Другие грабли. Том 2 (СИ) - Мусаниф Сергей Сергеевич - Страница 36

— А потом он откуда-то взялся, — подтвердил я. — То есть, я.

— Ничто не может просто «взяться», — сказал профессор Колокольцев. — Должны быть какие-то причины. И какая-то основа, потому что не может такое произойти на пустом месте. Вы в две тысячи девятнадцатом кем работали?

— Физруком.

— И в восемьдесят девятом, как только оказались здесь…

— То нашел в своем паспорте приказ о зачислении на работу в школу, — сказал я.

— Хм, — сказал Колокольцев. — Возможно, имеют место частично замещенные воспоминания.

— А это как?

— Это один из механизмов защиты рассудка, — сказал профессор. — Чтобы вы не испытывали шока от пребывания в новом теле, ваш мозг заставил вас думать, что это ваше тело. А на самом деле оно принадлежало человеку из нашего времени, чье место вы заняли.

— Но это мое тело, — сказал я. — Уж я-то знаю, я его тридцать лет холил, лелеял, тренировал и подвергал всяческим опасностям. Все эти шрамы, все эти родинки — мои.

— Или ваш мозг хочет, чтобы вы так думали, чтобы не загружали себя мыслями о том, что заняли чье-то чужое место, — сказал Колокольцев. — И зовут вас на самом деле вовсе не Василий Иванович, просто вы этого не помните. И работали вы, возможно, не физруком, а завхозом.

— Не, — сказал я и покачал головой. — Что-то мне это объяснение не нравится.

— Бритва Оккама, молодой человек, — сказал Колокольцев. — Самое простое объяснение обычно самое верное, и не стоит плодить новые сущности без необходимости.

— Мне тоже это объяснение не нравится, проф, — сказал Петруха. — Да, оно простое, логичное, и в любом другом случае я бы с вами согласился, но не в этом. Потому что частично замещенные воспоминания делают Чапая рядовым хр… провальнем, тысячи их, и никак не ведут к разгадке феномена, из-за которого его пытается убить столько народу. Завхоз, физрук… Как сказал бы один наш общий знакомый, в чем, сука, смысл?

— Альтернативное объяснение антинаучно, — сказал профессор. — То есть, оно противоречит тому, что нам известно о мироздании сейчас.

— Когда-то нам было известно, что Земля плоская и покоится на четырех слонах, — заметил Петруха. — Которые, в свою очередь, стоят на черепахе, дрейфующей в полной пустоте. И ничего, как-то мы новости о шарике пережили. Я к тому, проф, что у мироздания еще много загадок, и не стоит отвергать версии только потому, что они кажутся вам слишком фантастическими. И, кстати, что это за версия-то?

— Я все же склоняюсь к версии о частично замещенных воспоминаниях, — сказал проф. — Потому что в ином случае получается, что реальность прогнулась под Чапая, постаравшись вписать его в себя и создать ему предысторию.

— Одномоментно нарисовав ему квартиру, машину и наградной пистолет? — уточнил Петруха. — А такое вообще возможно?

— Нет, — сказал проф. — Даже если изменения были минимальны, даже если для того, чтобы принять Чапая, реальность вычеркнула из себя кого-то максимально на него похожего, переписав на другое лицо всю его собственность и заслуги, у меня нет ни малейшего представления о том, почему так могло произойти. Ведь для мироздания люди и муравьи одинаковы, а много ли вы обращаете внимания на муравьев?

— Немного, пока они не начинают ползать по моей еде во время пикника, — сказал Петруха. — Вы правы, эта версия действительно антинаучна, нелогична и непонятно, зачем. А сам ты что по этому поводу думаешь, Чапай?

— Не знаю, — сказал я. — Но если воспользоваться бритвой Оккама, то получается, что я — это не я?

— Ты — это ты, — сказал Петруха. — Просто зовут тебя по-другому, выглядишь ты иначе и на самом деле ты не физрук.

Вот и приехали.

Замечательно вообще. Я пришел сюда хоть за какими-то ответами, а получил еще больше вопросов. Как меня звали на самом деле? Как я выглядел? Физрук ли я?

Физрук или не физрук, вот в чем вопрос…

— Но если все так, то зачем мне вообще помнить про две тысячи девятнадцатый? — спросил я.

