Тень олигарха - Бахарева Ксения Васильевна - Страница 6

Александр, обозревая хмельную картину, видимо, не удивился, однако, нахмурив брови, сдержался от каких-либо комментариев, ибо в данный момент вряд ли любые речи могли что-то исправить. К тому же проглотить что-нибудь съестное и в самом деле сильно хотелось.

— Маришка, переодевайся, вымой руки и дуй на кухню. Сейчас что-нибудь сообразим…

Из открытого холодильника, набитого доверху пакетиками, разнокалиберными баночками, кастрюлями и круглыми глубокими тарелками, внезапно повеяло такой вонючей гнилью и плесенью, как если бы внутрь промерзшего металлического шкафа, не ровен час, пробралась случайная голодная мышь. Однако вешаться она бы точно не стала — сбежала бы однозначно.

— Вот что, дочь, пока нас с тобой не вывернуло наизнанку со всеми потрохами, тащи-ка мешки, будем весь этот хлам выбрасывать…

— Фу, я не буду этого делать, — скривилась Маришка, демонстративно закрыв пальцами нос.

— Как это не будешь? А кто будет, Пушкин? Давай тащи, надо же что-то делать, раз больше некому…

— Спасибо, я есть уже не хочу, — по-прежнему упрямилась кучерявая Маришка.

Александр, и сам уже теряющий терпение из-за вони, исходящей из холодильника, а еще больше — из-за возмутительной ленивой бесхозяйственности и безалаберности супруги, нахмурил брови и сорвался на грубый командный голос:

— Быстро неси мешки, убирать будем вместе, и без разговоров! И впредь, если мать не успевает следить за съестными припасами, будешь делать это сама, ты же считаешь себя взрослой?!

И правда, девочка, поначалу недовольно нахмурив брови, сделалась вдруг послушной, в два прыжка заглянула в хозяйственную комнату, отыскала там несколько мешков и прибежала с ними к отцу, все же не отнимая пальцев от чувствительного к запахам носа.

С каждым мешком, с каждой банкой некогда дефицитного продукта, отправленного в мусорный бак, Александр багровел и багровел, понимая, сколь много денег, а главное — труда стоило все это изготовить, купить, точнее, достать. Когда он расправился с запасами на двери холодильной камеры, в ход пошли кастрюли и тарелки с засохшими кусками месива, которое дней двадцать назад являлось салатом, с бурной неблагородной плесенью, что поселилась в бурде под названием «щи из квашеной капусты», с позеленевшей колбасой, притаившейся в застенках еще в канун Международного женского праздника. Все это действо, разумеется, сопровождалось громким отзвуком: от соприкосновения кастрюль со стеклом и фарфором что-то разбивалось, звенело, бренчало и выливалось, отчего две заблудшие подружки в креслах вмиг проснулись, незаметно похватали свои сумки и с испуганными глазами выскочили вон. Пробудилась и хозяйка, в едва запахнутом халате она появилась на кухне, не вполне протрезвевшая и всклокоченная:

— Что за гром, а драки нет?

— Сейчас будет… Дочь, вытри пол, из мешка пролилось, пока я мусор выброшу…

— А мы с девчонками вчера немного посидели, отметили, так сказать, покупку «мерседеса»… Ой, а как мы домой ехали, нас чуть не убили! — Не обращая внимания на слизкую лужу, разлитую из бренчащих полиэтиленовых мешков, доверху наполненных испорченной снедью, Татьяна присела на стул со вздохом: — А пивка нет? А чем это так несет?

— Нет пива, ничего нет… Чем несет? Не святым духом…

— Хоть бы водички… Или водочки… Голова раскалывается, не пойму, что эти иностранцы находят в виски? — пробормотала Татьяна и на шатких ногах двинулась к плите, пытаясь налить из чайника стакан воды.

Маришка молча вытерла линолеумный пол в том месте, где несколько мгновений назад звенела в пакетах разбитая посуда, с жалостью посмотрела на тощую фигуру матери в длинном халате, потом — на возвратившегося с улицы хмурого отца и, дабы избежать личного присутствия при родительских разборках, вымолвила:

— Я к себе…

Вопреки ожиданиям дочери, Александр тотчас последовал за ней, догнал ее у лестницы и, взяв за руку, произнес:

— Маришка, пойдем прогуляемся, в кафе посидим…

Обрадованная девочка встрепенулась кудряшками, словно пес, выбежавший из воды, чем определенно подтвердила, чья она дочь, и в одно мгновенье повисла на шее у отца со словами:

— Я мигом, переоденусь только!

Всю недолгую дорогу Маришке хотелось поделиться последними новостями, однако ей не удавалось договорить хотя бы одну фразу полностью — то и дело их останавливали местные горожане или просто здоровались на ходу с вопросом: «Николаич, как дела?» Девочку от всеобщего уважительного внимания охватывала гордость и в то же самое время обида за то, что ее папа, бывший мэр этого города, больше принадлежал им: бурчащему лохматому старику на тихоходной телеге, крупной тетке с большими сетчатыми сумками, очкастому чиновнику, остановившемуся поодаль на дорогой иномарке, и прочему простому люду — нежели родной дочери, которой отцовского внимания всегда было мало. Наверстать упущенное Маришке можно было бы перед поставленной тарелкой с картошкой да котлетой под чудным названием «папараць-кветка», но уж очень хотелось поскорее закинуть в себя невероятно вкусную снедь, а потом и тетка Валя, хозяйка кафе, не преминула присесть за столик, чтобы на короткой ноге (когда еще такое случится!) поболтать с большим человеком.

— Александр Николаевич, миленький, ты скажи только: когда это безобразие закончится? Когда в магазинах что-то появится? Ей-Богу, не понимаю: как дальше жить? И кому он нужен был, этот распад Союза?

И в недавнем прошлом руководитель районного города, получившего статус областного, убеждал тетку Валентину, что надо немного потерпеть и вскоре все заживут долго и счастливо…

Маришке очень хотелось рассказать отцу, как ее ни за что отругала училка белорусского языка и как на днях она с подружкой освободила от живодера бедную собачонку, прикованную к цепи, но, глядя на отца, который пустился в рассуждения о сложном экономическом положении в стране, отвернулась тоскливо и бессмысленно-отрешенно уставилась в окно. Александр, заметив кислую физиономию дочери, спохватился:

— Дочка, мороженое будешь?

— Извини, Александр Николаевич, кончилось еще на прошлой неделе… — тут же отчеканила тетка Валя.

— Тогда пирожное принеси, будь добра, — зачем-то попросил банкир…

Апрель, 1993 год, Москва

Белорусский вокзал, куда фирменным утренним поездом прибыл Александр в сопровождении молодого мускулистого охранника, словно улей, кишел спешащими пассажирами, нерасторопными гражданами встречающими, громогласными таксистами и хмельными грузчиками с тачками. Тут же, на перроне, пузатые торговки в замусоленных передниках поверх старых тулупов с призывными криками «ножки Буша!» продавали из ящиков, брошенных на грязном асфальте, огромные замороженные куриные окорочка, что вполне могло спасти от голода тех, кто не готов был часами лазить по магазинным очередям. Дальше, на полукруглой привокзальной площади, загородив собой треть троллейбусной остановки, несколько находчивых коммерсантов торговало брендовым спиртом «Роял» в пластиковых бутылках. С левой и правой стороны вокзала стихийные торговые ряды с ящиками на земле, складными металлическими столами, казалось бы, заполонили всю территорию: кто-то торговал сникерсами, кто-то — жевательными резинками, сигаретами, а кто-то — антикварной утварью, ботинками, халатами, куртками…

— Смотрите, как указ Бориса Николаевича легализовал предпринимательство! — умозаключил от невиданной прежде диковинной картинки охранник Дмитрий, продираясь сквозь толпу зевак, продавцов и прохожих.

— А что ты думал: как-то надо выживать в тяжелых экономических условиях! Вот множество людей и занялось мелкой уличной торговлей, — парировал Александр.

— Но вы же не стоите на тротуаре с какими-нибудь безделушками!

— Я тоже выживаю…

— И как же? — Дмитрий поднял руку, чтобы остановить такси.

— По-своему, после введенных рыночных реформ. Нос по ветру, как говорится…