Царь нигилистов 5 (СИ) - Волховский Олег - Страница 21

— Прямой голос — это способность позволять духам говорить собственными голосами, — сказал Юм. — Трансовая речь — это, когда дух говорит моим голосом.

— А «физический медиумизм»? — спросил Саша.

— Левитация и способность перемещать предметы.

— Дэниел владеет всеми четырьмя способностями, — сказал царь. — А в последней не знает себе равных.

— А я даже не прорицатель, — сказал Саша. — Если кто-то спросит меня о своём будущем, я скорее всего ему не отвечу.

— Я тоже знал только дату смерти матери, — поведал Юм, — и моя мать знала дату своей смерти, она предсказала её за несколько лет. В тот вечер я болел и лежал в постели, но стал вдруг кричать и звать на помощь. Моя тётя прибежала ко мне и застала в слезах. Я сказал ей, что мама умерла и только что сказала мне об этом: «Дэн, в 12 часов».

— Я не знаю дату смерти мама́, — признался Саша. — Отцу я сказал, но думаю, что это государственная тайна. Однако я здесь, чтобы сломать судьбу там, где она становится роком.

— Невозможно изменить то, что предначертано, — проговорил Юм.

— А я попробую, — возразил Саша.

Юм усмехнулся.

— Я не вижу всего, — продолжил Саша, — отдельные события, отдельные вещи, изобретения будущего, которые я не всегда могу повторить. Судьбу некоторых стран: объединение Италии, Объединение Германии и ближайшие полтора века России, которые, мне кажется, тоже государственная тайна.

Саша подумал, стоит ли выдавать ему подробности? Ещё припишет гад чужие пророчества себе! Хотя это же публично, присутствует больше 10 человек, а значит смогут оспорить.

Мама́ подняла глаза на мужа, взмахнув ресницами, строго посмотрела на него и спросила:

— Саша, это правда про твою смерть?

— Да, — кивнул царь.

— Когда?

— Ещё не скоро, успокойся. Я скажу тебе. Потом…

25 июня в день рождения Николая Первого ему открывали памятник на площади перед Мариинским дворцом. Никса приехал на открытие, и Саша стоял рядом с братом.

Утром была панихида в крепости. Потом папа́ с дядей Костей объезжали войска. В Исакии, на южной площадке, был молебен и вечная память деду.

Присутствовал дипломатический корпус. Лицо одного из дипломатов с черными пышными усами и обширной лысиной показалось Саше смутно знакомым.

— Кто это? — спросил он Гогеля.

— Отто фон Бисмарк, — ответил Григорий Фёдорович, — прусский посол. Интересная личность. Говорят, учит русский язык и любит охотиться на медведя. А Горчаков прочит ему великое будущее.

Саша бесцеремонно разглядывал грядущего «железного канцлера», стараясь получше его запомнить.

Войска взяли на караул, грянуло «ура» и загрохотал салют всей артиллерии и канонерских винтовых лодок.

Памятник Николаю Павловичу Саша видел ещё в 21-м веке, но плохо помнил, что к чему.

Ни Маша, ни Тютчева на празднике не присутствовали, так что основным экскурсоводом работала Жуковская, а Гогель подсказывал по военным вопросам.

Дедушка восседал на вставшем на дыбы коне, и Саша предположил, что последний символизирует Россию.

— Государь в парадном мундире Лейб-гвардии Конного полка, шефом которого он являлся, — просветил Григорий Фёдорович. — А конь — его любимый жеребец — Амалатбек.

— Вокруг пьедестала четыре аллегорические фигуры: «Сила», «Мудрость», «Правосудие» и «Вера», — продолжила Жуковская.

Это было прямо смешно. Сила? Поражение в Крымской войне. Мудрость? Власть бюрократии и повальная коррупция. Правосудие? Декабристы и Петрашевцы. Вера? Ну, может быть. Под черепную коробку не заглянешь. А гонения на старообрядцев можно по-разному трактовать. Может и от веры.

— Головы фигур — это скульптурные портреты вдовствующей императрицы и великих княгинь — Марии Николаевны, Александры Николаевны и Ольги Николаевны, — добавила Жуковская.

— Бабиньки, Тёти Мэри, Адини и тёти Олли, — перевёл Никса.

