Дикари (ЛП) - Энн Шеридан - Страница 65

Я не могу с этим справиться. Как только я скажу ей, что она каким-то образом стала всем моим гребаным миром, она станет еще большей мишенью, и я уничтожу еще большую часть своей души, если ее у меня заберут, как и любую другую женщину, которую я впустил в свой мир.

Это просто пиздец. Любить ее — значит держать на расстоянии вытянутой руки, но такая женщина, как Шейн, никогда не согласится с этим. Она бы сказала, чтобы я засунул свою гребаную потребность держать ее на расстоянии прямо себе в задницу и пошел нахуй. Что я могу сказать? Эта девушка умеет обращаться со словами.

Я опускаю руку, и мысленно ругаю себя за то, что оказался такой мягкотелой сучкой. Шейн никогда бы так не отступила. Она бы схватила гребаного быка за рога и заставила его слушать ее. Она такая же упрямая.

Из комнаты доносится тихое бормотание, и вместо того, чтобы отстраниться, я снова поднимаю руку. Дверь закрыта неплотно, поэтому я легонько толкаю ее, и она скользит по плюшевому ковру.

Мои братья откинулись на спинку ее кровати: Леви растянулся на краю, а Маркус лежит на противоположной стороне, закинув руку за голову. Шейн сидит рядом с ними, скрестив ноги, и ее взгляд тут же устремляется на меня. Подозрение зарождается в моей груди, но когда я рассматриваю сцену секундой дольше, я понимаю, что никто здесь не занимался сексом, по крайней мере, пока. С Шейн ничего не скажешь наверняка. Мои братья — любители потрахаться, а она вообще готова на все, что они выкинут.

Не буду врать, я никогда так чертовски не ревновал. Каждую ночь я слышу, как они трахают ее, словно не могут без нее дышать, но мало кто знает, что от звуков ее хныканья, вздохов и стонов наслаждения я страдаю, задыхаясь. Каждую. Ебаную. Ночь.

Мне повезло, что она позволила мне приблизиться к ней, позволила прикасаться к ней достаточно долго, чтобы кровь продолжала течь по моим венам, но я больше так не могу. Я не могу больше быть без нее.

Прошло несколько дней с тех пор, как мы сидели на том холме, прощаясь в последний раз с нашей матерью, и с тех пор в моей груди зияет огромная дыра, и хотя мои братья смотрят на это сквозь пальцы, Шейн — нет. Она видит меня так, как никто никогда раньше.

Ее глаза задерживаются на моих, и без единого слова, произнесенного, между нами, она знает, почему я здесь. Она переползает через кровать, придвигаясь ближе к Маркусу, кладет руку на освободившееся место и молча приглашает меня подойти.

Я, блядь, не могу сопротивляться.

Я протискиваюсь мимо двери ее спальни, и в комнате раздается ехидный смешок моего брата.

— Смотрите, кто наконец-то прошел через дверь, — ворчит Леви, не потрудившись оглянуться через плечо.

Во мне нарастает раздражение, пока я продолжаю идти, но когда взгляд Маркуса встречается с моим, моя рука немедленно тянется к складному ножу в кармане.

— Что это было? — спрашивает он с ухмылкой на губах. — Твоя пятая попытка?

Лезвие вылетает из моих пальцев, глубоко вонзаясь в подушку рядом с его лицом, заставляя Шейн ахнуть от удивления.

— Подойди и скажи это мне в лицо, — предупреждаю я его.

Маркус собирается сделать шаг, он не из тех, кто отступает от драки, но Шейн кладет руку ему на бедро, удерживая его на месте.

— Прекратите, — бормочет она, бросая тяжелый взгляд в сторону Маркуса. — Это мое безопасное место. Здесь не будет всего этого дерьма. Это понятно?

Маркус закатывает глаза и устраивается поудобнее рядом с ней, вытаскивая мой нож из мягкой подушки и демонстративно засовывая его в карман, предупреждая меня, что я никогда больше не увижу это конкретное лезвие, но когда глаза Шейн возвращаются ко мне, мне становится все равно.

Мои братья тихо переговариваются между собой, но ясно, что Шейн абсолютно не интересуется тем, о чем, черт возьми, они говорят, все ее внимание принадлежит мне. Я подхожу к краю ее кровати и, блядь, не сдерживаюсь. Я завязал с этим дерьмом. Какой смысл отрицать то, что так ясно видно у меня перед глазами?

