Сага о Бельфлёрах - Оутс Джойс Кэрол - Страница 100

В день накануне второго дня рождения Джермейн — душный, знойный, в самый пик периода аномальной жары (он длился около двенадцати дней, и дневная температура достигала ста пяти градусов[24] — рекорд для региона Чотоквы) Вёрнон Бельфлёр — нескладный, нервный, агрессивный, со своим «новым» поэтическим голосом, с бородой, остриженной так коротко, что она перестала походить на бороду, со стянутыми с помощью засаленного алого шарфа в длинный хвост волосами — настолько разъярил мужчин в одной из таверн Форт-Ханны, что они набросились на него и в пьяном угаре утопили в Нотоге. Или почти утопили — ведь кто мог знать, что Вёрнон, связанный бельевой веревкой по ногам и рукам, Вёрнон, единственный из Бельфлёров, так и не научившийся в детстве плавать, не погибнет в ее глубоких стремительных водах?..

Тем испепеляющим летом замок жужжал, словно улей: отъезды и приезды, смерть Кассандры, неожиданный визит лорда Данрейвена (ведь он пообещал Корнелии, что вернется после путешествия по западному побережью и перед отъездом в Англию проведет несколько дней в замке), частые отлучки Леи, Хайрама и юного Джаспера в разные города, далеко от дома: слишком много, ворчало старшее поколение, ох, чересчур много всего происходит. После похорон девочки Вёрнон разительно переменился; Юэн участвовал в выборной кампании на пост шерифа округа, сначала вроде бы нехотя и цинично посмеиваясь над этой затеей, потому что, разумеется, ему было наплевать — да и кого из Бельфлёров волновала бы должность? — но по прошествии времени оказалось, что дело куда серьезнее. И еще существовала «проблема» Гидеона. (Но в присутствии Леи о ней никто не заикался — а заключалась она в том, что его почти никогда не было дома, и отсутствовал он порой неделями.) Семья была жестоко разочарована решением администрации губернатора отклонить официальное прошение об амнистии Жан-Пьера (к решению была приложена рукописная записка, безупречно учтивая, с ремаркой о том, что «изначальный приговор» и без того был «снисходительным» — это просто взбесило Лею, и она поклялась, что когда-нибудь поквитается с этим Гроунселом.) Сюрпризом стало и пикантное (впрочем, не слишком грамотно написанное) письмо на нескольких страницах от старой миссис Шафф, адресованное Корнелии, где она с горечью жаловалась на свою «строптивую» невестку, «в которой уже, несмотря на нежные лета, проявляются пороки ее предков»; Корнелия зачитывала отдельные абзацы членам семейства, которые сначала подняли было старуху немку на смех, потом потеху сменило презрительное высокомерие, а под конец — неприкрытая злоба. (Кристабель, которую с пристрастием расспрашивала Лея вместе с Корнелией, клялась, что понятия не имеет, о чем это толкует миссис Шафф. «Может, это из-за того, что у меня болят колени, когда мы стоим в молитве, и я иногда ерзаю, а однажды подложила под них свернутый шарф», — сказала Кристабель со слезами на глазах.) С удивлением, на первый взгляд приятным, хотя в действительности Бельфлёров немало взволновало это известие, они узнали, как «повезло» Бромвелу — хотя, возможно, «повезло» здесь неподходящее определение: его тридцатистраничное эссе было опубликовано в журнале, о котором никто никогда не слышал — «Вестник изучения времени»; помещенные в нем графики, таблицы, формулы и данные, а также научный лексикон свидетельствовали о выдающемся интеллекте (в биографической справке о Бромвеле было сказано, что он — самый молодой автор в истории существовании журнала). Единственным из членов семьи, кто попытался прочитать эссе, был Хайрам. «Мальчик, безусловно, талантлив, — уклончиво отозвался он. — Полагаю, в моих дальнейших занятиях с ним математикой нет практического смысла…»

