"Фантастика 2024-42". Компиляция. Книги 1-21 (СИ) - Алексеева Яна - Страница 37

– Для каких двоих? – поинтересовался Федосей.

Хозяин ответил сразу обоим.

– Для глухого и слепого. Даже такие вдвоем справятся. А похищать никого не нужно. Нужно встретиться и проводить. Товарищ немец хочет приехать к нам в СССР.

– Если все так просто, то вполне можно было бы и одним старичком обойтись…

– Были бы у меня прежние старички, может быть, я и одним обошелся бы, – жестко ответил Артур Христианович. – А так приходится вас вдвоем посылать…

…Вокзальные фонари, словно устав от бесконечного стояния на одном месте, вздрогнули, качнулись и потихоньку, со скоростью ленивого пешехода двинулись назад, утаскивая с собой пятна желтого электрического света. За темно-красными занавесками в окне мелькнули спины белофартучных носильщиков, отголоском недавних политических потрясений пробежал мимо плакат с карикатурным изображением не то Келлога, не то Бриана, а потом остался только чистый, выметенный ветром и метлами перрон…

А потом и его не стало.

Лязгая буферами, поезд, набирая скорость, катился мимо привокзальных построек – водокачек, бункеров, будок и пакгаузов, покидал колыбель Октябрьского переворота – город Ленинград.

Федосей, не отрывая взгляда от окна, уселся. Ехать им предстояло совсем недалеко – к бывшим соотечественникам, ныне же подданным Финской Республики.

Напротив, на плюшевом диване, оставшемся, похоже, еще с дореволюционных времен, сидел новый товарищ и напарник.

Его экипировали не хуже. Из мрачноватого мастерового стараниями интендантов и парикмахеров ОГПУ он превратился в солидного представителя Наркомата путей сообщения, следующего в тот же Стокгольм на переговоры с фирмой Эриксона о покупке шведских паровозов для СССР.

Глядя на окружавшую его роскошь, Федосей размышлял, что, может быть, это не так здорово, как мчаться на аэроплане, но свои плюсы у этой жизни, безусловно, есть…

Чужие документы означали необходимость жить чужой жизнью, и, ничуть не кривя душой, Федосей мог признаться, что новая жизнь ему нравится. Документы на имя инженера Швельдовича, солидного человека, посланного в командировку такой солидной организацией, как Наркомпрос, диктовали новый образ жизни. С хорошей одеждой, увесистым золотым перстнем на безымянном пальце левой руки, толстым бумажником, в котором вместе с совзнаками лежали английские фунты и швейцарские франки, и неподъемным кожаным чемоданом…

– Ну, что, заглянем в ресторан, товарищ инженер?

Коллега и не подумал отказаться, и они просидели в вагоне-ресторане до самой Финляндии. Когда за плюшевыми занавесками мелькнула пограничная станция, путешественники вернулись в купе и без помех прошли паспортный контроль.

В Хельсинки маленький, юркий «Рено» доставил их на аэровокзал, прямо к причальной башне дирижабля «Хельсинки – Берлин». Федосей мысленно одобрил выбор кураторов, планировавших маршрут. Продукция фирмы «Люфтшифбау Цеппелин» отличалась надежностью и комфортом. Причем комфортом в первую очередь.

Простым советским инженерам такой комфорт был не по карману, и на борт они поднялись уже в совершенно ином качестве – не как советские инженеры, а под личиной успешных немецких коммерсантов, по делам спешащим в столицу Германии и достаточно обеспеченным, чтоб оплатить скорость и комфорт путешествия.

Мысль о комфорте притащила за собой следующую – насколько же важен, видимо, этот неизвестный немец для Страны Советов, если все это делается ради него. Озвучивать свои мысли Федосей не стал. Возможно, товарищ знал больше него, и выглядеть дураком в его глазах не хотелось. Но он ошибался.

Мысль о том, что можно было бы путешествовать с меньшим размахом, закралась и в голову Дегтя, но, так и не поделившись с товарищем сомнениями, он, как и Федосей, решил, что наверху, откуда исходят директивы, виднее…

В Берлине они пересели на аккуратный германский поезд, который привез их в аккуратный городок с университетом.

