Сага о Бельфлёрах - Оутс Джойс Кэрол - Страница 30

В детстве мать малышки Джермейн — в те времена еще Лея Пим — обожала лошадей, и, будь ее воля, без нее и ее гнедой кобылы, бойкой и горячей, не обошлись бы ни одни ярмарочные скачки, но, разумеется, участие девочек в подобных мероприятиях не допускалось. Им разрешалось скакать наперегонки друг с дружкой, но в таких случаях победа считалась незначительной, а само соревнование особого интереса не вызывало. В Ла Тур, возможно, переняв увлечение девочек из семейств более обеспеченных, Лея принимала участие в торжественных показах, демонстрирую собственное мастерство и трудные для лошади «танцевальные» маневры. Шерсть на бабках у животного была подстрижена, лоснящаяся шкура всего на пару тонов светлее, чем густые рыжие волосы наездницы. Лея сама мыла лошадь, причесывала ее скребницей и протирала — льняным полотенцем! — пока шерсть не начинала блестеть. Гриву коротко стригли и вплетали в нее красные ленты, нарядно развевающиеся на ветру и словно дразнившие свою соперницу — зеленую бархатную ленту, что поддерживала собранные в пучок волосы Леи. Миниатюрная кобылка послушно выполняла все отдаваемые приказы: «Шаги», «Вольт», «Поворот», «Полувольт и угол», «Траверс» — причем выполняла точно, хотя не всегда с воодушевлением, как и ее наездница. Звали же кобылку, как припоминала спустя много лет Лея, пресыщенная взрослой жизнью, достатком и бесконечными сопутствующими обязанностями и тоскуя по своему девичеству, которое она в свое время ненавидела (ох уж эта Делла с ее многолетней скорбью и странными, горькими шутками о мужчинах, особенно о мужчинах из семейства Бельфлёр! —  с ее притворной бедностью, хотя ее брат Ноэль, о чем все знали, давал им столько денег, сколько требовалось. Он не только оплатил Лее заоблачно дорогое обучение в Ла Тур (собственную дочь Эвелин он туда не отправил, сказав — впрочем, тут он не слукавил, — что для учебы у нее мозгов не хватит) и ее обучение верховой езде, но, как и подобает джентльмену, ни словом не обмолвился, когда в одно прекрасное утро Лея бросила учебу прямо посреди контрольной по французскому и с одним-единственным чемоданом вернулась в Бушкилз-Ферри…), — звали ее Ангелок.

Слава жеребца Гидеона, Юпитера, гремела на весь штат. Альбинос, выведенный специально для скачек! Способный со всем изяществом нести на спине крупного мужчину вроде Гидеона! Юпитер был удивительно высоким, ладоней восемнадцать в холке, и цвета, скорее, не белого, а слоновой кости; его струящиеся грива и хвост был настолько мягкими, а голова, глаза, уши и морда — настолько магически-прекрасными, что, по словам очевидцев, лишь увидев его воочию, можно было поверить в такую красоту. Гигантская лошадь, отличающаяся исключительной грацией. Норовистый и сильный, своевольный (управляя жеребцом и стискивая его бока коленями, Гидеон чувствовал, как конь дрожит и трепещет, стремясь вперед, не важно, с хозяином на спине или без него) и, что не исключено, опасный. (Ходили слухи, впрочем недоказанные, что своего предыдущего хозяина Юпитер убил. Или не хозяина, а конюха из конюшни Бельфлёров. И что пытался убить самого Гидеона.) Когда он на своем жеребце-альбиносе появлялся на скачках, по толпе проносился шепоток. Молодой Гидеон Бельфлёр — с его густыми, жесткими, как щетина, волосами и темной бородой, с выдающимися скулами, прямым носом и загорелой кожей, но оттенка не вульгарного, а теплого, словно мед, не смуглой и не обожженной. Молодой Гидеон Бельфлёр, такой ослепительный и надменный, но в то же время учтивый и необычайно ловкий для мужчины его роста и телосложения — а правда ли, спрашивали вокруг, что Бельфлёры по-прежнему миллионеры? Или наоборот — вконец обнищали, уже дважды заложили усадьбу и вскоре объявят себя банкротами? Люди вглядывались в Гидеона, завидуя и одновременно досадуя на свою зависть, но и ощущая его необычайную притягательность, потому что он, откровенно кичившийся своим Юпитером и их тандемом, был фантастически, потрясающе живым, куда более, несравненно более, по-настоящему живым, чем все остальные наездники. Даже проиграй он — а он, разумеется, не проигрывал, — они не сводили бы с него восхищенного взгляда, молчаливо взывая к нему, ожидая благосклонного кивка от этого надменного человека — жеста, на который он, конечно же, был неспособен, просто неспособен. Гидеон Бельфлёр. И его знаменитый жеребец-альбинос Юпитер…

Но, как бы то ни было, Гидеон продал жеребца сразу после гонки в Похатасси и продал бы всех остальных лошадей в усадьбе, если бы старый Ноэль не остановил его.

