Крупные формы. История популярной музыки в семи жанрах - Санне Келефа - Страница 48

Что такое кантри-музыка?

Когда речь заходит о Долли Партон, споров обычно не возникает. Но в остальном кантри-музыка – это как раз пространство бесконечных споров. С самого начала кантри позиционировался как самый честный жанр, отражающий простоту американской сельской жизни. Кантри более старомоден, чем рок-н-ролл, но менее традиционен – или, по крайней мере, не так однозначно традиционен. Шаблон рок-н-ролл-группы удивительным образом остался неизменным с 1970-х годов: ударные, бас-гитара и электрогитара. Но в кантри традиционные инструменты, такие как банджо или педальная слайд-гитара, входят в моду и выходят из нее, в зависимости от того, насколько аутентично хотят звучать кантри-музыканты. Историки музыки обычно считают, что жанр зародился в 1920-х годах, когда компания Victor Talking Machine (скорее производитель граммофонов, чем рекорд-лейбл в современном понимании) послала человека по имени Ральф Пир на юг в поисках новых певцов. Некоторые темнокожие артисты, песни которых он записал, стали считаться пионерами ритм-энд-блюза – например, Уилл Шейд, лидер группы Memphis Jug Band. А белые вокалисты, напротив, приобрели репутацию пионеров кантри-музыки. Фидлин Джо Карсон, бывший работник текстильной фабрики из Джорджии, исполнил для Пира “The Little Old Log Cabin in the Lane”, песню из менестрель-шоу XIX века, которую сочинил белый сонграйтер Уилл С. Хейс, использовавший негритянский диалект (или нечто, приближенное к нему). Пир записал и Джимми Роджерса, железнодорожного кондуктора из Миссисипи, чьи веселые песни с йодлями сделали его одной из первых кантри-звезд (в 1970 году Долли Партон вытащила одну из песен Роджерса сорокалетней давности на третье место в кантри-чарте – тоже не забыв о йодлях). Наконец, благодаря Пиру мы узнали о семейном ансамбле The Carter Family из Аппалачей в Западной Виргинии. “Мама” Мэйбелл Картер, виртуозно игравшая на гитаре и автоарфе, популяризировала бренчащий, щипковый стиль звукоизвлечения, о котором вы, возможно, до сих пор думаете всякий раз, когда вспоминаете о кантри.

На протяжении некоторого времени всю эту музыку называли фолком – благодаря этому ярлыку, она выглядела сельской, традиционной, вероятно, не меняющейся из поколения в поколение: как будто одни и те же песни передаются от отцов сыновьям и от матерей дочерям. В 1944 году Billboard стал публиковать чарт под названием “Самые часто проигрываемые в музыкальных автоматах фолк-записи”; пять лет спустя журнал ввел в обращение другой хит-парад, сфокусированный на радиостанциях, которые как раз тогда переживали расцвет – “Самые часто исполняемые фолк-диск-жокеями песни в стиле кантри-энд-вестерн”. Две половинки этого определения отражали гибридную природу самой музыки. “Кантри” отсылало к аппалачскому наследию коллективов вроде The Carter Family – их записи порой называли “деревенской музыкой”, далеко не всегда в положительном смысле. А слово “вестерн” фиксировало влияние Техаса и вообще Юго-Запада США, а также растущую популярность ковбойской музыки и образности. Хэнк Уильямс был квинтэссенцией кантри-звезд того времени, и его южное сельское происхождение являлось составной частью его обаяния. В 1947 году рекорд-лейбл обещал меломанам, что новый сингл Уильямса будет “по-настоящему деревенским, как кукурузный вискарь”. Свой аккомпанирующий состав он окрестил “Дрейфующими ковбоями” по мотивам так любимых им ковбойских фильмов и в полном согласии с квази-западной идентичностью жанра (Уильямс умер в 1953 году в возрасте 29 лет, вероятно, от алкоголя и наркотиков, и с тех самых пор считается чем-то вроде небесного покровителя кантри). Со временем жанр потерял приписку “энд-вестерн” – уже в 1962-м Billboard переименовал свой хит-парад в “Горячие кантри-синглы”. Но влияние Дикого Запада из него не ушло, и сегодня вряд ли кто-то удивляется, что Нэшвилл, город, не слишком ассоциирующийся с сельским хозяйством, стал неотделим от ковбойских шляп и сапог.

