Укрытие - Адзопарди Трецца - Страница 25

• Предыдущая
• 25/54
• Следующая

Эй, Филиппо! — кричит мать, распахивая дверь. Она стоит на карачках на крыльце, держа в красной руке щетку.

Ты что, уходишь? — спрашивает она.

Пиппо садится на нижнюю ступеньку и надевает туфли.

Да, мама, отвечает он и наклоняется завязать шнурки. Они выскальзывают из маслянистых пальцев, он никак не может сделать петельку.

Что? — переспрашивает она, поворачивая мокрую щетку в его сторону.

Да, мама, ухожу.

Проходя мимо, Пиппо легонько касается ее плеча. Миссис Сегуна окунает щетку в ведро с мыльной водой и швыряет ее на порог.

Филиппо! Шнурки! — кричит она, когда он, перепрыгивая через ступеньку, чуть ли не бегом бежит на улицу.

Пиппо не смотрит на ноги, не оборачивается, но когда скрежет щетки стихает, он слышит, как наконечники шнурков щелкают о сверкающую кожу туфель.

Я узнаю, что случилось с Селестой на первом свидании, от Люки. Она рассказывает скупо, время от времени вознося очи к небу, словно решая, достойна ли я того, чтобы об этом знать.

Так вот. Она встретилась с Маркусом в молочном баре, говорит она. И умолкает. Умолкает на целую вечность. Так я впервые узнаю, что такое нагнетать напряжение.

А потом что? — спрашиваю я, болтая свешенными с кровати ногами.

Дай-ка подумать. И она замирает: палец упирается в подбородок, глаза уставились в потолок. Так тихо, что я слышу, как звенит у меня в ушах, как тихо поскуливает Джексон Джексон, как позвякивает его цепь о дверь дома номер один. Его опять выставили под дождь. Я спрыгиваю с кровати, подхожу к окну и вижу его зад, высовывающийся из приоткрытой двери, вижу, как понапрасну летает из стороны в сторону его хвост.

Что же это может стоить? — размышляет вслух Люка.

Вот гадкая! Что же из того, что у меня есть, может захотеть Люка? Получается, почти что все, кроме моего импетиго, которого никто бы не пожелал.

Хочешь моих плюшевых собачек? — предлагаю я.

Не-а, говорит она, оттопырив губу.

Разумеется, нет.

А как насчет… Она умолкает, трясет головой, думает и продолжает: А как насчет твоей коллекции «Банти»?[7]

Я дам тебе два, начинаю я, но как только она понимает, что я пытаюсь торговаться, проводит большим и указательным пальцем по губам — застегивает рот на молнию. А я так отчаянно хочу узнать, что случилось с Селестой, что сдаюсь. Люка подскакивает к окну, плюет на ладонь и протягивает ее мне: я делаю то же самое, и мы пожимаем руки.

Люка говорит, что после молочного бара Маркус повел Селесту к себе домой, где они ужинали целым поросенком (из мясного отдела коопа) с ячменным вином и фруктовым коктейлем «Никербокер Глориз» на десерт. Эта подробность насчет ячменного вина не вызывает у меня доверия. У Люки насчет него навязчивая идея — с тех самых пор, как она нашла бутылку в буфете под лестницей и выпила половину зараз. Ладно, думаю я, пусть его, это вино. Потом они пошли в «Капитолий» на Джина Питни. Вот тогда-то Селеста потеряла сознание, и ее пришлось переносить за ограду, которую выставляют, чтобы уберечь от публики звезд вроде Джина Питни. Когда она очнулась, оказалось, что у нее украли сапоги.

Это неправда. Сапоги Селесты стоят в подвале. Они теперь не белые, а грязно-серые, шнурки буро-коричневые, а некоторые из дырочек смяты, словно по ним колотили молотком. Пластик на правом голенище пошел волнами — так бывает от огня. Левый сапог пострадал меньше, из чего можно предположить, что Селеста сидела правым боком к огню, когда случилось Это. Я точно не знаю, что Это было, но это, наверное, ужасно, когда плавятся твои сапоги. Мама говорит, надо было быть поосторожнее. Это правда: огонь для нас, Гаучи, опасное соседство.

Никто, даже Роза, не знает, откуда вдруг взялся Пиппо. Мы дотошно ее расспрашиваем. Ответ всегда один:

Я услышала, как кинули в окно камешек. Выглянула, а там наша Сел и мистер Сегуна: стоят и смотрят вверх. Я спускаюсь, а его уже нет. Маминой жизнью клянусь! и она осеняет себя крестом.

