Дикари (ЛП) - Энн Шеридан - Страница 40

Он подходит к черному внедорожнику и упирается руками в капот, наклонив голову вперед. Мышцы его спины напряжены, и я могу только представить, какой ад творится у него в голове прямо сейчас. В любом случае, он выглядит готовым устроить ад… или утонуть в нем.

Я опускаю руку на грудь Маркуса, и поднимаю взгляд, чтобы встретиться с его темными глазами, но всепоглощающее горе, с которым он смотрит в ответ, едва не сбивает меня с ног.

— Дай нам минутку, — говорю я ему.

Хватка Маркуса на моих руках усиливается.

— Это плохая идея, детка. Никто не знает, как он отреагирует на это. Дай ему немного времени остыть.

— Я поддерживаю Марка, — говорит Леви, подходя немного ближе и кладя руку мне на бедро. Я оглядываюсь через плечо, чтобы встретиться с его сокрушенным взглядом. — Роман… он тяжело все воспринимает. Он сдерживается до тех пор, пока не может больше терпеть, а затем взрывается. Ты не захочешь быть там, когда это произойдет.

Я качаю головой, мой взгляд снова останавливается на измученном человеке на другой стороне подъездной дорожки.

— Я так не могу, — бормочу я. — Посмотрите на него. Ему нужен кто-то. Я не собираюсь просто оставлять его там, чтобы это его грызло. Ему нужно выплеснуть это наружу. Ему нужно закричать… или придушить кого-нибудь. Я, блядь, не знаю, но я не собираюсь просто стоять в стороне и позволять ему держать все в себе. Это уничтожит его.

Леви хватает меня за руку и вырывает из хватки Маркуса, разворачивая лицом к себе.

— Думаю, ты меня не слышишь, — предупреждает он. — Если ты заставишь его заговорить об этом до того, как он будет готов, он задушит тебя на хрен.

Мои пальцы сжимаются вокруг его крепкой хватки, и я отрываю их от своей руки, мои глаза сужаются, когда во мне нарастает тихий, яростный гнев.

— А ты не слышишь меня, — выплевываю я, ненавидя то, что моя упрямая натура всегда вступает в противоречие с их потребностью управлять каждым аспектом моей жизни. — Роман нуждается во мне, и нравится тебе это или нет, я иду туда, чтобы помочь ему. Ему нужна отдушина, и эта отдушина — я. Тебе нужно научиться доверять мне, — говорю я, оглядываясь на Маркуса. — Вы оба должны доверять мне. Я знаю, что делаю.

Взгляд Леви перемещается поверх моей головы на Маркуса, в глубине его обсидиановых глаз читается настороженность, кажется, они ведут какой-то безмолвный разговор. После короткой паузы Леви обреченно вздыхает и нежно сжимает мою руку.

— Хорошо, — бормочет он. — Ты можешь идти, но если он сорвется, ты уберешься оттуда к чертовой матери.

Я поднимаю бровь, раздражение горит глубоко внутри меня.

— Спасибо, — бормочу я, борясь с желанием закатить глаза от того, как эти парни думают, что если они признались мне в своей вечной любви то, это внезапно вознаградит их возможностью мной командовать. — Но я не спрашивала разрешения.

Взгляд Леви становится жестче, и я не сомневаюсь, что он борется с желанием надрать мне задницу, но я не задерживаюсь, чтобы выяснить это. Выскользнув от них, я направляюсь по огромной подъездной дорожке к Роману, полная решимости помочь ему тем немногим, что в моих силах, хотя, если быть до конца честной, я абсолютно понятия не имею, что я могу предложить ему, чтобы хоть немного облегчить его боль.

Он стоит ко мне спиной и никак не показывает, что слышит мои шаги, и когда я подхожу ближе, то ловлю себя на том, что оглядываюсь через плечо. Маркуса и Леви нигде не видно, но я не сомневаюсь, что они все еще рядом, готовые прыгнуть и спасти меня, если до этого дойдет. Но по большей части они предложили мне то немногое уединение, на которое были способны, и за это я благодарна им.

Подойдя к Роману сзади, я осторожно кладу руку ему на середину спины, ощущая напряженные мышцы. Его тело сотрясает ярость, и это разрывает что-то внутри меня. У нас с Романом всегда были натянутые отношения, с самого начала. Мы сталкивались лбами на каждом шагу, но этот засранец мне более чем понравился, и видеть его в таком состоянии причиняет мне боль, к которой я не была готова.

