Герберт Уэллс. Жизнь и идеи великого фантаста - Алдонин Сергей - Страница 43

Чем приманивала фантастов Луна?

Трудно сказать. Скорее всего тем, что этот неведомый мир всякую ночь у нас на глазах, сам все время о себе напоминает, добраться же до него представлялось немногим сложнее, а может быть даже и легче, чем достичь далеких стран на земной поверхности. Да, наверное, и безопаснее: по дороге никто не убьет, не ограбит. И на Луну летали с помощью птиц, воздушного шара, пушки, а то и просто переносились туда каким-либо волшебным способом. Конечно, непознанность этого мира служила главной приманкой для почти всех путешественников, исключая, быть может, одного Жюля Верна. На лунной поверхности легко было разместить человекоподобные существа, дававшие нам пример, как следует или как не следует жить. Всякое путешествие на Луну было либо утопией, либо антиутопией. Уэллс, как всегда, повел себя не по правилам. Прежде всего, его герои (за что его осудил Жюль Верн) попадали на Луну совершенно необычным способом, и Уэллс мог бы сказать себе в оправдание лишь то, что он этот способ не сам придумал. Когда Ричард Грегори узнал о намеренье Уэллса написать роман о путешествии на Луну, он прислал ему опубликованную в «Нейчур» в августе 1900 года статью профессора Пойнтинга, где рассказывалось об экспериментах по получению вещества, способного экранировать земное притяжение. Но главное было не в этом. Конечно, Уэллса тоже заманила на Луну возможность показать неведомый мир, но поместился этот мир не на поверхности нашего спутника, а в его недрах, и описывая его, Уэллс не стал делать выбор между утопией и антиутопией, а предпочел по-свифтиански, причудливо, перемешать то и другое. Здесь Уэллс доказал правоту Жюля Верна, который, назвав его «представителем английского воображения», сослался в первую очередь на его роман о путешествии на Луну. Впрочем, Уэллс показал себя в этом романе «представителем английского воображения» задолго до того, как его герои отправились в путешествие. Рассказчик – зовут его Бедфорд – встречает первое странное существо вовсе не на Луне, а в обычной английской деревне. Прогорев на финансовых операциях (правильнее их назвать махинациями), он решил поправить свои дела литературой и, поскольку ему сказали, что в театре можно хорошо заработать, решил написать пьесу. Он снял домик в деревне и принялся за дело. К его удивлению, пьеса все как-то не получалась, и он довольно скоро понял, чья тут вина. Каждый вечер у него под окном появляется какой-то странный человечек. Постоит, пожужжит, а потом, глянув на часы, совсем как Белый Кролик у Кэрролла, стремительно бросается обратно. Только что не кричит: «Я опоздал, я опоздал!» Вот почему с пьесой не ладится! И так – две недели подряд! Пьеса не сдвигается с места, и на четырнадцатый вечер Бедфорд решает положить этому конец. Он вступает в разговор с незнакомцем и приводит того в большое смущение, объяснив ему, как со стороны выглядят его ежевечерние прогулки. Он выходит полюбоваться закатом, но ни разу не поглядел на закат, ни разу не пришел, куда собирался, и – совершенная уже для того неожиданность! – все время жужжит.