Селеста не говорит ничего. Она почти весь день сидит у себя в комнате, слушает пластинку «Всё или ничего», словно от этого зависит ее жизнь. К ужину мамино терпение лопается.

Может, ты наконец спустишься и поешь? — кричит она от двери на лестницу. А на отца не обращай внимания!

О нем мы совсем забыли. Он не видел Селесту со вчерашнего утра, и ему не терпится узнать, как прошло ее свидание с Пиппо. Он не знает ни про Маркуса, ни про сапоги; он не знает про Джина Питни. И про Селестины волосы мама ему не сказала.

Отец сидит за столом с долькой чеснока в одной руке и ломтиком грудинки в другой. Он ест как собака, опустив голову, жадно и торопливо. К маминой стряпне он не притрагивается — мол, лучше уж питаться отбросами.

Что с ней такое? спрашивает он и глядит на маму.

Та нервно кашляет.

Она вчера виделась с Пиппо? — продолжает он. А, Мэри?

Ну, не то чтобы… говорит она. Фрэнк, прежде чем ты…

Селеста спускается по лестнице и садится за стол, с краешку. Волосы у нее — как у пугала. С левого бока, на котором она весь день провалялась, они примяты, но зато с правого — торчат во все стороны.

Отец медленно кладет перед собой на стол чеснок. Долго на него смотрит. Смотреть не на что — разве что на отстающую от него шелуху и надлом в том месте, где он отрывал его от головки. Он щелкает кончиком пальца, и зубчик вертится на тарелке. Глядит на Селесту. Потом на маму. На Селесту. На маму.

Чего ты на меня-то смотришь? — говорит мама. Это ее волосы, она может делать с ними все, что пожелает.

Отец наклоняется через стол, его лицо теперь совсем рядом с Селестиным. Она уставилась на рисунок на тарелке, она слышит запах его дыхания. Селеста закрывает глаза и ждет. Звук удара, оглушительный, как выстрел, разрывает тишину. Птицы на скатерти прыгают у меня перед глазами. Мама подскакивает к отцу и, прежде чем он успевает ударить во второй раз, хватает его за запястье. Она не хочет терять Селесту таким образом.

Довольно, кричит она. Я сыта по горло, Фрэнк! С меня хватит.

Я пытаюсь сосредоточиться на трепещущих сороках и зимородках, слышу, как отодвигается стул, раздаются шаги по лестнице, и вот уже Селеста наверху — сквозь потолок слышны ее рыдания.

Что он теперь скажет, говорит отец, задыхаясь от ярости. Что Пиппо о ней скажет!

Пиппо скажет, что любит ее, хоть она и не явилась на свидание. Он скажет, что их соединила судьба. Скажет, что волосы ее вырастут — как и ее любовь.

Пиппо ждал Селесту. Он стоял у «Бухты Сегуны», зажав в потной ладони часы, и чувствовал, как ускользают секунды, минуты, часы. Он думал, что в любую минуту из-за угла может появиться Селеста, смотрел в дальний конец Сент-Мэри-стрит, а потом оборачивался, лицо его было готово радостно просиять при ее появлении. Пиппо тренировался на прохожих. Гости, приходившие в ресторан, решили, что он чересчур уж старательно изображает радушного хозяина, поскольку он распахивал перед ними двери. Они и не догадывались, что Пиппо представляет себе, как встретит Селесту, улыбнется, пожмет ей руку, поможет снять пальто и передаст его официанту. Как проведет ее к столику, который выбрал заранее — в тихом уголке ресторана, и Массимо споет им серенаду, когда они будут пить шампанское. Пиппо велел персоналу вести себя безукоризненно, но, стоя под моросящим дождиком, спиной чувствовал их взгляды через стекло, догадывался, как они посмеиваются, смахивая салфетками крошки со скатертей.

Пока Пиппо ждал, волновался, предавался фантазиям, Селеста сидела у Маркуса, рядом с камином, ее колени были сомкнуты, а его рука играла с подолом ее юбки. Она отодвигала ее, но рука снова подползала. Взад-вперед, туда-сюда. И все это время его язык пытался протиснуться сквозь ее сжатые зубы, и Селеста ерзала на диване. Щетина, пробивавшаяся сквозь обивку, впивалась ей в плечо; сапоги рядом с камином раскалились; пальцы Маркуса елозили по ее колготкам цвета загара. Его лицо слишком близко, очертания расплываются, но она чувствует знакомый жар и не может больше этого выносить. Помада размазана по лицу, ей нечем дышать, и наконец Селеста открывает рот. И впивается ему в нижнюю губу. Привкус крови. Она бежит.

• Предыдущая
• 25/54
• Следующая