Более приятным сюрпризом стал весьма продолжительный визит лорда Данрейвена. Он признался, что его совершенно зачаровали местные горы, девственные земли и бесчисленные озера: он был потрясен, что Бельфлёры живут в таком раю, причем так свободно, так естественно. Ноэль устраивал для него рыбалку на северном берегу Лейк-Нуар (о, то самое озеро, коварное и прекрасное! — ни в Англии, ни даже в горах Шотландии он не встречал ничего подобного), а еще они часто отправлялись в походы, на охоту и рыбалку, в высокогорье, и, как было замечено, несмотря на свое исключительно крепкое здоровье и тот факт, что в свои сорок два лорд Данрейвен, безусловно, находился в рассвете сил и участвовал во всем с явным энтузиазмом, уставал он быстрее остальных мужчин; однажды он даже заснул, а может быть, изнуренный, впал в забытье, сидя верхом на лошади, предоставленной ему Ноэлем, и его пришлось привязать веревкой к седлу и к шее животного. Но, как повторял лорд без устали, он просто влюбился в здешние горы — а какова высота Чотоквы? — здесь такой чистый воздух, а горные озера так прелестны — по крайней мере, в нетронутых цивилизацией местах, которые показывали ему Бельфлёры (потому что, конечно, были в окрестностях и огромные участки изуродованной разработками земли, и речки, загубленные мельницами и фабриками, часть которых тоже принадлежала Бельфлёрам). Ноэль отвечал туманно, не совсем понимая, что лорд имеет в виду, мол, разумеется, горы очень красивы, но сдается ему, что в прошлом, во времена его детства, они были выше, он точно не знает, но вроде бы тысяч десять футов в самой высокой точке… «Ах, у меня на родине нет ничего подобного!» — говорил гость, печально улыбаясь.

Лорд Данрейвен был немного ниже среднего роста, во всяком случае по меркам Бельфлёров, но держался с большим достоинством. Его приветливое лицо часто озарялось улыбкой, покрываясь лучиками морщин, что разительно меняло его облик: он умудрялся выглядеть, несмотря на свои густые, но седеющие волосы, заметно редеющие на висках, намного моложе своих лет. Щеки у него словно были обветрены — на них всегда горел задорный румянец, взгляд его был ясным и добрым, а манеры, пусть донельзя просчитанные и нарочито сдержанные, были очаровательны. И хотя дети в замке тайком передразнивали его (акцент Данрейвена казался им ужасно забавным), они искренне полюбили его, а Джермейн в нем просто души не чаяла. (Бедняжка! Она не только потеряла свою сестричку Кассандру, но и отец ее почти не бывает дома, и даже кузен Вёрнон, который еще недавно проводил с ней столько времени, куда-то подевался.)

А ведь лорд Данрейвен Юстас Беккет владел обширным поместьем в Сассексе, а также собственным домом в Белгравии; его состояние было скромным — по меркам Бельфлёров, — но он был единственным наследником своего отца и жил обеспеченно. После той драматической ночной встречи на берегу ему удалось поговорить с Гарнет лишь однажды (о чем не знал ни один человек, ведь лорд Данрейвен, разумеется, уважал личную жизнь молодой женщины и ее искреннее горе), и он поведал своей печальной собеседнице, что чувствует себя в жизни дилетантом, что, несмотря на свой возраст и на то, что ему пришлось пережить череду смертей в своем роду, он будто и не начинал жить. Он улыбался своей мягкой светлой улыбкой и смотрел на нее с таким искренним детским обожанием, что Гарнет отвернувшись в смятении, пробормотала невнятные извинения — ей не терпелось избавиться от его общества, его доброта была для нее невыносима, как и воспоминание о той постыдной сцене на берегу озера. (А после того, как она уехала в Бушкилз-Ферри, лорд периодически расспрашивал о ней, корректно, как бы мимоходом, но, конечно, никто не сказал ему ни слова о Кассандре — однако ему дали понять, намеками, что молодая женщина происходит из очень простой семьи. Тем не менее лорд Данрейвен писал Гарнет, даже (по крайней мере, один раз, по свидетельству Деллы) посылал ей цветы и отзывался о ней с нескрываемой теплотой, словно не отдавал себе отчета в собственных чувствах. У нее, вероятно, много поклонников?.. Эта девушка обладает таким неброским очарованием и красотой… Такой хрупкостью… Возможно, она с кем-то помолвлена?.. Кто знает, с деланым безразличием отвечала Корнелия.)