В начале 1970-х, когда вышла книга “Звук Нэшвилла” Хемфилла, кантри-музыка все еще считалась региональным феноменом. К концу десятилетия, отчасти благодаря успеху Долли Партон, она превратилась в панамериканское помешательство – кантри-радиостанции плодились, как грибы после дождя, а продажи пластинок били рекорды. “Если 1978-й остался в истории как год диско, то 1979-й мы запомним как время, когда кантри-музыка вышла из берегов по всей стране”, – писал журналист Billboard. В Esquire вышла статья о поклонниках жанра из Хьюстона – не будучи фермерами, они, тем не менее, были заворожены мифологией кантри и проводили все ночи напролет в гигантском кабаке-салуне под названием “Джиллиз”. В 1980 году по мотивам этого текста сняли фильм “Городской ковбой” о человеке в ковбойской шляпе (его играл Джон Траволта), который пытался обуздать механического быка в местном баре (несмотря на специфический сюжет, фильм не был комедией). Подобно тому, как более ранний фильм с Траволтой, “Лихорадка субботнего вечера”, ввел диско в мейнстрим, “Городской ковбой” провернул похожий фокус с кантри – с теми же слегка обескураживающими результатами. На короткое время многие вдруг захотели принадлежать к кантри-традиции, даже если не до конца понимали, что означает само слово “кантри”. Год спустя заслуженная кантри-хитмейкер Барбара Мандрелл отреагировала на это положение вещей песней под названием “I Was Country When Country Wasn’t Cool”^[14] – ее лукаво-хвастливый заголовок наверняка мыслился шпилькой в адрес новообращенных почитателей жанра, а в тексте с нежностью перечислялись атрибуты аутентичного кантри: фланелевые рубашки, шоу “Grand Ole Opry”, орешки, залитые кока-колой^[15]. Правда, аккомпанемент с ведущим фортепиано звучал в софт-роковом духе, и песня в итоге ставила вопрос, так или иначе сопровождавший кантри с тех самых пор, как эта музыка перестала быть фолком и превратилась в нечто иное: что вообще такое “кантри” в эпоху рок-н-ролла? А в диско-эру? А во времена расцвета хип-хопа? Что такое кантри-музыка?

Один из ответов, под которым подписывалось меньшинство (но весьма активное): кантри-музыка должна оставаться тем, чем она всегда и была – скрипки, банджо, педальная слайд-гитара, звенящие струны и гнусавые голоса, стилизованные тексты и тоскливые аккорды. Традиционалисты считали, что кантри – это вымирающий жанр, рискующий исчезнуть окончательно (а возможно, и уже пришедший к этому печальному финалу). На всех этапах эволюции жанра находились люди, сетовавшие на то, что более ранние и более подлинные формы кантри остались в прошлом, – причем зачастую эти зануды на самом деле оказывались, по крайней мере, отчасти правы. Подъем радиостанций, приведший к формированию панамериканской кантри-аудитории, одновременно означал гибель тех региональных музыкальных традиций, из которых кристаллизовался сам жанр. С тех пор многие волновались, что кантри теряет свою специфику и становится похожим на все остальные музыкальные направления. “По-моему, мы ушли от кантри и приблизились к поп-музыке”, – отмечал один обеспокоенный любитель кантри в 1990 году. Правда, на поверку оказалось, что этот разочарованный меломан был по совместительству успешным кантри-музыкантом – его звали Гарт Брукс, и в следующие пять лет он сделал немало для того, чтобы подтолкнуть жанр еще ближе к поп-мейнстриму. Брукс и сейчас остается одним из самых популярных кантри-артистов, а то, что из сегодняшнего дня он кажется довольно старомодным исполнителем, свидетельствует лишь о том, сколько кантри-звезд взяло с него пример в последующие десятилетия, по-своему расшатывая жанровые устои.

Другой ответ можно назвать “ответом Долли Партон”: она считала, что музыка кантри – это прежде всего культурная идентичность, нечто, живущее глубоко внутри любого, кто вырос и сформировался в соответствующей среде. Относительно недавно я брал интервью у Моргана Уоллена, кантри-хитмейкера, выступающего с конца 2010-х, который рос на радиоформатных рок-группах вроде Breaking Benjamin и Nickelback. “Нет, с музыкальной точки зрения это не было моим главным источником вдохновения, – сказал он мне про кантри. – Но, когда я взялся сочинять песни, они сами собой зазвучали как кантри! И я подумал: ну ладно, видимо, я буду петь кантри, потому что это та жизнь, которая мне знакома”. Жанр кантри сохранил своеобразие отчасти потому, что сам термин означает нечто большее, чем просто музыка: это характеристика демографического среза, группы людей, которые отличаются белым цветом кожи и которым не очень комфортно жить в городской среде, даже если они в ней живут (Уоллен вырос в крошечном городке Снидвилл, штат Теннесси, хотя позже его семья переехала в более крупный город Ноксвилл). Нередко слово “кантри” использовалось как приблизительный синоним других, в основном, пейоративных терминов – таких, как “деревенщина”, “реднек”, “лапоть”. И нередко именно социальная идентичность позволяла артистам вроде Долли Партон (или Моргана Уоллена) свободно пересекать стилистические границы. Если кантри – это культура, которая должна быть твоей по праву рождения, значит, здесь не будут слишком рады посторонним. Зато у ее представителей, напротив, будет свобода для экспериментов – до тех пор, пока они не забывают о своих корнях. Как доказали в 1980-е хэйр-метал-группы, поклонники могут простить артисту все что угодно, вплоть до убийства, покуда он подобающе выглядит и ведет себя.