— Наша личность, это, грубо говоря, сумма наших воспоминаний, — сказал Колокольцев. — Поэтому заменена может быть только некоторая их часть, иначе ваша личность перестанет существовать. Иными словами, есть грань, которую ваш мозг даже в целях самозащиты не может перейти. Вы достали из кармана паспорт, увидели фотографию, и мозг заставил вас поверить, что это ваша фотография. Прочитали имя — и мозг заставил вас поверить, что это ваше имя. Увидели приказ о зачислении на работу, и мозг подсказал вам, что именно там вы и хотели работать. Защитный механизм, помогающий вам адаптироваться в новых условиях, как я уже говорил.

Я покатал в голове обе версии.

Одна была логичная, рациональная и объясняла почти все, за исключением только повышенного интереса, который проявляли к моей скромной персоне разнообразные спецслужбы из будущего.

Вторая была бредовая, антинаучная и фантастическая и не объясняла вообще ничего, кроме этого самого интереса. Потому что если реальность действительно прогибается от моего присутствия, это ее свойство и делает меня идеальным агентом хаоса и дестабилизирующим фактором. Понять бы еще, почему она прогибается.

— Гипноз, — сказал Петруха.

— Что гипноз?

— Гипноз может помочь тебе вспомнить то, что ты забыл.

— Я не верю в гипноз, — сказал я. — И я ему не поддаюсь.

— Но проверить-то все равно не мешает.

— А у тебя и гипнотизер знакомый есть?

— Кашпировскому могу позвонить, он не откажет. Он мне должен.

Я-то думал, что он мелкий бандит, а он вон как широко шагает, Кашпировский ему должен… Кто знает, каких высот мог бы достичь Петруха, если бы его не убили вчера… В смысле, его вчера уже не убили, поэтому фиг знает, каких высот он еще достигнет.

Если, конечно, его не убьют завтра. Возможно, даже из-за меня.

— Позвони, — согласился я. Вдруг и получится, всегда лучше знать, чем не знать. — Отрицательный результат тоже результат.

— Ты настолько в это не веришь?

— Ну, допустим, мы узнаем, что я не физрук и зовут меня не Василием, а Владимиром. Чем это нам поможет?

— Это исключит вторую версию, а значит, причины феномена нужно будет искать в каком-то другом месте.

— В каком? Если тебе известно другое место, почему бы не поискать там прямо сейчас?

— Мне не известно, — сказал Петруха. — Но делать-то что-то надо. И вот еще вопрос. Если ты действительно способен прогибать реальность под себя, то почему ты такой неамбициозный?

— Что ты имеешь в виду?

— Почему ты физрук? — спросил он. — Физрук, а не генсек, не Папа Римский, не миллионер где-нибудь на Кипре? Почему Люберцы, а не Калифорния или Монако? Почему «восьмерка», а не «порше»?

— «Порше» в Люберцах долго не проживет, — сказал я. — Не угонят, так разуют.

— Ну так а почему Люберцы?

— Возможно, именно там и в таком виде Чапаю наиболее комфортно, — сказал профессор. — Я все еще не сторонник этой версии, но ответы на ваши вопросы довольно просты. Чапай пытается повторить свой жизненный путь, возвращаясь в те времена и места, где ему было наиболее комфортно.

— Это сейчас-то комфортные времена? — изумился Петруха.

— В девяностые Чапай был ребенком, — напомнил Колокольцев. — Дети не сталкиваются с таким же количеством трудностей, как взрослые. Кроме того, детские воспоминания всегда несколько идеализированы, и в две тысячи девятнадцатом девяностые могут показаться человеку совсем не такими, какие они есть на самом деле.

— Но он же не в детство вернулся.

— Значит, он был вполне доволен своим возрастом, — сказал профессор. — Это же все субъективно, вы понимаете. И когда случился перенос, он оказался в наиболее комфортном для него возрасте во времени, о котором у него остались самые теплые воспоминания. Но я в очередной раз повторюсь, это только гипотеза, в которую лично я не верю. Чапай, в какое именно место Люберец вас перенесло?

— На пустырь, — сказал я.

— Хм…

— Где его сразу же встретил торжественный комитет, состоящий из местных гопников, — сказал Петруха. — Сколько их было, Чапай?