Как я изучаю языки. Заметки полиглота - Ломб Като - Страница 5

Мое знание итальянского языка имело некоторую предысторию. В начале сороковых годов один предприимчивый частник с Кёрут пытался «сплавить» итальянцам лицензию на машину, изготавливающую верхнюю часть обуви. Несмотря на добросовестное копание в словаре, в сделанном мною переводе осталось, должно быть, много туманных мест. Возможно, именно эта мистичность стиля и произвела на итальянцев такое впечатление, что они действительно купили лицензию.

Мои связи с испанским языком имеют более позднее происхождение. Взялась я за него во второй половине шестидесятых годов и, краснея, должна сознаться, что для чтения воспользовалась переводом на испанский тогдашнего глупейшего американского бестселлера Gentlemen prefer blondes («Джентльмены предпочитают блондинок»)[7]. Прочтя книгу, я проверила себя по хорошему учебнику Рудольфа Кирая, верно ли я вывела из текста основные грамматические правила.

Мои интересы все больше концентрировались на переводе: Будапешт становился городом съездов и конференций. Об интеллектуальной стороне этой, по-моему, самой интересной профессии я еще многое скажу в дальнейших главах. Здесь я только замечу, что мое первое выступление в качестве синхронного переводчика было настолько успешным, что один из удовлетворенных делегатов спросил, не пожелаю ли я переводить на одной из конференций в Западной Германии. Счастливая, я согласилась и, когда пришло письменное приглашение, почувствовала, что хотя бы из благодарности мне надо овладеть языком хозяев. Так, описав длинную дугу, моя карьера вновь привела меня к немецкому, изучение которого началось в свое время так бесславно.

Возможно, это единственное в мире слово, с которым связано столько различных понятий – с этим состоящим всего из нескольких букв существительным.

При слове «язык» анатому приходит в голову группа мышечных волокон, стянутых назад, к кончику и к корню. Гурман думает о вкусных кусках мяса, которые в вареном, жареном и копченом виде подаются ему на блюде. Теологу это слово может напомнить Троицын день и пышные проповеди. Для писателя язык – средство, которое в своей выразительности не смеет состязаться только с природой. Для поэта – музыкальный инструмент. И если он в руках мастера, то рождаются такие ценности, владея которыми «не останешься с пустыми руками под пустым небом» (Антал Серб)[8]. Занимающихся языком профессионально мы называем обычно языковедами или филологами. Они занимаются теоретическими вопросами, связанными с языками, изучают взаимоотношения между языком и культурой эпохи. Нет, к сожалению, термина для обозначения занятий человека, который просто любит язык, прилежно его изучает, владеет иностранными языками или увлекается ими, как другие увлекаются еще чем-нибудь. В английском языке, насколько мне известно, разница между тем и другим типом имеется: последний называется linguist (лингвист). Так как между philologist (филолог) и linguist я чувствую такую же разницу, как, скажем, между хореографом и балериной, то за неимением лучшего я бы заимствовала второе слово и называла бы «лингвистами» тех людей, которые овладели несколькими языками в чисто практических целях или для удовлетворения своих интересов. В этом смысле словом «полиглот» я лично пользоваться не могу, потому что большинство полиглотов стали многоязычными, на мой взгляд, благодаря обстоятельствам своего рождения или случайному стечению жизненных условий, а не в результате изучения, стимулом которого был бы интерес к языкам.

А нашей темой будет просто «лингвизм» (позвольте мне пользоваться этим словом до тех пор, пока кто-нибудь не найдет лучшего для выражения данного понятия). Под этим термином я подразумеваю стремление к овладению языком в практических целях. Если в дальнейшем мы все же будем забредать в область теории, то только по двум причинам. Во-первых, потому что лингвист – это человек с открытыми глазами, человек просвещенный, которого интересует и теоретическая подоплека его усердных занятий. Во-вторых, потому что такая более широкая перспектива облегчит нашу цель – правильный выбор и эффективное усвоение вожделенного языка. Поэтому я кое-где решилась подвергнуть себя опасности быть уличенной, с одной стороны, специалистами в чрезмерном упрощении или неточности, а с другой – учащимися в чрезмерной теоретичности.