Опустившись на край ее кровати, я обхватываю ее рукой и притягиваю к себе. Она прижимается к моей груди, ее мягкие пальцы скользят по моей рубашке и, несомненно, чувствуют под ней учащенное биение моего сердца.

Ее любопытные глаза задерживаются на моих, когда я поднимаю на нее взгляд.

— Ты в порядке? — бормочет она так тихо, что я сомневаюсь, что мои братья могут ее услышать. — Тебе нужно поговорить о ребенке?

Я качаю головой.

— Как бы мне ни было больно это признавать, я думаю, что с моим отцом он в полной безопасности. Он не причинит ему физического вреда, пока он еще так мал. Насилие над нами началось только после того, как мы смогли понять, что, блядь, происходит.

— Ты уверен?

— Уверен. Он жестокий человек, но понимает, что дети рождаются невинными. Он заставит какую-нибудь бедную женщину работать день и ночь, чтобы ухаживать за ребенком, время от времени заглядывая к нему, чтобы убедиться, что он помнит его лицо. А когда ему исполнится несколько месяцев, он начнет лелеять его настолько, чтобы заставить полюбить себя, и тогда, когда придет время уничтожить его — это будет гораздо больнее.

Шейн закрывает глаза, реальность плана моего отца относительно моего сына омрачает часть ее испорченной души, но, когда она снова открывает глаза и смотрит глубоко в мои, ее брови хмурятся.

— Ты ведь не об этом пришел поговорить, верно?

Я не отвечаю, но мне это и не нужно. Она знает меня на более глубоком уровне, чем я сам, и я не знаю, как, черт возьми, это произошло, пока я был занят тем, что отталкивал ее, но она поняла это. Она всегда понимала.

Я кладу руку на руку Шейн, лежащую у меня на груди, и я обхватываю пальцами мягкую кожу ее запястья, чувствуя ровное биение пульса и наблюдая, как ее глаза расширяются от понимания.

— Мы не обязаны этого делать, — шепчет она, давая мне выход, в котором, она знает, я обычно нуждаюсь.

Моя рука обвивается вокруг ее шеи, и я притягиваю ее к себе, ощущая ее дыхание на своих губах.

— Пора, императрица.

Мягкий шепот срывается с ее губ, прежде чем она сокращает расстояние и накрывает своими губами мои. Она нежно целует меня, слишком напуганная, чтобы настаивать на том, чего действительно хочет, зная, как быстро всего лишь небольшое давление может заставить меня выйти из ее комнаты.

Шейн отстраняется, и ее великолепные голубые глаза встречаются с моими, видя, насколько серьезно я к этому отношусь.

— Вон, — требует она, ее грудь быстро поднимается и опускается, пока она удерживает мой взгляд.

— А? — Леви хмыкает, вскидывая голову, чтобы попытаться отвести ее взгляд от моего.

Шейн пинает ногой, ударяя его по бедру и отодвигая его назад на кровати, и если бы она пнула его чуть сильнее, ублюдок полетел бы прямо на пол.

— Ты слышал меня, — говорит она, протягивая руку за спину, чтобы ущипнуть Маркуса за руку. — Тебя это тоже касается. Вы оба, вон.

Маркус отпрыгивает от нее, скуля.

— Что, почему?

Улыбка растягивает мои губы. Над ним очень сложно не подшутить.

— Потому что я собираюсь трахать твою девушку до тех пор, пока она не забудет, кто ты такой, — поддразниваю я его, зная, что ей никогда не понравится идея быть только моей, особенно сейчас, когда она по уши влюблена в двух моих засранцев-братьев, хотя я не знаю, осознает ли она это вообще.

Шейн стонет и толкает меня в ребра, прежде чем оглянуться через плечо на Маркуса.

— Нам просто нужно… поговорить, — говорит она ему.

— Ага, — усмехается он.

— Уходи, Маркус, — предупреждает она его. — Пока я не рассказала ему, как ты рассказывал мне о том, как в детстве выстрелил ему в задницу.

Предательство разрывает меня на части, когда я таращусь на своего брата.

— У нас был уговор, — выплевываю я. — Где твоя преданность?

Маркус толкает Леви в спину, прежде чем взглянуть на свои несуществующие часы.

— О, черт. Который час? Нам лучше поторопиться.

Парни исчезают за дверью, и я не упускаю из виду, как Маркус прикрывает за собой дверь, изо всех сил стараясь не закрыть ее полностью, но, честно говоря, легкий побег, вероятно, в наших интересах, учитывая, что у нас двоих не было ни одного разговора, который не включал бы попытки оторвать друг другу голову.