Чистый перрон, бдительный шуцман, удаляющийся свисток паровоза. Прибыли.

Глядя на тихий, залитый солнцем Геттинген, никому и в голову не могло прийти, что живут в нем в принципе те же самые люди, что совсем недавно развязали Мировую войну. Чистенькие улицы, спокойные, улыбающиеся горожане, неспешно идущие по своим мирным делам по Вильгельм-Веберштрассе или сидящие в садиках перед аккуратными домиками. Европейские чистота и порядок. Вместо сухой пыли, как это непременно было бы в Российской провинции, ветер нес по городу звуки одинокого колокола с готической башни Якобкирхе и запах чего-то съестного.

Оставив вещи в гостинице, посланцы Страны Советов не торопясь прошлись по городу, удивляясь веселым молодым лицам. Жизнь в городе кипела, и они отошли в сторонку, чтоб посмотреть на нее из пивного зала на центральной площади.

Дождавшись, когда кельнер составит с подноса кружки и отойдет, Деготь, обежав взглядом площадь, сообщил:

– Похоже, вон тот дом.

Гости Геттингена сидели за столиком уличного кафе, полосатым тентом отгородившего своих посетителей от жаркого июньского солнца. Своей респектабельностью они несколько выделялись из заполнивших кафе студентов из университета Георгии Августы, но заинтересованного взгляда проходившего мимо шуцмана не удостоились. Выглядели они солидно, по-профессорски, а профессура университетского городка пиво уважала еще с тех пор, когда сама училась в этих стенах. Традиция…

– Напомни-ка адрес.

– Николаусбюргервег, дом два.

Деготь прищурился, читая название на эмалевой табличке. Домики вокруг стояли разные, но объединяла их не архитектура, а какая-то заграничная чистота. В России, и теперь похожей со стороны на разворошенный муравейник, такие домики можно было встретить теперь разве что на страницах сказок братьев Гримм в исполнении дореволюционных издательств.

Нужный им дом выходил окнами на площадь. Одноэтажный, с четырьмя окнами под красной черепичной крышей, он двумя окнами выходил на площадь, а два других едва проглядывали сквозь заросли цветущего жасмина. Входную дверь с блестящей табличкой ничего не загораживало.

– Точно. Он… Неудачно стоит…

– Для кого неудачно?

– Для тех, кто туда заходит… Все на виду. Не спрячешься.

Он покрутил головой, задумался.

– В таком доме неверную жену поселить хорошо… Все видно. Кто пришел, когда…

– Зачем… – хохотнув, подхватил Федосей и уже серьезно поинтересовался: – А ты от кого собрался прятаться? Мы тут почти официально. Зайдем к человеку для разговора. И выйдем.

– Если дадут…

Деготь и правда так считал. В страну они вошли чисто, нигде не наследив. Постороннего интереса к себе они не чувствовали и каждый раз, проверяясь, не обнаруживали слежки. Кураторы постарались на совесть, но понимая, что все идет, как и должно было идти, не могли избавиться от ставшей чертой характера подозрительности. Да. Все хорошо. Но разве это не подозрительно?

Владимир Иванович положил ногу на ногу и с удовольствием отхлебнул из кружки. Почти настоящие документы давали чувство безопасности, только звоночек, что тренькал где-то внутри, не давал расслабиться. Что-то шло не так.

– Да это я так. Умозрительно… – давя в себе паранойю, объяснил он. – У меня, если хочешь, сейчас не мозги работают, а условные рефлексы…

– Он еще приложился к кружке и добавил: – А теперь уже, может, и безусловные…

Ополовинив кружку «гессера», он поставил оседающее белой пеной стекло на стол и сказал по-русски, благо столик стоял с краю, да и студенты шумели так, что ничего слышно не было и в двух шагах:

– Смотрю я вот на этот домик и думаю, как из него можно мышеловку сделать.

– И что, можно?

– Легко… Посадить людей вон там и там.

Рука его дернулась показать, где именно должны сидеть люди, но только дернулась. Секунду спустя он, продолжая задержанное движение, поднял кружку, обмакнул в пиво губы, покачал восторженно головой, словно только-только распробовал пенный напиток, и вполне буднично добавил: