Боги жаждут - Франс Анатоль "Anatole France" - Страница 14

• Предыдущая
• 14/50
• Следующая

Художник, обычно высказывавшийся крайне сдержанно о своих произведениях, по поводу этой картины мог говорить без конца. Ободренный знаком, который ему сделала гражданка Рошмор, поднесшая лорнет к глазам, он продолжал:

– Геннекен мастерски изобразил ярость Ореста. Но Орест волнует нас своей скорбью еще больше, чем яростью. Как трагична его судьба! Движимый сыновней любовью, покорный священным велениям, совершил он преступление, в котором боги должны его оправдать, но которого люди ему никогда не простят. Чтобы отомстить за поруганную справедливость, он преступил законы естества, отрекся от своей человеческой природы, вырвал сердце из своей груди. Он гордо несет бремя своего ужасного и доблестного злодеяния… Вот что мне хотелось выразить этой группой. – Подойдя к холсту, он разглядывал его с любовью.

– Некоторые места, – заметил он, – дописаны почти совсем; например, голова и рука Ореста.

– Восхитительная вещь!.. И Орест похож на вас, гражданин Гамлен.

– Вы находите? – степенно улыбнулся художник. Она села на стул, который ей пододвинул Гамлен.

Молодой драгун, стоя подле нее, оперся рукой на спинку стула. Уже одно это свидетельствовало о том, что произошла революция: при старом режиме мужчина никогда не позволил бы себе в обществе даже пальцем дотронуться до кресла, в котором сидит дама; ибо он был воспитан в правилах вежливости, иногда весьма стеснительных, и кроме того считал, что сдержанность в обществе придавала особую цену вольному обращению с глазу на глаз и что, дабы потерять уважение, надлежало его иметь.

Луиза Маше-де-Рошмор, дочь поручика королевского егерского полка, вдова прокурора и в течение двадцати лет верная подруга финансиста Бротто-дез-Илетт, примкнула к новым идеям. В июле 1790 года видели, как она рыла землю на Марсовом поле. Свою неодолимую склонность к властям предержащим она легко перенесла с фельянов на жирондистов, затем на монтаньяров, но в то же время благодаря врожденной любви к компромиссам, чрезмерной общительности и какой-то страсти к интригам гражданка Рошмор не порывала связи с аристократами и контрреволюционерами. Это была особа, знакомая решительно со всеми, посещавшая кабачки, театры, модных рестораторов, игорные дома, салоны, редакции газет, приемные комитетов. Революция принесла ей всякие новшества, развлечения, удовольствия, радости, дела, доходные предприятия. Заводя политические и любовные интриги, играя на арфе, рисуя пейзажи, исполняя романсы, танцуя греческие танцы, задавая ужины, принимая у себя красивых женщин, вроде графини де-Бофор или актрисы Декуэн, просиживая ночи напролет за игрой в тридцать одно, бириби или рулетку, она находила еще время для друзей, которых не оставляла своим вниманием. Любопытная, деятельная, взбалмошная, фривольная, изучив мужчин, но совсем не зная толпы, чуждая взглядам, которые она разделяла, не в меньшей мере, чем тем, которые она принуждена была отвергать, совсем не понимая, что творится во Франции, она была предприимчива, смела и отважна, как потому, что не сознавала опасности, так и потому, что безгранично верила в могущество своих чар.

Сопровождавший ее военный был совсем молодой человек; медный шлем, украшенный шкурой пантеры, с гребнем, отделанным пунцовой синелью, отбрасывал тень на его лицо херувима, а страшная длинная грива ниспадала на спину. Красная куртка, в форме нагрудника, доходила лишь до бедер, чтобы не скрывать их изящного изгиба. У пояса висел огромный палаш со сверкающей рукоятью в виде орлиного клюва. Бледно-голубые штаны, застегивавшиеся сбоку, плотно облегали его красивые ноги, пышные узоры темно-синего сутажа украшали ляжки. Он имел вид танцовщика, наряженного для воинственной и галантной роли, чтобы какой-нибудь ученик Давида, стремящийся лаконично передать формы, мог писать с него «Ахилла на Скиросе» или «Бракосочетание Александра».

