Змеиные боги (СИ) - Мягчило Лизавета - Страница 3

Нервничать стали все. Дружно и синхронно. И если многие этого не скрывали, то Славик пытался поднять свой дух в свойственной ему нахальной манере. Он нервно хохотнул, вытер вспотевшие руки об куртку, а затем не скрываясь подул на пальцы. Выступил вперед, замирая в шаге от странного незнакомца:

– Что ты там бормочешь? Больной что ли? Ты нам подскажи, с кем здесь поговорить о сдаче жилья можно, мы надолго и заплатим хорошо. Верно, Павлушенька? – Вполоборота хитро стрельнув карим глазом на Павла, он подмигнул компании.

Это не разрядило обстановку, никто ему не подыграл. Даже она, привыкшая находить всему научное обоснование и давить волну паники, замешкалась, стушевалась. Образ уютной сказочной деревни плавно сошел на нет, вместо него волной нахлынул ужас осознания: они находятся в месте, практически лишенном цивилизации. Случись с ними что, о них никто ничего не узнает. Они не смогут выбраться или вызвать помощь.

– Пойдемте, ребят, давайте постучим лучше в какой-нибудь дом. Парень, наверное, не в себе. Не нужно ему докучать.

Славик отмахнулся от неё, делая ещё один шаг вперед, теперь, чтобы дотронуться до рыжего парня ему стоило лишь протянуть руку:

– Да погоди ты, трусиха, подшутить решил над приезжими дурачками, сейчас мы его быстро вылечим – Отрывая взгляд от парня, он расстегнул куртку и порылся во внутреннем кармане. На землю выпала сжатая обертка «дирола» и чек с вокзального магазина. Посопев, Елизаров извлек на свет пятьсот рублевую купюру и грубо помахал ею перед носом рыжего, – так страдать уже не люто будем? Мы тебе деньги, ты нам – информацию. Хороший уговор?

Для того словно не существовало ни парня перед ним, ни купюры. Прозрачный взгляд смещался, нагоняя Надю, та же загипнотизировано смотрела в ответ. Постепенно кровь сбегала с её лица, делая кожу серой. Ничтожная капля невесть откуда взявшейся жалости заставила Катю заслонить ту собою. И откуда в ней эта смелость? Шестеренки мозга медленно, но вращались, подсказывая верную дорогу.

Парень просто болен. Дело не в деревне, это может случиться где угодно и с каждым. И как только это начинаешь понимать – страх немного отпускает. Потому что он не опасен – неловко перебирает длинными пальцами край своей рубашки, улыбается глупо и открыто. Брови его обиженно сошлись на переносице – глядя на Катю, он прекратил улыбаться, заставляя её чувствовать себя виноватой. Обидевшей слабейшего, немощного.

Помявшись, он снова поспешно затараторил:

– В ведьмин дом ведут всех, всегда в ведьмин дом. Шажок через порожек и уже тошно. Но там она не обидит, шуганет немножко. Там её домовой осуждает, всегда осуждал. А вот за болотами хуже, их там кость к косточке, камешек гробовой за камешком. Слушать нужно, бояться. Голову низко-низко к земле-матушке, тогда и сносить можно. Ты первая пойдешь, лю-у-уто будет. – Палец, перемазанный в грязи, удивительно четко указал на полюбившуюся ему Надю, выглядывающую из-за Катиного плеча одним глазом. Елизаров заковыристо выругался и наклонился подобрать свой мусор, предварительно покрутив у собственного виска. Глаз Гавриловой стремительно исчез за Смоль, зато послышался резкий, пропитанный визгливыми нотами голос.

– Совсем больной? Куда я пойду? Кудрявая права, ну его в задницу, нужно искать нормального. Если в этой деревне все не сбрендили. Живут в дыре, из развлечений только водка, видать последние мозги через ноздри вытекли.

– Видать… А ты уже с этой землей роднишься? На их сленг перешла. – Славик засмеялся, пряча деньги в карман, застегнул куртку. Обертку от жвачки и чек он скатал в плотный шарик и щелчком пальцев отправил в жухлую траву на обочине.

Он всегда был непробиваемый. Если во время просмотра фильма ужасов в кинотеатре вместо оглушительного визга слышался грубый смех – не нужно было долго думать, кто так расслабляюще хохочет над расчлененкой. И его простота почти всегда сбивала напряжение.

Наверняка, сработало и сейчас. Надя перестала сереть и возмущенно выдохнула куда-то в Катины лопатки:

– Пояснить, куда тебе пойти?

