Сага о Бельфлёрах - Оутс Джойс Кэрол - Страница 37

А ведь был еще его старший сын Рауль, управлявший одной из семейных лесопилок в Кинкардайне и связанный узами необычного брака — или, скорее, пикантными отношениями? (Ноэль был почти не осведомлен об обстоятельствах, а когда женщины начинали судачить об этом, он, питая отвращение к сплетням, тут же обрывал их.) Рауль никогда — никогда! — не приезжал к ним. Даже когда Корнелия несколько лет назад заболела и слегла. Даже той зимой, когда Ноэль сам свалился с желудочным гриппом и похудел на восемнадцать фунтов. «Мальчишка нас не любит», — обиженно говорил Ноэль. «У него своей головной боли хватает», — отвечала Корнелия. «Он нас не любит, иначе приехал бы, — отвечал Ноэль, — вот и всё».

Жан-Пьер, его привлекательный, элегантный брат, заключенный в тюрьму пожизненно плюс девяносто девять лет, плюс девяносто девять лет, плюс девяносто девять лет… И его старший сын Рауль, который, теша свое самолюбие, полагал Ноэль, так похож на него самого… И Делла, которая его ненавидит, и не нуждающаяся в нем Матильда (дородная, с красными и круглыми, точно спелые яблоки, щеками, она выгоняла из кухни цыплят, освобождая место для Ноэля, вежливо улыбалась и отвечала на его вопросы: как она справляется? Нужны ли ей дрова? Нужны ли продукты? А деньги? Нужен ли ей он?). И Корнелия, заманившая его в свои сети, но не уважавшая так, как полагается женщине уважать своего супруга. (Их брак сошел с курса еще во время медового месяца. Точнее, во время первой брачной ночи. Хотя о свадебном путешествии они не распространялись и доверили свои планы лишь нескольким близким родственникам, друзья Ноэля и его собутыльники настигли молодоженов в «Серных источниках», где те остановились на ночь, и принялись неистово «гудеть» — звенеть в колокольчики, бить в жестянки, поджигать шутихи и дудеть в рожки на разные лады, вопить и выкрикивать скабрезности. И Ноэль, последовав горным обычаям — с восторгом последовав горным обычаям, разумеется, пригласил эту захмелевшую публику внутрь и стал угощать выпивкой и сигарами и даже сыграл с ними несколько раз в покер. На следующее утро он с удивлением обнаружил, что его невеста оскорблена.) И его отец, Плач Иеремии, изнуривший себя до крайности в попытках вернуть утраченные семейные богатства, так и не переживший презрительного отношения собственного отца и это жестокое «новое крещение», совершенное с такой изощренностью. Бедный Иеремия сгинул в Великом потопе почти двадцать лет назад, тело его так и не нашли, и достойного погребения он не получил…

Живые и мертвые. Сплетенные воедино. Сотканные в одно полотно — бескрайнее, накрывающее несколько столетий. Ноэль запил в день гибели Николаса и не просыхал до осени — сидя перед камином, он заливал себя виски, усыпал табаком и пеплом… Живые и мертвые. Столетия. Полотно. А может, одно из затейливых лоскутных одеял Матильды, режущих глаз, но (если позволить ей все объяснить, растолковать сочетания) дающих, пусть и смутную, но разгадку?.. Ноэль оплакивал своего сгинувшего отца, и упеченного за решетку брата, и даже своего так и не получившего имени сына, умершего спустя три дня после рождения, давным-давно; он оплакивал милую молоденькую жену Хайрама Элизу, и своего сына Рауля, и других. Других. Их слишком много — не сочтешь. Многолетняя крепкая дружба с Клодом Фёром закончилась ссорой, никто из них так и не извинился, хотя, возможно, Ноэлю следовало сделать первый шаг, потому что он, Бельфлёр, более милосерден… Но он не извинился, и сейчас они обвиняют Гидеона в смерти Николаса, и все идет наперекосяк, затягиваясь в отвратительные узлы и петли, развязать которые можно, лишь хлебнув из драгоценного пузырька.

Вдоволь навосхищавшись младенцем, женщины замечали возле камина Ноэля и принимались тормошить его. Даже Корнелия. («Ты что же, не желаешь посмотреть на свою маленькую внучку! Ведь она настоящая красавица!») Даже Вероника, обычно не обращавшая на него внимания. (Принято было считать Веронику одной из сестер Ноэля. На самом же деле она была его теткой, и намного старше его, хоть и выглядела поразительно молодо — полное круглое лицо, которое пощадили морщины, грубоватые румяные щеки, близко посаженные карие глаза, спокойные и маленькие, а волосы такого теплого медового оттенка, что она наверняка их красила, причем красила мастерски. Ноэль как-то пытался прикинуть, сколько ей лет, но запутался в вычислениях и, махнув рукой, налил себе еще стаканчик.) Даже Лили, явно завидующая Лее, и та прибегала, чтобы убедить его пойти взглянуть на новорожденную — она же так быстро растет, еще чуть-чуть, и вырастет из младенца!