Гамлен смутно помнил, что он как будто уже встречал его. Действительно, это был тот самый военный, которого он недели две тому назад видел на галерее Национального театра ораторствующим перед толпой.

Гражданка Рошмор представила его:

– Гражданин Анри, член Революционного комитета секции Прав Человека.

Она всюду таскала его с собой: он был для нее зеркалом любви и живым свидетельством ее патриотизма.

Гражданка езде раз рассыпалась в похвалах таланту Гамлена и спросила, не согласится ли он написать вывеску для модистки, которой ей хотелось бы помочь. Он мог бы изобразить подходящий сюжет: например, женщину, примеряющую шарф перед «психеей», или юную мастерицу со шляпной картонкой в руке.;

Как на людей, способных выполнить эту небольшую работу, ей указали на Фрагонара-сына, на молодого Дюси, а также на некоего Прюдома, но она предпочла обратиться к Эваристу Гамлену. Однако она не высказалась определенно по этому поводу, и вообще чувствовалось, что заказ был лишь предлогом, чтобы завязать разговор. На самом деле ее привело сюда нечто совсем другое. Зная, что гражданин Гамлен знаком с гражданином Маратом, она просила оказать ей услугу и представить ее Другу Народа, с которым она желала побеседовать.

Гамлен ответил, что он человек слишком незначительный, чтобы ввести ее в дом к Марату, и что, в конце концов, ей не нужно никакого посредника: как ни занят Марат, он все-таки, вопреки тому, что говорят, доступен любому гражданину.

И Гамлен прибавил:

– Он примет вас, гражданка, если вы несчастны, ибо у него великое сердце, отзывчивое на страдания и жалостливое к скорбящим. Он примет вас, если вы намерены сделать ему какое-нибудь сообщение, касающееся общественного блага: он посвятил себя делу разоблачения изменников.

Гражданка Рошмор ответила, что она была бы счастлива приветствовать в лице Марата знаменитого гражданина, оказавшего отечеству великие услуги, способного оказать еще большие, и что она хотела бы свести этого законодателя с богатыми филантропами, которые имеют благие намерения и могли бы дать ему новые средства удовлетворить его пылкую любовь к человечеству.

– Желательно, – прибавила она, – привлечь богачей к деятельности на пользу общества.

На самом же деле гражданка обещала банкиру Морхардту свести его за обедом с Маратом.

Швейцарец, как и Друг Народа, Морхардт вошел в соглашение с несколькими членами Конвента – Жюльеном (из Тулузы), Делоне (из Анжера) и бывшим капуцином Шабо – в целях спекуляции акциями Индийской компании. Эта крайне несложная игра сводилась к тому, чтобы путем мошеннических махинаций заставить упасть акции до шестисот пятидесяти ливров и, скупив их по этой цене в возможно большем количестве, успокоительными мероприятиями вздуть затем цену до четырех – пяти тысяч. Но Шабо, Жюльен, Делоне были окончательно скомпрометированы. Лакруа, Фабр д'Эглантин и даже Дантон находились под подозрением. Главный биржевой воротила барон де-Батц искал в Конвенте новых сообщников и советовал банкиру Морхардту познакомиться с Маратом.

Мысль контрреволюционной шайки спекулянтов была не так неправдоподобна, как это казалось с первого взгляда. Эти люди всегда старались завязать сношения с теми, кто в данный момент стоял у власти, а Марат, благодаря своей популярности, перу, характеру являлся огромной силой. Дни жирондистов были сочтены: дантонисты, сраженные бурей, выпустили из рук кормило правления. Народный кумир, Робеспьер, был неподкупно честен, подозрителен и недоступен. Поэтому необходимо было обойти Марата, заручиться его благосклонностью в ожидании того дня, когда он станет диктатором; а все говорило за то, что он им станет: его популярность, его честолюбие, его склонность к решительным мерам. В конце концов, не было ничего невозможного в том, что Марат восстановит порядок, финансы, благосостояние. Уже не раз ополчался он против фанатиков, пытавшихся превзойти его своим патриотизмом; с некоторого времени он изобличал демагогов почти так же, как умеренных. После того, как он убеждал народ вешать спекулянтов, разграбив их лавки, теперь он призывал граждан к спокойствию и благоразумию: он становился государственным мужем.

• Предыдущая
• 14/50
• Следующая