Итак, примем за точку отсчета эти основные вопросы. Начнем с вопроса «почему», так как на него легче всего ответить.

Мы изучаем языки потому, что язык – единственное, что небесполезно изучить даже поверхностно.

Если кто-то умеет играть на скрипке только немножко, он быстро увидит, что мучения, навязанные им аудитории, несоизмеримы с той радостью, которую игра, возможно, приносит ему самому. Химик-любитель не смешон лишь до тех пор, пока осознает чисто любительский характер своего занятия и не пытается соперничать с профессионалами. Не пойдет далеко «слегка поднаторевший» человек и в медицине: если он захочет применять свои любительские знания на практике, то его могут привлечь к уголовной ответственности как шарлатана. Принести общественную пользу любительство может, по-моему, только в языках.

Мост доброй воли между людьми может быть построен даже на предложениях, с грамматической точки зрения неправильных. И если, спросив с ошибками на венецианском вокзале, какой поезд следует в Милан, из-за неправильно построенной фразы мы вместо Милана уедем в Будапешт, домой, это все же лучше, чем вообще ничего не уметь спросить.

По поводу первого вопроса – «Зачем мы изучаем языки?» – написано множество статей и теоретиками, и практиками. Цель – так называемая мотивация проблема настолько важная, что несколько лет назад в ФРГ одному только этому вопросу была посвящена полугодовая международная конференция. В маленькой книжке, посвященной исключительно учебе, я ставлю данный вопрос потому, что сама цель определенным образом влияет и на способ ее достижения.

Но только определенным образом. Язык – это здание. Изучение его – строительство. Русский язык со всеми своими сводами, выступами, кокошниками и закомарами – сложное, гармоничное, массивное сооружение – собор. Славящийся своей простотой итальянский язык имеет конструкцию более простую, и архитектоника его проще, но если при строительстве какую-то часть его выполнили наспех, то здание рухнет.

От мамы одного малыша я слыхала следующую забавную историю. Маленький Петерке получил на день рождения свисток, барабан и трубу. Малыш попросил каждую из игрушек повесить на стену отдельно.

– Нельзя, – сказала мама, – на нас будут сердиться, если мы вколотим в стенку столько гвоздей.

– А зачем вколачивать? – удивился ребенок. – Та часть гвоздя, которая в стене, мне не нужна. Мне хватит той, которая выступает.

И маленький Петерке мне приходит в голову всякий раз, когда я слышу, что кто-то хочет овладеть языком только пассивно.

Всякое знание, как и гвоздь, держится только в том случае, если имеет опору внутри. Если мы недостаточно глубоко его забьем, то при первой же нагрузке оно, как и гвоздь, откажется нам служить.

В здании языка есть четыре больших помещения, и жителем этого здания может называть себя только тот, кто вхож во все четыре, кто овладел всеми четырьмя навыками – речью, пониманием речи говорящего, письмом и чтением. Тому, кто хочет проникнуть в эти четыре помещения, нужно преодолеть ни больше ни меньше как всего лишь самые будничные препятствия: как Одиссею, ему необходимо победить циклопа Опять-забыл-позаниматься и устоять, пусть даже привязав себя к мачте, не увлекаясь песней сирен «По телевизору сегодня хорошая программа».

И все же сравнение неточно. Хитроумный грек смог победить все препятствия потому, что всепоглощающей его целью было возвращение на родину. А изучающим языки принесет радость и само путешествие. Путь, как у альпинистов, ведет все время наверх, и на каждой новой отметке горизонт становится все шире, все краше. Если будем подходить к делу обдуманно, со смыслом, то учеба будет не напряженной гонкой, а приятной умственной гимнастикой, удовлетворяющей наши растущие интеллектуальные потребности. Мы изучаем языки еще и потому, что изучать язык интересно и приятно.