Однажды летним вечером, много лет назад, за несколько недель до рождения Джермейн, на скачке в Похатасси собралось невообразимое количество зрителей — все они пришли поглазеть, как Гидеон Бельфлёр и его белый жеребец Юпитер будут состязаться с шестью другими лошадьми Долины, среди которых был и Маркус, трехлетний золотисто-рыжий жеребец, принадлежащий Николасу Фёру. Хотя фаворитом в этом четырехмильном, проходящим под палящим солнцем забеге был Юпитер, поговаривали, что его возраст — шесть лет — уже сказывается; прошел слух, что на тайных выездках в манеже у Бельфлёров он проявил себя не лучшим образом, поэтому самые опытные игроки ставят теперь на Маркуса. Из остальных лошадей лишь одна подавала надежды — чудесная серая в яблоках кобыла английско-арабских кровей, около пятнадцати ладоней в холке и весом в тысячу сто фунтов — то есть намного меньше и легче, чем жеребцы Бельфлёра и Фёра. Владел ею фермер и коннозаводчик по имени Ван Ранет, проживавший на востоке Долины, незнакомый Бельфлёрам (разводя лошадей для участия в скачках, он разъезжал не только по штату, но добирался и до Бельмонт-Парка, Кентукки, Техаса и даже Ямайки, Кубы и Виргинских островов), а звали кобылу Ангелок (узнав об этом, Лея, поставившая на Юпитера куда больше, чем подозревали все родные, даже Хайрам, вздрогнула от предчувствия).

Летний день, прекрасный и ясный. Свыше сорока тысяч зрителей столпились на поле, рассчитанном на вдвое меньшее количество, и Бельфлёры, за исключением Гидеона (ему было не до подобной чепухи), бурно радовались, когда организаторы скачек объявили, что число посетителей бьет все рекорды, и это, безусловно, заслуга Гидеона. К этому времени слава Юпитера преодолела границы Долины Нотога и горного массива Чотоква. За сотни миль отсюда рассказывали о великолепном жеребце цвета слоновой кости, который, несмотря на свои стати и мощь, способен пробежать отрезок в 4 мили за 7 минут 36 секунд, причем не под субтильным жокеем, а под Гидеоном Бельфлёром, который и сам был местной знаменитостью. Вид бегущего жеребца-альбиноса очаровывал: животное было ослепительно белым, белее, чем сама белизна, белыми были даже его мощные, дробящие землю копыта (которые никогда не пачкались), его длинная шелковая грива и хвост, мягкий на ощупь, как волосы у младенца. Говорили, что благодаря мастерству его хозяина на дорожке лошадь и наездник превращались в единое существо, безудержно рвущееся вперед. И не только женщины наблюдали за всадником и лошадью с обожанием, почти граничащим с ужасом.

— Ты прямо купаешься в этих взглядах, не смей отнекиваться! — с еле скрытой горечью воскликнула Лея.

Слегка согнув колени и глядясь в зеркало, Гидеон расчесывал свои густые волосы. Отвечать он не стал.

— Они по тебе с ума сходят. Помешались просто. Помнишь, в прошлом году, в июле, то жалкое создание — а ведь у нее жених был, молодой, из «Нотога Траст», — как она к тебе рвалась, волосы растрепались, косметика размазалась — прямо при всех так тебе на шею вешаться! Словно меня, твоей жены, вообще не существует!

— Ты преувеличиваешь, — пробормотал Гидеон, — все было не так.

— Она была пьяна. Почти вне себя. Если б она не оттолкнула меня в сторону, я бы даже ее пожалела…

— Серьезно? Ты пожалела бы ее, Лея?

— Как женщина, я могла бы посочувствовать бедняжке в ее отчаянии.

— Она на Юпитере помешалась, а не на мне.

— Тогда тем более!

Плечи Гидеона затряслись, будто от беззвучного смеха.