Выбери любимый жанр

«Серебряная кошка», или Путешествие по Америке - Аджубей Алексей Иванович - Страница 29

Предыдущая
29/29

Изменить размер шрифта:

…Нас было двадцать человек в небольшой уютной комнате. Но казалось, стены комнаты раздвинулись, и всем хватило места. Мы переходили от одной группы беседующих к другой и всюду встречали добрые, дружеские глаза.

Хотя прежде я никогда не видел Говарда Фаста, мне — да, впрочем, всем нам — казалось, что мы уже встречались с ним много раз и наш сегодняшний товарищеский горячий разговор — продолжение каких-то прежних бесед и прежних встреч. И это понятно. Мы ценим и любим книги Фаста, а писатель всегда присутствует в своих произведениях, и мы, таким образом, создаем впечатление о нем. Подвижный, энергичный, совсем еще молодой человек, Фаст шутил, смеялся, рассказывал о своей работе, о своих планах так, как будто и он час тому назад тоже виделся с нами.

Раздался еще один звонок. Пришел Поль Робсон вместе со своим сыном Полем — красивым молодым пареньком. Все бросились пожимать ему руки. Робсон давно не виделся и со своими американскими друзьями. Это был его первый выход в гости после серьезной операции. Операция стоила ему не одну тысячу долларов, так как лечение в Америке платное, дорогое. День пребывания в больнице или клинике стоит американцу свыше тридцати долларов. За роды приходится платить около пятисот долларов. Нам довелось разговаривать с доктором Рейнольдсом. Отнюдь не в шутку он произнес:

— Так сложились обстоятельства, что врачей в нашей стране кое-кто не без оснований называет «гангстерами, наживающимися на болезнях».

Робсон разделся и шагнул в комнату, большой, красивый, статный.

— Когда-нибудь надо делать первый шаг в жизни, — приветствовал он всех.

Двигался Поль Робсон медленно и как-то с опаской. Но глаза его не передавали ни усталости, ни боли. Необычайно мягкая, располагающая улыбка сообщала лицу Робсона притягательную силу. Если кто встречался с его глазами, тому тоже непременно хотелось улыбнуться.

Робсон присел к низкому круглому столику и стал расспрашивать нас о поездке. Мы рассказали обо всем, что видели в стране, а потом по просьбе Робсона и его друзей спели несколько песенок, сочиненных в Америке всей делегацией коллективно. Робсон слушал наши отнюдь не выдающиеся голоса внимательно и только с каждой строчкой новой песни улыбался шире, шире и веселее. Потом приложил ладонь к уху, будто хотел проверить, как звучит его сильный, красивый голос, и подхватил вместе с нами по-русски:

Новый день не просто занимается,

Но таков уже двадцатый век, —

Безусловно, где-то повстречается

С человеком человек!

Кончилась наша песенка. В комнате стало тихо. И вдруг запел Робсон. Пел он вначале чуть слышно, прикрыв глаза, раскачиваясь в такт протяжной песне. Потом он начал петь громче, и голос зазвучал сильнее. Все как зачарованные слушали великого певца. Иные из нас не понимали слов, но Робсон пел так выразительно и так много говорило его лицо, что никто не просил переводить слова песни. Робсон смолк на какую-то секунду. Но вот глаза его открылись шире, он молодо тряхнул головой, распрямил плечи. В комнате, подобно клокотанью весеннего грома, послышалось:

Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и рек.

— Он поет в первый раз после болезни, — тихо сказал Кан. — И поет так восхитительно!.. Через вас Робсон хочет передать привет Стране Советов.

— Ты прав, Альберт, — услышал фразу Кана Робсон. Он кончил петь, развел руками, вздохнул и проговорил: — Заграничного паспорта все еще не дают. Впрочем, для песни нет границ.

Для песни нет границ! Но песню Робсона хотят спрятать в клетку. Выдающемуся артисту Америки и петь-то разрешают не всюду. Хозяева концертных залов не подписывают с ним контрактов. Радио и телевидение закрывают двери перед Робсоном. Разве это потому, что могучий талант певца не привлечет тысяч и тысяч зрителей?! Пусть кто-нибудь решится ответить так. Не смогут, ибо в таком случае легко подвергнуть себя всемирному осмеянию. А жизнь у певца нелегка. Сыну Робсона пришлось обучиться записи песен на пластинки. Он сам продает их тем, кто действительно ценит настоящее американское искусство. Но сколько пластинок может продать один человек?

И все-таки Робсон не падает духом. Мы виделись не с раздраженным, усталым и одиноким Робсоном, а с Робсоном сильным, энергичным и верящим в свою правоту. Когда были спеты все близкие нашему сердцу песни, Робсон поднялся во весь свой богатырский рост, прошелся от стены к стене по комнате, и мы услышали Отелло:

А если ты порочишь

Ее безвинно, мучая меня,

То больше не молись. Греши

без страха

И не раскаивайся. Громозди

Злодейство на злодейство.

Перед этим

Должно все побледнеть,

и ничего

Твоих грехов уже не увеличит.

Много лет оттачивает, шлифует, находит новые оттенки и краски для роли Отелло Поль Робсон. Его мечта — сыграть Отелло в нашем театре, и он выучил роль по-русски. Робсон работает как истинный, требовательный к себе художник, работает много, увлеченно. Он переводит на английский язык «Евгения Онегина», пишет тексты к нотам. Можно только позавидовать воле и собранности этого человека, стоящего выше отнюдь не мелких пакостей, которые совершают по отношению к нему реакционные силы в Америке.

И можно только гордиться, зная, что среди миллионов простых людей — борцов за справедливый, достойный человека мир есть Поль Робсон, есть его друзья-товарищи, замечательные американцы, с которыми нам довелось повидаться.

И, может быть, потому, что последний американский вечер мы провели вместе с Полем Робсоном и его друзьями, часы летели незаметно.

На следующий день мы уже двигались к аэродрому и вскоре поднялись на большом четырехмоторном самолете в воздух. Какие-то минуты был виден весь в огнях Нью-Йорк, а потом мгла атлантической ночи скрыла его от нас.

* * *

Когда делегация советских журналистов пробыла в Нью-Йорке дня три-четыре, бойкие репортеры на одной прессконференции задали нам вопрос:

— Ду ю лайк Америка? (Нравится ли вам Америка?)

— Подождите, коллеги, проедем по вашей стране и скажем совершенно честно все, что думаем о ней.

В своих заметках я и старался, как мог, рассказать о том, что мне нравится и что не нравится в Соединенных Штатах.

Теперь я отдаю в полное распоряжение сан-францисского прессклуба взятых там во временное пользование «черную кошку» и «серебряную кошку». А поскольку журналисты в этом городе — заядлые любители сувениров, можно оставить им на всякий случай и фигурку мышки с блестящими бусинками вместо глаз, ту самую мышку, которая помогала членам делегации в грустную минуту и которой мы награждали по общему согласию того из нас, кто оказывался самым находчивым. Я делаю это в твердой надежде, что «черная и серебряная кошки» сан-францисского клуба не поссорятся с нашей мышкой.

Тем более, что это будет зависеть не от выдуманных фигурок, а от людей.