«Сила» действительно смахивала на Александру Фёдоровну в молодости.

— На постаменте четыре барельефа, — подключился Григорий Фёдорович. — «14 декабря 1825» (победа над мятежниками), «усмирение холерного бунта в Петербурге на Сенной площади», «составление свода законов Сперанским» и «открытие Николаевской железной дороги».

С важностью трех последних событий поспорить было трудно, а первое Саша бы воздержался помещать на постамент.

— Обычно такие памятники до первой революции, — шепнул Саша Никсе.

— Значит его снесут? — спросил брат.

— Нет, этот не снесут. Посмотри, как стоит конь: он опирается только на задние ноги, у него две точки опоры — это уникальное инженерное решение, оно и спасет.

— Да, — кивнул Никса, — мне говорили, что это техническое чудо.

— Знаешь, я бы не хотел, чтобы памятники мне ставило государство, только по народному сбору. И никак иначе.

— А если не соберут? — усмехнулся Никса.

— Значит, обойдусь.

Потом, как на большом царском выходе, обошли монумент, и войска прошагали церемониальным маршем. Дядя Костя проходил во главе Финляндского полка с саблей в руках, и при этом был в морском генерал-адъютантском мундире и в шляпе.

Саша подумал, что заклёпочники бы его съели.

В тот же вечер царская семья переехала в Петергоф.

И там Гогель передал Саше приказ явиться в хорошо ему знакомый синий кабинет.

«Ну, конечно, — думал Саша, — бабинька уехала, а Юм свалил в свою Шотландию». Знаменитый столовращатель оказался шотландцем, хотя действительно долго жил в Североамериканских штатах. Более того, Юм утверждал, что он сын бастарда какого-то шотландского графа. Тот факт, что в Шотландии были графы, явился для Саши некоторой неожиданностью.

Шотландия ассоциировалась у него с кильтами, клетчатыми пледами, брутальными горцами и Дунканом Маклаудом.

По матери же Юм происходил из потомственных экстрасенсов: ясновидящей была его мать, дядя матери и отец дяди. Но ничего хорошего в этом не было, поскольку в Шотландии дар «второго зрения» считался фамильным проклятием, и только прогрессивный девятнадцатый век внес некоторые коррективы, так что при посредничестве императора Александра Николаевича Юм смог жениться на русской дворянке Александре Кроль. После чего бесплатность его сеансов была уже не столь важна.

«Интересно, есть ли в Петергофе гауптвахта, — размышлял Саша. — Впрочем, и до Царского недалеко».

Царь при встрече обнял и усадил рядом, так что Саша несколько успокоился.

И папа́ выложил на стол документ из нескольких листов, прошитых и прошнурованных толстой зеленой нитью с сургучной печатью на узле. Документ был снабжен изящной рамочкой с виньетками по углам и размашистыми министерскими подписями. И гласил:

'По указу ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВИЧА САМОДЕРЖЦА ВСЕРОССИЙСКОГО

и прочая, и прочая, и прочая

ПРИВИЛЕГИЯ

Великому князю Александру Александровичу и академику Борису Семеновичу Якоби на аппарат по передаче голоса на расстояние по телеграфным проводам'.

— Вау! — воскликнул Саша.

Царь поморщился и закурил.

— А комнаты для телефонной станции Сухопутная таможня уступит? — спросил Саша.

— Да, — кивнул царь.

— Супер! — сказал Саша. — Десять месяцев, правда. С патентным бюро было бы гораздо быстрее!

— Уймись, — сказал царь. — Я хочу, чтобы ты запомнил. Ещё одно нарушение моего приказа, и это будет последняя привилегия в твоей жизни, что бы ты там ни придумал. Надеюсь, не повторится?

— Хорошо, — вздохнул Саша.

Привилегия была выдана на десять лет и пошлина оплачена, очевидно, папа́.

Хотя Саша уже мог и сам оплатить.

Стоил ли научно-технический прогресс подчинения не всегда разумным приказам? Видимо, да. «Вот так и становятся сислибами», — подумал Саша.

В тот же день Саша написал Мамонтову по поводу привилегии и помещения в Сухопутной таможне. На прошлое письмо бывший откупщик ещё не ответил. Саша опасался, как бы он не свалил на свой строящийся завод в Баку.