Так начинается их знакомство, и скоро мистер Бедфорд уже помогает мистеру Кейвору (так, оказывается, зовут этого чудака) работать над «кейворитом» – веществом, которое служит экраном, непроницаемым для земного притяжения. Энтузиазм мистера Бедфорда день ото дня растет: ему приходят в голову все новые области применения кейворита, а значит, и новые способы обогащения. Кейвор – человек непрактичный, и, следовательно, заправлять всем будет он, Бедфорд. Но случается так, что Бедфорд сперва оказывается спутником Кейвора, когда тот из научной любознательности решает полететь на Луну. Если соорудить стеклянный шар с закрывающимися шторами из кейворита, предпринять подобное путешествие совсем нетрудно. И вот они уже на Луне. На первый взгляд это тот самый необитаемый мир, который уже давно описали астрономы. Но для Уэллса в подобном случае роман не стоил бы бумаги, на которой написан. Ему нужно было лунное население. И оно появилось. Луна возникла одновременно с Землей, но обладает меньшей массой, раньше должна была остыть, а следовательно, и органическая жизнь могла возникнуть на ней раньше. Конечно, притяжение Луны слишком мало, чтобы удержать атмосферу, но что если она – пористое тело? Не мог ли воздух скопиться в ее недрах? К тому же температура поверхности Луны в ночное время приближается к абсолютному нулю, а значит, любой газ неизбежно приходит в жидкое состояние и благодаря этому обретает, пусть на время, плотность, мешающую ему улетучиться в мировое пространство. Все эти соображения и помогают Уэллсу создать лунную флору, фауну и населить Луну разумными существами. Конечно, человеческому восприятию целый мир, расположенный внутри планеты, покажется странным, но столь же странными должны казаться селенитам земные города и даже дома. Все зависит исключительно от того, кто к чему пригляделся и притерпелся, а Уэллс никогда не баловал читателя привычным. Он, напротив, ставил целью разрушать умственные стереотипы. Лунный мир живет по своим законам, и Уэллс потому-то так легко балансирует на грани утопии и антиутопии, что, с одной стороны, показывает читателю, насколько его удивление и неприятие увиденного сродни его ограниченности, а с другой, не мешает тому проводить аналогии между земным и лунным. Лунный мир оказывается при этом карикатурой земного. В некоторых, во всяком случае, отношениях. Селениты – существа в высшей степени специализированные. Разделение труда достигло там такого высокого уровня, что привычное для нас многофункциональное существо, именуемое человеком, попросту исчезло. Это высокоразвитый мир. В нем есть и искусство, и наука. Но художник только рисует. Он ни о чем больше не думает, ни к чему больше не стремится, ничего не умеет. Он только рисует – и ненавидит всех, кто занят чем-то другим. Математик только выводит формулы и способен улыбнуться, лишь открыв какой-либо математический парадокс. Есть ученые, обладающие способностью создавать новые идеи. Есть другие, способные только хранить в себе знания, и единственное, что психологически объединяет тех и других, – это крайнее тщеславие. Но подобная проблема при селенитском уровне специализации разрешается простейшим образом. При каждом ученом кроме дюжих носильщиков, таскающих эти тщедушные существа по лунным галереям, состоят еще и глашатаи с трубовидными головами. Они идут перед носилками и что есть мочи орут о заслугах ученого. На Луне нет книг – все знания хранятся в мозгах, которые мы теперь вправе были бы сравнить с соответствующими частями компьютеров; нет многих механизмов и механических приспособлений, поскольку их заменяют живые существа, специально приспособленные в силу своего строения для производства нужных работ. Разделение труда биологически закрепилось в великом многообразии не очень уже одно на другое похожих существ. Но этого мало. И, совсем как доктор Моро своим скальпелем создавал новые формы жизни на Земле, так их создают и на Луне. Это «инструменты» чуть ли не в буквальном смысле слова. Они лишены признаков личности, и, когда в них нет нужды, их каким-то образом «выключают» (что, замечает Уэллс, все-таки лучше безработицы) и сваливают в своеобразных «складах рабочей силы». На Луне возникло «Царство науки» в самых рациональных и одновременно гротескных формах. Это общество можно назвать как угодно, но только не человеческим обществом. На что, впрочем, оно и не претендует. Некоторое время спустя, после того как Бедфорду удается с изрядным запасом золота сбежать на Землю, а Кейвор оказывается в руках селенитов, Великий Лунарий изъявляет желание увидеть его и как можно больше узнать про Землю. И мистер Кейвор – человек наивный – рассказывает все как есть. И о существовании на Земле многих государств, и о войнах между ними, и о страшных орудиях уничтожения, которыми они располагают. Правитель Луны выслушивает все это так же, как выслушивал Гулливера король великанов. Здесь все права антиутопии берет на себя земное общество. Великий Лунарий с первого же взгляда представляется нам чем-то давно знакомым.