Дикари (ЛП) - Энн Шеридан - Страница 3

Роман толкает глубже.

— Скажи мне то, что я хочу знать, и я смогу сделать так, чтобы все это исчезло.

— Хижина, — торопливо произносит он, его дыхание затруднено и напряжено.

Роман опускает лицо, его челюсти сжаты от разочарования.

— Где? — он сплевывает.

— Я… Я… Я не знаю. Где-то в пустыне. Они мне ничего не говорят, — всхлипывает он.

Затем Роман просто так выдергивает булавку из члена, и парень напряженно выдыхает, но его облегчение недолговечно, когда я занимаю место Романа и перерезаю ему горло одним простым движением запястья. Роман роняет окровавленную булавку и протягивает руку, затем, как и обещал Маркус, Роман просовывает руку через отверстие в его ране и вырывает ему кадык, обрывая жалкую жизнь охранника.

— Ну, блядь, — выплевывает Маркус, отпуская голову парня и отступая назад только для того, чтобы вытереть кровь со своих рук о рубашку парня. — Она в пустыне? Как, черт возьми, мы должны найти ее там?

Роман качает головой, роняя кадык охранника к своим ногам и стряхивая остатки крови с руки, как будто это вызывает у него отвращение.

— Никаких гребаных идей, — бормочет он, стиснув зубы, зная, что, хотя мы и получили ответы, которые искали, это лишь отбросило нас на десять шагов назад. — Я даже не знал, что у отца есть хижина, но я не удивлен. Это как раз то дерьмо, которое он мог бы сделать, чтобы поиметь нас.

Бросив нож обратно на стойку, я разочарованно вздохнул.

— Если бы только у нее все еще был этот гребаный маячок…

— Да, — усмехается Маркус, обходя связанное тело и хватая меня за ворот рубашки. — Кто в этом виноват? Если бы вы, два ублюдка, не подняли свои гребаные руки на мою девушку, мы бы не оказались в этой ситуации.

Чувство вины переполняет меня. Он прав. Мы с Романом решили не доверять ей, когда Маркус лежал в постели, истекая кровью от огнестрельного ранения, и посмотрите, к чему это, блядь, нас привело. Теперь я знаю, что лучше не подвергать сомнению слова Шейн, но это был урок, который мы все усвоили наихудшим из возможных способов. Она говорит мне, что пережила это, но даже сейчас, когда я застаю ее врасплох и сдвигаюсь хоть на дюйм, то, как она вздрагивает, убивает меня.

Но после того, что я сделал, что сделал Роман, я бы отдал все, что у меня есть, только чтобы убедиться, что она в безопасности. Черт возьми, я бы сделал это в любом случае, но теперь я обязан служить ей всю жизнь. Я бы упал на колени и вынул для нее сердце прямо из своей груди, если бы она попросила об этом, даже если бы она намеревалась раздавить его.

— Прекрати это, — требует Роман, не в настроении вести тот же разговор, который мы вели миллион раз за последние несколько недель, каждый раз заканчивающийся одинаково — Маркус хочет убить меня, и, блядь, я почти позволил ему это. Если бы не то, как сильно я хочу увидеть, как Шейн возвысится, то я уверен, что уже позволил бы ему сделать самое худшее.

Роман встает между мной и Маркусом и отталкивает его назад.

— Мы оба виноваты в том, что случилось с Шейн, но не делай вид, что ты не знал об этом гребаном маячке. Ты знаешь каждый шрам на ее теле, ты знал, что он исчез, как только увидел ее. Мы должны были установить ей новый, прежде чем идти на ту вечеринку в гробнице. Мы все ее подвели. А теперь прекрати, блядь, хандрить по этому поводу и помоги мне найти способ найти эту чертову хижину, или, клянусь Богом, Марк, я оставлю тебя на земле прямо рядом с этим ублюдком.

Маркус сжимает челюсть, ничего так не ненавидя, как то, что наш старший брат поставил его на место, но Роман прав. Эти дополнительные минуты, потраченные впустую на то, чтобы злиться и обвинять друг друга, ни на йоту не приближают нас к Шейн, а в таком мире, как этот, дорога каждая секунда.

