Герберт Уэллс. Жизнь и идеи великого фантаста - Алдонин Сергей - Страница 57

Многие тогда отвернулись от фабианцев, в самом Обществе царил совершенный разброд, поговаривали даже об его ликвидации. Постановление об исключении тех, кто выступал в поддержку либералов, разумеется, ни разу не было выполнено – Обществу и так грозило затеряться где-то между тремя (теперь уже тремя!) могущественными партиями. Надо было хоть как-то выжить. Тогда-то исполком, который в партии давно уже называли «старой бандой», принял решение «влить в Общество новую кровь». В первую очередь их выбор остановился на Уэллсе. В 1903 году он был единогласно принят в Общество и показал себя на первых порах лояльным и деятельным членом. Правда, на очередных парламентских выборах он активно поддержал Уинстона Черчилля, своего будущего врага.

…Ссориться с фабианцами начал сам Уэллс. Исходные позиции у него были на первый взгляд четкие, и противоречивость их вскрывалась не сразу. Внести социалистическое сознание в усиливавшуюся на глазах лейбористскую партию не удалось. Не возникает ли отсюда необходимость создания самостоятельной социалистической партии? Фабианское общество может послужить ее ядром, но для этого оно должно в корне перестроиться. В сознании Уэллса крепко засело воспоминание о первой встрече с фабианцами в подвале Клементс-Инна. В душе его все восставало против эдакого профессорского тона, усвоенного Обществом. Не положено ли социалистам быть подемократичнее? Общество существует с 1884 года, а в нем до сих пор всего семьсот членов, принятых чуть ли не с франкмасонскими церемониями, да и среди них активно действующих – от силы сто человек! Конечно, фабианцы не притязают на звание партии. Тут с ними спорить не приходится. Но разве эта группа в ее теперешнем состоянии может стать ядром будущей политической партии? Не надо ли ей сперва самой измениться? Впоследствии Уэллс писал, что предпринял тогда попытку создать в Англии некое подобие ленинской большевистской партии. Конечно, он не был таким теоретическим простаком, чтобы распространять это сравнение дальше определенных пределов. Ленинская партия, отвергающая марксизм? Ленинская партия, опирающаяся не на сознательные слои рабочего класса, а только на прогрессивно ориентированную интеллигенцию, в том числе (и отнюдь не в последнюю очередь) на широко мыслящих, преодолевших свой эгоизм буржуа?

Ленинская партия, боящаяся революции и возлагающая надежду на то, что она заполнит политический вакуум после того, как старый порядок рухнет сам собой? Ни одну из подобных глупостей Уэллс, разумеется, произнести не мог. Упоминая о большевистской партии, он имел в виду лишь ее организационную структуру, как он ее понимал. В «Предвиденьях» он писал о «новых республиканцах», которых в «Современной утопии» переименовал в «самураев Утопии» – крепкую группу, объединенную общей идеологией, преданностью делу, строгой партийной и духовной дисциплиной, спартанским образом жизни, а потому способную руководить массами, или, точнее, предлагать им именно те решения, которые масса уже «выносила» в себе, но еще не осознала в четких политических терминах. Впрочем, и само понятие «масса» для марксистов и Уэллса звучало по-разному. Он сформулировал это различие так: «Маркс был за освобождение рабочего класса, я стою за его уничтожение». Рабочий класс, по мысли Уэллса, в ближайшее время исчезнет. Его верхушка в ходе научной революции сольется с технической интеллигенцией. Что же касается тех, кто не сумеет найти себе место в новом индустриальном обществе (здесь Уэллс впервые поднимает одну из проблем современной западной социологии – «проблему неспособных»), то они деклассируются, превратятся в «людей бездны», и по отношению к ним у общества будет лишь одна забота – как прокормить их и тем самым обезопасить себя от них.

