Дикари (ЛП) - Энн Шеридан - Страница 1

А, кто не хочет побаловаться с несколькими дикарями???

Кроме того, вот изображение двух стадий скорби, следующих за кульминацией "ЯЗЫЧНИКОВ".

Введение

Шалтай-Болтай сидел на стене.

Дикари восстают, смотрите, как они падают.

Вся душевная боль и все страдания.

Не смогут собрать меня заново.

Ничто не сравнится с запахом разлагающегося тела.

А быть запертой в одной камере с ним под жарким солнцем пустыни… это просто отвратительно.

В один момент мне казалось, что у меня есть все, что нужно в этом темном мире, а в другой — что я стала пленницей коварного плана Джованни. Не знаю, как, но я выберусь отсюда, даже если это будет последнее, что я сделаю.

Джованни не победит, и я не остановлюсь, пока я не сомкну пальцы вокруг его горла и не вонжу нож в его плоть. Он забрал у меня все. Мою свободу, мой дом… мою кровь, но у него никогда не будет моей воли к выживанию.

Роман, Леви и Маркус где-то там. Они ищут меня и не остановятся, пока не прольют столько крови, сколько потребуется, чтобы вернуть меня в свои крепкие объятия. Я должна в это верить, потому что если я не поверю, то сгину здесь. Я потеряю себя, а мне слишком нравится эта новая жизнь, чтобы отказываться от нее сейчас.

Эта злая игра жизни и смерти только что приняла худший поворот, и в этой схватке все пройдут проверку на верность, но, как и на войне, не все выберутся живыми.

Эни, мини, мини, мо.

Кто из ДеАнджелисов должен уйти?

"Развращенные грешники" запланированы как серия из четырех книг.

1

Леви

Приятный звук хруста костей под моей бейсбольной битой никак не ослабляет ярость, пульсирующую в моих венах.

Кто-то знает, где, черт возьми, Шейн, и я не уйду, пока не вырежу языки всем, кто отказывается говорить. Хотя я не могу гарантировать, что мои братья или я не положим конец жалким жизням этих ублюдков до того, как мы выясним местонахождение Шейн. Что я могу сказать? Мы в отчаянии, а вы не можете винить отчаявшегося человека за то, что он делает с оружием в руках, особенно когда речь идет о Шейн Мариано.

— Я становлюсь нетерпеливым, — рычу я, моя грудь вибрирует от гнева, когда сама картина того, как мой отец мучает Шейн, заставляет мой желудок сжиматься от беспокойства. Бог свидетель, эта девушка уже достаточно настрадалась от наших рук, ей не нужна херня еще и моего отца.

Я пристальным взглядом смотрю в мертвые глаза охранника, и нет никаких сомнений, что он произносит свои последние молитвы. Если этот ублюдок не заговорит и не скажет мне, где, черт возьми, моя девушка, он не доживет до следующего восхода солнца, не говоря уже о еще одной гребаной минуте.

Кого я обманываю? Он мог бы рассказать мне все, что я хочу знать, и предложить мне, блядь, услугу "от двери до двери", чтобы я поехал и забрал ее, и я все равно не позволил бы этому мудаку выйти отсюда живым. Даже если он ни черта не знает. Это просто цена, которую ты платишь за то, что являешься одним из приспешников моего отца. Это жизнь, на которую ты подписываешься.

Охранник моего отца сплевывает кровь мне под ноги и сердито смотрит на меня из-под густых темных ресниц.

— Иди к черту.

Вот дерьмо. Теперь он взял и сделал это.

Ярость пульсирует во мне, и я издаю рев, когда моя бита обрушивается на его ребра с такой силой, что даже мой отец преклонился бы передо мной. Бита раздавливает ему ребра, и этого удовлетворения едва хватает, чтобы я мог дышать.

Охранник вскрикивает, прежде чем быстро превратить свою боль в низкое, яростное рычание, сжимая руки в крепкие кулаки. Он потеет, его дыхание становится прерывистым, когда он стискивает челюсть, пытаясь не закричать, а его кости ломаются под моей битой. Я должен отдать должное этому парню, он крепкий орешек. Он прилагает все усилия, но всего несколько дней назад я смотрел ему прямо в глаза за мгновение до того, как он выстрелил из электрошокера в покрытое шрамами, ноющее тело Шейн и бросил ее на землю на нашей гребаной подъездной дорожке. Этот образ подстегивает меня.

Никто не отнимет у братьев ДеАнджелис их собственность, и не остается безнаказанным, особенно мой отец.

От того, что он держит язык за зубами, по моим венам разливается раздражение, и беспомощность начинает переполнять меня. Прошло два дня. Два долгих гребаных дня, и каждая проходящая секунда — это еще одна секунда, когда мы ее подводим.

Мои братья молча дымятся у меня за спиной. За последние сорок восемь часов они замучили достаточно ублюдков, чтобы знать, чем это закончится. Один взгляд на Романа говорит мне, что он в нескольких шагах от того, чтобы вмешаться и разобраться с этим самому, в то время как уничтожающий взгляд Маркуса предупреждает меня, что он вот-вот сломается.

Одно дело, когда один брат ДеАнджелис находится на грани срыва, но подтолкнуть всех троих к краю и угрожать столкнуть нас вниз означает, что полетят головы, прольется кровь и будет испытано терпение — терпение, которым не обладает ни один из нас.

Голова охранника запрокидывается, и он смотрит в затемненный потолок, втягивая воздух сквозь сжатую челюсть, и я не сомневаюсь, что его раздробленные ребра пробили легкое.

— Последнее предупреждение, прежде чем я отрежу тебе язык. Где она, черт возьми?

Охранник рычит, вырываясь из пут, и когда его взгляд отрывается от потолка, чтобы снова встретиться с моим, я точно знаю, как это будет происходить.

— Как будто я когда-нибудь сказал бы вам, больные ублюдки.

Я легонько размахиваю битой перед собой, достаточно, чтобы она задела его причиндалы, и наблюдаю за страхом в его глазах, когда я наклоняюсь к ней, медленно раздавливая все под ней.

— Какой позор, — бормочу я, по-настоящему разочарованный его неспособностью принять правильное решение. — В другой жизни из тебя вышел бы хороший солдат для нас. Мы бы даже относились к тебе хорошо. Солдат, который отказывается говорить, — это преимущество, но ты также солдат, который настолько ослабил бдительность, что попал в плен, и это для нас не что иное, как заноза в заднице.

Его дыхание становится более прерывистым, а взгляд становится более враждебным.

— Я никогда не буду на тебя работать.

Маркус смеется и отталкивается от окровавленной стойки, медленно шагая к нашему заложнику, в то время как я отпускаю его яйца и оставляю биту висеть рядом со мной. Маркус опускает взгляд на красный шрам на тыльной стороне своей руки, туда, куда Шейн ударила его ножом и в конечном итоге завладела его сердцем, и этот небольшой жест говорит мне, что все, что он делает с этого момента, делается для нее.

— Посмотри на себя, ты полагаешь, что после этого сможешь принимать решения, например, на кого работать, — бормочет Маркус, обходя охранника, пока не встает за его стулом, а резкий свет мягко качается над ними. — Позволь мне быть предельно ясным. Ты не выйдешь отсюда живым. Ты умрешь здесь сегодня ночью, но у тебя есть выбор относительно того, как это произойдет. Это может быть быстрая или самая жестокая смерть, которую только может испытать мужчина. Ты знаешь, где он ее держит. Просто скажи нам то, что нам нужно знать, и мы будем добры. Но продолжишь молчать, и Роман вырвет тебе кадык голыми руками.