Овчарка Рой. Овчарка Рой и девятый В - Курвинен Йорма - Страница 50

• Предыдущая
• 50/62
• Следующая

Рой, громко дыша, прибежал с палкой в зубах. Томи наклонился, взъерошил ему шерсть и обласкал его. Не он виноват, что мир устроен так паршиво. Если бы человечество хотя бы на одну десятую состояло из людей, таких же чутких, как эти шерстомордые, жизнь была бы совсем другой.

Когда Томи кончил ласкать Роя, тот помчался к Лауронену за дополнительным поощрением. Лауронен подпер одной ногой велосипед и обеими руками обнял Роя — так он стосковался по нему.

Лауронен любил Роя. И собака, со своей стороны, давным-давно приняла его за своего — с момента их первой встречи. Томи помнил, что сначала он даже слегка рассердился на Роя за такую неразборчивость, потому что тогда он еще сам не знал, что такое Лауронен.

В сегодняшней встрече Лауронена с Роем было нечто такое, что заставило Томи сглотнуть подступивший к горлу комок. Лауронен знал наверняка, что рано или поздно ждет его впереди. И вообще его никто не любил. Но он был еще не совсем испорченным, раз Рой так к нему привязался.

Когда Томи подходил к тротуару, Рой уже мчался обратно к нему.

Лауронен уравновесил свой велосипед, который чуть было не опрокинулся от суетни Роя.

— Совершаешь моцион, — констатировал Лауронен.

— Три круга по прогулочной тропинке. В некоторых местах так сыро, что вообще не хочется идти.

Лауронен усмехнулся:

— Это не надолго. На будущую неделю снова предсказывают свыше двадцати градусов мороза.

Лауронен безотрывно глядел на Томи.

— Ты видел меня там, в уборной!

Томи удовольствовался кивком.

— Ну, а Анттила видел?

Томи вот уже двое суток размышлял о том же. Преподаватель физкультуры, который велел ему позвать из мужской уборной мальчишек из восьмого «В», сам стоял в коридоре довольно близко к двери уборной.

— Он, наверное, не видел. Иначе почему бы ему не сказать об этом?

Лауронен потер кончик носа.

Томи испытывал жалость к нему. Лауронен был толстокожий малый, и его бесчувственность не раз приводила Томи в бешенство, но вместе с тем в нем было нечто от беспомощного малыша, и при росте сто восемьдесят сантиметров он казался иногда пятилетним ребенком.

— Признаться с каждым днем будет все труднее, — произнес наконец Томи.

Лицо Лауронена помрачнело.

— Это сделал не я. Но это, наверное, все равно. Во всяком случае, они обвинят меня. Можешь бежать и наябедничать.

— Когда это я бегал ябедничать?

— Ну так, по крайней мере, тебе страшно хотелось. И сейчас хочется!

— Если бы ты сознался сам, тебе не пришлось бы как помешанному бояться людей.

Лауронен выбросил вперед руку, словно хотел схватить Томи за грудки, но не схватил.

— Я же только что сказал, что это сделал не я. Или я?

Томи пожал плечами.

— Мне-то зачем знать это?… Спроси самого себя! Раковина была еще цела, когда я заглянул в уборную.

— Вот и выложил бы тогда им это, раз они так орали!

— Я выложил им ничуть не больше, чем ты, Лауронен. Ты это прекрасно знаешь… Но я не стану врать в твою пользу, если они почему-либо спросят меня.

— Это почему же они тебя спросят?

— Например, если Анттила вспомнит, что я заглядывал в уборную… Раз ты невиновен, то почему не сказал прямо, что был там последним и раковина была цела?

По лицу Лауронена пробежала легкая насмешка.

— Так они мне и поверят!

Томи гадал, что прячется за кажущимся спокойствием Лауронена.

Как все обстояло в действительности?

— Не развалилась же раковина сама собой…

— Так бы прямо и сказал, что это сделал я!

Лауронен сел на велосипед, а Томи повернулся опять к прогулочной тропинке.

— Вот и донеси на меня утром! — крикнул Лауронен ему вслед. — Или, может, у тебя не хватит терпения дождаться утра?

Томи оглянулся.

Лауронен ехал, держа одной рукой руль, а другую вытянув в сторону прогулочной тропинки.

— Жаль, что у такой превосходной собаки такой дрянной хозяин! — крикнул он и исчез.

Только после третьего нажима на звонок, укрепленный на дверном косяке, последовал ответ директора. Зеленый свет.

Томи открыл дверь и шагнул в кабинет. Директор стоял у стола, подавшись вперед, и смотрел поверх него на этот «светофор».

— Мне велели прийти к вам, — неловко сказал Томи.

— Да. Наверное, ты знаешь, для чего?

— Понятия не имею.

Директор нахмурил лоб. Его серые глаза глядели на Томи до тягости пытливо.

— Не имеешь?

— Не имею. Догадываюсь только, что это имеет отношение к нашему классу и разбитой раковине.

Гомон голосов в учительской усилился.

— Минутку!

Директор вышел через дверь, ведущую прямо в учительскую, оставив ее приоткрытой.

Похоже, что учителя тоже говорили на эту же тему.

Томи испытывал слепую ненависть к уборной. Как будто к цементу, кафельным плиткам и прочим аксессуарам уборной стоило и можно было питать какие-либо чувства, будь то ненависть или любовь. Но все равно он ненавидел все это. Ненавидел с первых дней учебы в школе, еще когда он учился в младших классах.

В тот год, когда он впервые пошел в школу, учеников в уборных для младших классов тоже терроризировали всякие тупоумные типы. Их чувству собственного достоинства льстило быть мучителями в уборных для мальчиков. Можно не сомневаться, что если бы, став взрослыми, они получили власть, какую имели надзиратели в лагерях смерти, они были бы готовы на все.

С тех пор Томи ненавидел школьные уборные. Они везде одинаковы, куда бы он ни попадал. И ни один учитель палец о палец не ударил, чтобы положить конец творимому там насилию, хотя, безусловно, все они были в курсе дела. Они лишь выслеживали курильщиков и наказывали их. По большей части это оказывались те самые типы, которые терроризировали учеников, но в этом их едва ли когда-нибудь обвиняли. Учителя закрывали на это глаза.

«Всегда у этих мальчишек какая-нибудь грызня по пустякам…»

Такое толкование позволяло даже в младших классах закрывать глаза на факт насилия, чтобы он не нарушал напускное благодушие учителей. Излюбленной фразой директора школы было: «Пусть ребята сами разберутся…» Очевидно, сам он в глубине души сознавал, что не способен ни в чем разобраться, и прикрывался своими принципами.

• Предыдущая
• 50/62
• Следующая