2

Шейн

Гнилостный запах разлагающегося тела Фелисити застревает у меня в носу и вызывает тошноту. Хотя после двух дней такого положения я решила, что уже привыкла к нему. Нет, что за чушь это была. Я никогда к этому не привыкну. Жар, циркулирующий вокруг клеток, тоже не помогает. Здесь как в сауне с гниющей плотью и личинками.

Лужи крови поддерживали влажность в этой грязной камере большую часть вчерашнего дня, привлекая всех насекомых, пока суровая жара пустыни, наконец, не начала все высушивать, в том числе кровь Фелисити на моей одежде и коже.

Я никогда в жизни не испытывала такого отвращения, что, безусловно, делает меня ужасным человеком, учитывая, что эта бедная женщина рядом со мной рассталась с жизнью всего каких-то сорок восемь часов назад после того, как вытолкнула из себя ребенка — причем ребенка Романа. Но, с другой стороны, это разлагающаяся плоть, и это худшая вещь в мире.

При этой мысли меня охватывает чувство вины. Я не должна зацикливаться на запахе. Я должна сосредоточиться на том, чтобы выбраться отсюда и держаться подальше от ее тела. Я ни в коем случае не хочу проявить к ней неуважение, потому что, когда парни в конце концов придут за мной, они захотят похоронить ее должным образом, и я могу только представить, какие грязные комментарии и ехидные замечания я получу от Романа, если я каким-либо образом причиню вред ее телу, пытаясь отодвинуть ее в сторону.

Черт. Что, блядь, со мной не так?

Она только что умерла после того, как ее держали в заложницах, и она рожала в камере. Ее ребенка украли прямо у меня из рук через несколько мгновений после того, как я пообещала ей, что буду беречь его. Я ходячее гребаное проклятие.

Мысль о ее украденном ребенке, драгоценном новорожденном сыне Романа, заставляет мой взгляд в миллионный раз скользнуть по ее лицу. Я нахожусь в этой тесной камере уже два дня, и, честно говоря, здесь действительно не на что больше смотреть, кроме сучки, которая сидит через узкий, сырой коридор.

Я останавливаю взгляд на лице Фелисити, и становится ясно, почему Роман был так в нее влюблен. С легким румянцем на щеках и чистыми, объемными волосами она была бы сногсшибательной. Но та ее версия, которую я встретила, была призраком женщины, которой она была раньше. Что отстойно, так это то, что спустя столько времени парни думали, что она мертва, и даже не пытались ее искать. Они могли бы спасти ее от этого. Они могли бы подарить ей целый мир, а Роман вырастил бы своего ребенка и играл бы в счастливую маленькую семью.

Они придут за мной. Я чувствую это своим нутром, всем сердцем, они придут. Они не оставят меня здесь гнить. Они — мой единственный шанс. Все, что я знаю, это то, что, когда они придут, я должна быть готова, потому что подобный шаг приведет к войне, войне гораздо большей, чем продолжающаяся погромная череда семейных убийств. Парни просто так не сдадутся и не примут это, как они привыкли поступать со всем остальным в своей жизни. Они будут жаждать мести, и я буду рядом, чтобы посмотреть, как это произойдет.

Мне нужно быть готовой.

Переводя дыхание, я прислоняюсь спиной к грязной земле, закрываю глаза и представляю, что я где-то в другом месте, что я не лежу рядом с разлагающимся трупом, что всякий раз, когда я двигаюсь, капли засохшей крови не оседают в пыли и не покрывают мою грязную кожу.

Опустив руки на лицо, я напрягаю свои

Мой желудок сжимается, и как раз в тот момент, когда я начинаю чувствовать знакомое жжение, подземную камеру наполняет нежелательный звук.

— Какого хрена ты делаешь?

Я резко распахиваю глаза, и смотрю в грязный потолок, чертовски хорошо понимая, что предпочла бы услышать голос Джованни, чем ее.

Ариана Мать Его… Черт, я даже не могу вспомнить ее фамилию. Как отвратительно с моей стороны. Парни мне вообще говорили ее? Может быть, она взяла фамилию ДеАнджелис после того, как вышла замуж за Джованни. Я бы не удивилась. Она всегда пускала слюни на члены ДеАнджелисов. Хотя, я не могу сказать, что виню ее. Не то чтобы я чем-то отличаюсь. Эти ребята ДеАнджелис действительно знают, как пользоваться своими причиндалами, и, черт возьми, они у них отличные.