогда поняла, что сказала это в точности как отец: он всегда приказывал слугам очень спокойно, но никому в голову не приходило его ослушаться. Оказывается, это так легко! И то, что ты только что вела себя как шлюха, не делает тебя меньше леди. Во всяком случае, в этом.

Поднявшись на свой этаж, она заколебалась, не свернуть ли в купальни? Теплой воды там уже нет, конечно, но можно ведь и нагреть… Правда, тогда о ночной отлучке точно узнают все, а Айлин еще не совсем обезумела. Поэтому она дошла до уборной и тем же лифом, простирнув его, привела себя в относительный порядок, а потом сняла все‑таки испачканные панталоны и выбросила оба злосчастных предмета туалета в уборную. Вот и все – никаких следов.

Иоланда, конечно, давно спала. Но стоило Айлин проскользнуть в комнату, соседка приподнялась на постели, пристально обозрела ее и хмыкнула:

– Ну ты даешь, Ревенгар. Еще немного – станешь на девушку похожа.

Присмотрелась к ней, осеклась и хмуро спросила:

– Ты что, убила кого‑то?

– Еще нет, – буркнула Айлин, откидывая покрывало и сдирая с себя мантию.

– А по лицу похоже…

Завозившись, Иоланда села на постели, зачем‑то полезла в тумбочку, вытащила пирожное – со своим любимым розовым кремом! – и, подойдя, сунула его Айлин прямо в руки, велев:

– На, съешь. И запомни, он того не стоит.

– Кто – он? – спросила ошарашенная Айлин, оценив небывалую щедрость и заботу. – Чего не стоит?

– Ничего, – твердо заявила Иоланда. – Запомни, нам, девушкам, не бывает настолько плохо, чтоб не помогли три великих «П» – поесть, поплакать и поспать. Вот, лопай, потом можешь порыдать в подушку – только недолго, а то опухнешь – и давай спать. А он того не стоит, я тебе точно говорю.

– Спасибо… – проговорила Айлин, сжимая в руке мягкую булочку с кремом, и вдруг в самом деле расплакалась, чувствуя, как со слезами в горле наконец тает тяжелый горький ком, стоявший там так долго, что она уже перестала его замечать. – Я запомню…

В комнате пахло рассветной свежестью, и Грегор, не открывая глаз, припомнил, что сам распахнул вчера окно. Воздуха не хватало, вот и распахнул. Сейчас это пришлось как нельзя более кстати: аромат росы и влажной земли почти перебивал резкий запах карвейна. Не закрыл бутылку и стакан немного не допил, вот и несет. Карвейном. И – едва уловимо – кровью. Слабый запах, который обычный человек мог бы и не почувствовать, но чутье некромантов на такое отзывается иначе.

Почти как вчера во дворце… Проклятье, Малкольм!

Накатило вчерашнее отчаяние, которое он тщетно пытался запить карвейном… Трижды проклятье! И за то, что не смог спасти друга, и за то, что сбежал из дворца, поджав хвост! Неважно, что уехать велел Аранвен, неважно, что твое присутствие никому и ничем не помогло бы…

«Но сейчас, – подумал Грегор, стиснув зубы. – Я отправлюсь во дворец. Приведу себя в порядок и… Нет, сначала – в Академию. Необходимо поставить Совет в известность. Если, конечно, Райнгартен не сделал этого еще вчера. И к тому же… О, Претемная! Первая лекция у Воронов! Которую, разумеется, нельзя отменить, а просить о замене совершенно некого! Что ж, в Академию, а затем – во дворец. Его высочество Кристиан… теперь уже его величество… Должен же я узнать, нашелся ли мальчишка!»

Он наконец открыл глаза, полежал неподвижно, глядя в потолок и чувствуя, как слегка ноет голова, сел на постели – одеяло соскользнуло, и…

Кровью пахли пятна на простыне. Совсем немного, и уже высохшие.

Проклятье! Только этого…

Он закрыл глаза, сжал ладонями виски – память тут же с издевательской яркостью высветила события прошедшей ночи.

«Барготов ублюдок! – с отчаянной яростью подумал Грегор. – Как ты мог, Бастельеро?! И еще смел упрекать… других?! Мальчишка Вальдерон, по крайней мере, не совершил недостойного, в отличие от… Претемнейшая, какой же немыслимый позор! И как теперь смотреть в глаза этой несчастной девочке, которую… которая… которая, проклятье, влюблена в тебя, самодовольная слепая скотина! Как вымолить у нее прощение? Представить страшно, что теперь бедняжка думает о «мэтре Бастельеро», если сбежала, не дожидаясь твоего пробуждения…»

Снова открыв глаза, Грегор обвел взглядом комнату.

Никаких следов Айлин. Разве что вчерашняя рубашка и штаны, как попало брошенные в кресло, говорят о том, что раздевался он торопливо – и что камердинер не заходил в его спальню. Нет, в самом деле, ничего не говорит о ее присутствии, кроме смятой постели и…

Поморщившись, Грегор отвел взгляд. Дернул за шнур, вызывая камердинера, и невольно поразился, насколько быстро тот явился – не под дверью же ждал? С кувшином для умывания, конечно же…

– Поставьте на стол, – бросил Грегор, глядя не на кувшин, а в каменно‑невозмутимое лицо пожилого слуги, ухаживавшего за ним еще в детстве. – И скажите, моя гостья…

– Покинула особняк около двух часов пополуночи, милорд, – ровно откликнулся камердинер.

– Благодарю, – мрачно кивнул Грегор. – Распорядитесь подготовить купальню. И принесите шкатулку с фамильными драгоценностями.

Если камердинер и удивился, то не подал виду, и Грегор даже почувствовал подобие благодарности за очередной молчаливый и невозмутимый поклон. По крайней мере, можно быть уверенным, что никто из его слуг не посмел оскорбить гостью даже взглядом. И снова душу потянуло мучительным осознанием вины. Уснул, как пьяный мальчишка! Да, почти два стакана карвейна на пустой желудок и после магического боя – вещь коварная, и в другом случае Грегор не удивился бы, что его вынесло, как адепта‑первогодка. Но после такого! Что о нем теперь думает бедная девочка, с которой он повел себя по‑скотски, даже не утешив после… Не заверив, что ее честь не потерпит ни малейшего урона!

Темно‑синий сапфир женского родового кольца поймал солнечный луч, блеснул в глаза остро и насмешливо, и Грегор едва удержался, чтобы не бросить барготово кольцо обратно в шкатулку. Эта насмешка – лишь злая шутка его собственной памяти. Много лет назад этот самый сапфир мягко светился на руке его мачехи… По крайней мере до того, как стало известно о проклятии. Если вспомнить хорошенько, тогда маленький Грегор любил забраться к ней на колени и любоваться бархатными переливами синевы в камне. «Мой маленький альв», – смеялась Аделин, гладя его по волосам, и кольцо, ловя игру света и тени, мерцало еще загадочнее…