– Шумят, кричат, чужое руками трогают. Как огоньки для хозяев, сладкие, сочные огоньки. Испуганные. Ко времени приехали, к пробуждению… – Он сделал резкий стремительный шаг к ним, компания на удивление дружно шарахнулась.

За Катиной спиной начала материться Надя, на ноги которой Смоль налетела двумя ботинками сразу. Тут же отпрыгнула, поворачиваясь к говорящему спиной и дергая за собой друга, впиваясь пальцами в рукав куртки.

– Саша, пошли, а? Хотят дальше развлекаться, пусть развлекаются одни. Я есть хочу, устала.

Стоило развернуться и уйти ещё в тот момент, когда рыжий начал свой устрашающий монолог.

Бестужев рассеянно тряхнул головой, перевел настороженный взгляд на замершую около него Катю и с согласным кивком поправил сумки на плечах, направляясь обратно к дому, у ворот которого коза уже доедала вторую лапу, окруженная облаком черных перьев на траве.

– Извини парень, мы слишком костлявые, если только Павла пожевать, а он уже обделавшийся. Да и мы без двух минут в штаны наложившие, будем невкусные. Сорян, но пойдем мы, ты дальше своими делами занимайся.

Впервые она попала в широкий шаг друга, они почти синхронно сбегали от окружившего их напряжения. Надя стремительно обогнала их и трусливо рысила впереди, её перемазанный в грязи чемодан натужно скрипел колесиками, забитыми комьями земли и выдранной травой. Они почти дошли до калитки, Саша уже протягивал к ней руку, когда сзади запел сумасшедший.

Медленно, вкрадчиво, тем самым древним напевом, который будил воспоминания предков внутри, заставлял замирать. Исконно славянские ноты, глубокие и гортанные. Катя стремительно обернулась чтобы убедиться, что поет именно он. Потому что голос его преобразился невероятно – писклявый и смятый, он будто обрел крылья и захватил в плен её внимание.

Пока волоски на загривке не принялись подниматься дыбом, а сердце не ухнуло об желудок – затравленно и трусливо. Смысл песни был ужасен:

Спи, дитя моё мило,

Будет к осени друго,

К именинам третьё,

Седни Надюшка помрет,

Завтра похороны,

Будем Надю хоронить,

В большой колокол звонить.

– Прекрати! Закрой рот! – Вскрик Нади напоминал вопль раненого зверя. Словно от пощечины она дернулась, со всхлипом пятясь к калитке. Будто это могло её спасти от злобной песенки, впереди встал Павел, закрывая её собой.

– Тише, солнце, не нервничай. Ты посмотри, он же больной, не понимает, что несет. Что с него взять?

– Откуда он знает моё имя? Ты слышал, он обо мне поет.

Гаврилову колотило. Сильно, дергало словно в конвульсиях. А песня лилась по ветру дальше. Рыжий продолжал её напевать, перекатываясь с пятки на носок, запрокинув абсолютно счастливое смеющееся лицо к небу. Солнце скрылось, над головой стремительно сгущались тучи. Порыв ветра взметнул вороньи перья, закружил в медленном вихре танца у их ног, бросил в глаза, рот. Катя прикрыла лицо рукой.

– Успокойся. Он просто слышал, когда к тебе обращались ребята. Мы всю дорогу галдели, по сторонам не смотрели. Непонятно в какой момент он за нами пошел. Я читала, что душевнобольные люди очень извращенно реагируют на внешние раздражители. Мы новые и пугаем его, должно быть он пугает нас интуитивно, чтобы опасные незнакомцы исчезли.

– Ты свои книжки можешь засунуть глубоко в жо…

Её озлобленные слова смялись голосом из дома. В распахнутое деревянное окно смотрела женщина лет сорока, вытирая мокрые руки об бурое от грязи полотенце. Русые волосы, забранные в длинную тугую косу, были уложены по кругу на затылке, придавая ей суровый вид. Глаза, с россыпью морщинок в уголках, осуждающе щурились. Голос был зычный, сильный:

– Так, Василько, будешь под окнами выть, я на тебя Шарика спущу. Давай прекращай голосить, иди к матери, она должно быть уже горло содрала, тебя подзывая. Топай, топай! – Черные глаза последний раз стрельнули по вмиг сгорбившейся фигуре рыжего, резво семенящего вниз по улице, а затем наткнулись на компанию у калитки. Секунда, после которой створки окна с глухим треском захлопнулись, скрывая хозяйку избы за белыми полупрозрачными занавесками.