Его тело напрягается под моими прикосновениями, и он становится невероятно неподвижным.

Придвигаясь к нему, я поднимаю взгляд на мужчину, который стоит передо мной, медленно провожу рукой по его спине, чтобы нежно обхватить пальцами его бицепс.

— Роман. — Его имя произносится нежнейшим шепотом, от которого его голова медленно приподнимается.

Он переводит взгляд на меня, и я задыхаюсь, когда его темные, мертвые глаза встречаются с моими. Он выглядит как совершенно незнакомый человек, полностью потерянный из-за боли и горя, поселившихся в его сердце. С каждым ударом сердца я понимаю, что готова сделать или сказать абсолютно все, что потребуется.

Я делаю шаг к нему, моя грудь мягко касается его руки, а темнота окружает нас, не оставляя ничего, кроме оранжевого свечения, исходящего от ада позади нас, нагревая мою кожу и громко бушуя в тихой ночи.

— Позволь мне забрать твою боль.

Роман надолго задерживает на мне взгляд, его отчаяние похоже на две глубокие, полые ямы беспомощности, смотрящие на меня. Затем, словно щелкнув каким-то переключателем глубоко внутри него, боль и горе, заливающие его темный взгляд, превращаются в ярость.

— Мою боль никто не сможет забрать, — рычит он, его низкий тон вибрирует прямо у меня в груди и разъедает меня изнутри.

Его рука обхватывает мое горло, и сильным рывком он швыряет меня на капот внедорожника. Болезненный вздох вырывается из моего горла, когда он удерживает меня своей сильной хваткой, его тело прижимается к моему, когда он наклоняется, чтобы заглянуть прямо мне в лицо.

Я хватаюсь за его руку на моем горле, а тьма, клубящаяся в его глазах, давит на меня.

— Ты что, блядь, не понимаешь? — рычит он, его лицо всего в нескольких дюймах от моего. — Все, блядь, кончено. Его больше нет. МОЕГО СЫНА БОЛЬШЕ НЕТ.

Я качаю головой, дергаю его за руки, чтобы сделать вдох.

— Я в это не верю, — говорю я ему, делая низкие, неглубокие вздохи. — Мы найдем его. Это всего лишь неудача.

Он наклоняется чуть ближе, так что его нос соприкасается с моим.

— Не найдем. Виктор был прав. Мой отец всегда на пять шагов впереди нас. Я никогда не увижу своего сына. Мне придется провести каждый день до конца моей гребаной несчастной жизни, зная, через какой ад мой отец проводит моего сына, и я ни черта не смогу с этим поделать.

Освободив одну из своих рук от его руки на моем горле, я обхватываю его шею и запускаю пальцы в его волосы, проводя ногтями по его коже головы.

— С тобой все будет в порядке, Роман, — выдыхаю я. — Я знаю, у тебя нет веры в то, что мы сможем найти его, но у меня ее достаточно для нас обоих.

Роман закрывает глаза, боль пронзает его со скоростью, за которой он просто не может угнаться. Когда он открывает их снова, они невероятно темны и наполнены самым сильным отчаянием, которое я когда-либо видела. Он тяжело вздыхает, и конфликт, раздирающий его изнутри, врывается в меня, как будто я могу чувствовать каждую его маленькую гребаную эмоцию.

Его рука ослабевает на моем горле, давая мне возможность сделать глубокий вдох, пока его большой палец скользит взад-вперед по моей коже, а затем, когда я думаю, что он собирается отстраниться и перевести дух, его губы обрушиваются на мои в резком, гневном поцелуе.

Мои глаза расширяются от удивления, но по мере того, как его поцелуй становится все более нетерпеливым, все более отчаянным, я позволяю ему взять то, что ему нужно, целуя его в ответ с такой же яростью. Наши губы соприкасаются, а языки борются за господство, в то время как другая его рука обхватывает мою талию, крепко сжимая.

Низкое рычание вырывается из глубины его груди, и я чувствую, как оно вибрирует прямо в моей. В этом нет абсолютно ничего эротического, и я быстро понимаю, что речь идет не о том, чтобы наконец уступить его самым основным желаниям, а о том, чтобы сбежать от мучительных мыслей, преследующих его разум, и, черт возьми, я дам ему все, что ему нужно. Я — его отдушина. Мое тело — его спасение, а мое сердце — его выход.