Он ворчал, требуя оставить его в покое. Всему свое время, всему на земле свой черед: черед рождаться и умирать… Черед убивать и врачевать, черед ломать и строить… Черед смеяться и черед плакать.

Тем не менее, однажды заглянув в приоткрытую дверь будуара Леи, Ноэль увидел… увидел Лею в зеленом шелковом пеньюаре, одна грудь, налитая и белая, словно воск, обнажена, а сосок вытянутый и удивительного розово-коричневого цвета. Он увидел, как одна из служанок передала ей младенца. Словно парализованный, Ноэль смотрел, как дитя (оно было крупным и резво размахивало руками и ногами) принялось сосать, слепо потянувшись жадным маленьким ртом к соску. Ноэль стоял и смотрел, руки в карманах, и колени его дрожали, а очки запотели. Боже мой… — подумал он.

Лея бодро окликнула его и пригласила войти. Почему он стоит, разинув рот? Он что, младенцев не видел? Не видел, как их кормят?

— Какая она сегодня прожорливая! — сказала Лея. Она поежилась и рассмеялась. Голос ее был полон ликования, и Ноэль пришел в восторг. — Вы только посмотрите! Ну не красавица ли!

Маленькие ручки сжимались и разжимались. От удовольствия дитя прикрыло глаза, а потом снова открыло их — чистые, ярко-зеленые, — будто испугавшись, что у него отнимут грудь.

— Ну прямо поросеночек, правда? — смеялась Лея.

— Очень… Очень здоровенький младенец… — едва слышно проговорил Ноэль.

— Да, она крупненькая. И растет с каждым днем.

Ноэль снял очки и принялся протирать стекла. С робостью, присущей жениху, он присел на диван. Никогда прежде его невестка не была такой красивой — белоснежная кожа лоснилась, синие глаза ликующе сияли, полные губы блестели. На ее шелковом пеньюаре расплывались молочные пятна, и от молочного запаха, теплого, спертого и сладкого, у Ноэля голова кругом пошла. Ах, если бы Лея и его могла покормить грудью!

Зачем он только прятался все эти недели, печалясь о том, чего неспособен был изменить, и по-стариковски сплевывая в камин?

Тем вечером он оставался у Леи до тех пор, пока она не выпроводила его. А на следующее утро вернулся и опять сидел и не уходил. Завидовать Гидеону или нет, он не знал: в последнее время Лея и Гидеон обращались друг с другом с деланной любезностью, они больше не скандалили на глазах у всей семьи и не награждали друг друга оплеухами; больше не держались за руки и не перешептывались и прекратили шумно целоваться. Гидеон привел в порядок бороду и усы и демонстрировал образцовое поведение. Ужасные черные недели, последовавшие за гибелью Николаса, миновали, Гидеон превратился в джентльмена, и Лея обращалась к нему с холодной рассеянной улыбкой. В бытность их молодоженами Корнелия возмущалась тем, что эти двое прилюдно лапают друг дружку… Однако дни эти, кажется, остались в прошлом.

И тем не менее Ноэль завидовал своему сыну. Потому что, несмотря ни на что, Гидеон был этой женщине мужем. Ее мужем и отцом этого чудесного младенца.

Раньше, когда кто-нибудь рассказывал о роде Бельфлёров, Лея отворачивалась, а если обсуждались их богатства — а такое случалось нередко, — то изображала вселенскую скуку. Но теперь ей вдруг захотелось узнать обо всем — обо всем, что Ноэль мог ей рассказать, вплоть до времен Жан-Пьера I, младшего сына герцога де Бельфлёр. О том, как Людовик XV изгнал его из Франции за «дерзкие идеи» о правах личности… О том, как Жан-Пьер без единого пенни в кармане приехал в Нью-Йорк и каким-то образом всего за несколько лет разбогател настолько, что сумел приобрести в семидесятых годах восемнадцатого века 2 889 500 акров земли по семь с половиной пенсов за акр… Лея радовалась, слушая, как этот удивительный человек одновременно стремился контролировать северо-восточные границы страны, получившей название Соединенные Штаты Америки (что предполагало контроль над судоходством и торговлей с Монреалем и Квебеком), и строил планы — неужели он всерьез надеялся! — удивлялась Лея — окончательно отделить свои владения от штата, даже от государства и утвердить свой личный суверенитет. Он собирался назвать свои земли «Нотога» и укреплять дипломатические и торговые связи с Французской Канадой.