Уэллс именовал себя мелкобуржуазным социалистом. Но он был совершенно убежден, что именно мелкобуржуазному социализму и суждено восторжествовать в ближайшие десятилетия, и в пределах этого течения принадлежал к людям наиболее радикальным. Или, если употреблять бытовые понятия, – к людям весьма беспокойным. Что и предстояло почувствовать фабианцам. В 1904 году совершенно для всех неожиданно он заявил, что в знак протеста против брошюры Шоу «Фабианизм и налоговая проблема» выходит из Общества. Когда ему объяснили, что в построенной на демократических началах организации, каковой является Фабианское общество, всякий вправе высказывать свою точку зрения и несогласные могут просто оспаривать ее, он, хотя и не сразу и не без больших капризов, взял свое заявление обратно. Уэббам пришлось приехать на два дня в Сендгейт и долго его уговаривать. В знак примирения был устроен торжественный обед, на котором кроме Уэллсов, супругов Шоу и супругов Уэбб присутствовали еще автор нескольких философских работ премьер-министр Артур Балфур и один из епископов. Беатриса Уэбб записала в своем дневнике, как ей в этот раз понравился Уэллс. Секретарь Фабианского общества Эдвард Пиз (в «Опыте автобиографии» Уэллс не забыл его упомянуть, обозвав квакером, сухарем и педантом) получил в эти же дни письмо, в котором Уэллс сообщал ему, что терпеть не может фабианцев. Спокойнее всего к подобным выпадам Уэллса относился Шоу. Он считал, что просто Джейн избаловала мужа до безобразия. И вообще она ошиблась выбором. Когда они с Уэллсом поженились, он, Бернард Шоу, был еще холостяком. Очевидно, она этого тогда не знала. Шоу, конечно, шутил. Он женился иначе, чем Уэллс, – не на бедной студентке, а на дочери своего бывшего нанимателя, крупного дублинского домовладельца. То, что он тем самым пошел по стопам Гарри Тренча, далеко не во всем симпатичного ему героя собственной пьесы «Дома вдовца» (1892), его нисколько не смущало: деньги, которые принесла Шарлотта Пэйн-Таунзэнд, давали ему возможность думать не о заработках, а о серьезных делах – реформе английского театра и пропаганде социализма. И вообще он относился к Уэллсам с большим сочувствием. К Джейн – за все, что ей приходилось терпеть, к Герберту Джорджу – за его подвластность настроениям, неспособность контролировать себя, неумение вести себя и поддерживать добрые отношения с людьми. И еще – за поразительное непонимание того, как делается политика. Хотя бы на самом элементарном уровне. Здесь Шоу не мог удержаться от того, чтобы все время давать Уэллсу советы – даже в тех случаях, когда тот выступал против него. Чуть что, он принимался писать ему письма – насмешливые, чуть издевательские, но неизменно доброжелательные. Написанные немного в той манере, в какой взрослые пишут детям. И в самом деле, Бернарду ли Шоу – великому оратору и изощренному политику – было бояться Уэллса с его истеричностью и – в минуты волнения – сбивчивой речью и голосом, поднимавшимся до визга? Но Уэббов он предупреждал, что сбрасывать со счета Уэллса нельзя. Он пользуется огромной популярностью в стране, и сами по себе его взгляды вполне разумны и найдут поддержку в среде молодых фабианцев. К тому же Уэллс не привык отступаться от своего. И действительно, обед в присутствии премьер-министра нисколько не помог делу.

Конфликт Уэллса с фабианцами, точнее – со «старой бандой», продолжал разгораться. Правда, открытое столкновение оказалось несколько отсрочено тем, что Уэллсу очень трудно давался «Киппс», над которым он тогда работал. К тому же он опять заболел и два месяца провел в постели. Впрочем, лучше относиться к фабианцам он за это время не стал. «Я собираюсь взорвать Фабианское общество изнутри и выбросить его в мусорный ящик», – писал он Форду. Надо, наконец, считал он, вместо расплывчатых разговоров о социализме как царстве справедливости сформулировать конкретные цели, которые ставит перед собой Фабианское общество. Целей этих должно быть, по его мнению, три: национализация земли и крупной промышленности, уравнивание в правах мужчин и женщин и обеспечение одиноких матерей. Последние два пункта должны были очистить английское общество от остатков викторианской морали и оздоровить его. Что касается суфражисток, считавших, что эти вопросы решаются предоставлением женщинам доступа к избирательным урнам, то над ними он смеялся. Политический сдвиг в стране заставил его поспешить с началом своего наступления. В январе 1906 года состоялись парламентские выборы, которые принесли невиданный успех либералам. К тому же в палату общин впервые были избраны лейбористы – сразу двадцать девять человек. Комитет рабочего представительства отныне получал возможность стать политической партией. Независимая рабочая партия, руководимая горняком Кейром Харди, превращалась из обыкновенной левой группы в серьезную силу и одну из главных частей лейбористской партии (эта партия основана на принципе коллективного членства). Еще в декабре 1905 года Уэллс напечатал в «Индепендент ревью» большую статью «Беда с башмаками», где среди прочего издевался над теми, кто, «именуя себя социалистами, старается уверить вас, будто разговоры о понижении муниципалитетами цен на воду и газ это и есть социализм, и считает, что мельтешить где-то между консерваторами и либералами значит пролагать путь к Золотому веку». 9 февраля он прочитал на заседании Общества свой манифест «Пороки фабианцев». Там говорилось, что в современных условиях это Общество больше всего напоминает гостиную, где люди обмениваются непонятными для посторонних домашними шутками и ведут левые разговоры. Если фабианцы ставят своей целью пропаганду социализма, пусть всерьез его пропагандируют. Для того чтобы англичане повернулись к социализму, надо, чтобы они сперва побольше о нем узнали. Пора кончать с кастовым духом фабианцев! Надо довести число членов до семи тысяч, открыть местные отделения, достать деньги и начать издавать собственный орган. В принципе ничего неприемлемого для фабианцев во всем этом не было. В ином случае им было не отстоять право на самостоятельное политическое существование, а одно из требований Уэллса они выполнили при первой возможности – начали с 1913 года издавать еженедельник «Нью стейтсмен». Молодежь вся была за Уэллса, «старая банда» тоже склонялась к тому, чтобы принять его предложения. Конечно, Уэллс в тот момент был самым радикальным из фабианцев, но он все-таки был фабианцем и никем другим, и, когда Кейр Харди предложил ему стать членом Независимой рабочей партии, он отказался. Тут не было никакой непоследовательности. В 1906 году, ведя переговоры с одним американским издательством о своей новой политической книге, он специально просил, чтобы в заглавии не было слова «социализм», ибо он на корню отметает самую идею классовой борьбы. Для него социализм, писал он, это прежде всего план переделки человеческой жизни, замены беспорядка порядком, и главное его, Уэллса, отличие от других социалистов состоит в том, что для него чрезвычайно важен вопрос о самообуздании и добровольном подчинении новым политическим институтам. И это писалось по поводу книги, вышедшей в 1908 году под названием «Новые миры вместо старых» и содержащей больше элементов подлинной социалистической доктрины, чем любое другое произведение Уэллса!