Дни поздней осени - Сергиенко Константин Константинович - Страница 9

• Предыдущая
• 9/41
• Следующая

Болею. Температура к вечеру поднялась.

День начался с поездки в Москву. Костычев-старший пригласил нас на открытие выставки молодых художников. Поехали я и папа, Дима, разумеется, с нами.

Это было на Кузнецком Мосту в Доме художника. Папа и Костычев-старший всю дорогу беседовали, мы с Димой молчали. Он обижался за холодный прием накануне, я продолжала размышлять о Черной даче.

На Кузнецком Мосту было вполне торжественно, речи говорились. Столько художников сразу я никогда не видела. Картин, признаться, не разглядела. Уж слишком много народу, так я смотреть не умею. Осталось впечатление красочности, буйства форм.

Костычева тут многие знают. То и дело к нам подходили, а в конце концов увлекли в какую-то мастерскую. Мы там побыли немного и отправились на дачу.

За городом разразилась гроза. Да еще какая! Промокли насквозь. Дима накрыл меня своим пиджаком, но пиджак превратился в мокрую тряпку.

Дома мама согрела чаю, а меня начало трясти. Простудилась! Аня поставила мне горчичники, очень заботливо это сделала. У сестрицы моей неровный характер. Иногда сурова, язвительна, иногда кротка и ласкова, как сегодня. Залезла ко мне под одеяло, прижалась. Тут бы мне и рассказать про Черную дачу, но что-то мне помешало. Так вот всегда. Душа готова раскрыться, а рот на замке.

Решила переводить, но в голове все путалось, температура росла. Я скрючилась под одеялом, затосковала. Аня притащила магнитофон и поставила концерты Моцарта. Среди наших кассет это единственная с записью классики. Надо будет еще записать. Проигрыватель на дачу не повезешь, а кассетник очень удобен.

Сейчас уже поздно, и мне совсем что-то нехорошо. Как еще сумела писать. Почерк ужасно корявый.

Вчера дневник не брала, болела отчаянно. Весь день температура под 39. Вызывали врача. К вечеру выпила аспирин, пропотела и стало легче. Аня читала мне вслух, но, признаться, я плохо слушала. Неясные образы носились в голове. Во время короткого сна причудилось, что мы с Димой входим в какой-то парк.

Сегодня мне лучше, спускалась к чаю. Завтра день летнего солнцестояния. Мне почему-то всегда хотелось его отметить, только не знаю как. Жалко, что этот день омрачен началом войны. Тетя Туся, между прочим, на фронте была, у нее две медали.

Делать сегодня нечего — читай да пиши. Но я только в потолок смотрю, какие-то мысли ухватить пытаюсь, да они ускользают как рыбы. Перечитала запись от 17 июня. «Сегодня потрясающий день! Случилось!» А что, собственно, случилось? Ничего. Какой-то отпрыск хозяев наведался на заброшенную дачу. Бог даст, ему не понравится и он уедет. Да, может, он никакой не хозяин вовсе. Дальний родственник или знакомый. Это все-таки странно, столкнуться в консерватории, а потом за пятьдесят километров на даче. И еще совпадение с моим «англичанином». Джил в заброшенном доме, Джил представляет, как входит незнакомец. Все это случилось со мной. Жаль только, «принц» староват, неухожен и робок. Впрочем, что-то в нем привлекает. Интересно, он все еще там или сбежал в город?

Какой удивительно тихий и ясный день! Нежарко, воздух стоит, даже птицы поют сдержанно. В доме покой. К Ане пришла подружка, и они ведут свои разговоры. Папа и дедушка в Москве. Мама готовит, слышится треск картошки на сковородке, доносятся вкусные запахи. На потолке моей комнаты колеблются тени. Они вдруг густеют, если выходит солнце, и расплываются вновь, когда солнце прячется в дымке. Сейчас мне кажется, что так будет всегда. Ничего не изменится, да и не нужно. Ведь лучше не будет, я так хорошо это чувствую. Неужели мне предстоит пережить несчастье, неужели я буду страдать и плакать? Эх, не кончался бы никогда этот тихий июньский денек.

А он тоже болеет!

Набралась храбрости и заглянула на Черную дачу. В конце концов, у меня был повод, ведь я «умыкнула» Пушкина. Самое смешное, что снова полезла сквозь дырку в заборе, хотя следовало через калитку идти.

Осторожно поднялась на крыльцо, постучала. Молчание. Подумала, что уехал. Открыла дверь и спросила: «Кто-нибудь есть?» Никакого ответа.

Тогда вошла в комнату. А он лежал на диване с закрытыми глазами. Я постояла немного, спросила:

— Вы спите?

Он приподнялся, пробормотал:

— Это вы, Маша. А мне нездоровится.

И правда, вид у него был больной. Глаза воспаленные, на лбу испарина.

— Я Пушкина вам принесла.

— Какого Пушкина?

— Вот унесла случайно.

— А-а... — Он снова откинулся на диван: — Извините, мне нездоровится.

Я спросила:

— Вам чем-то помочь?

— Никто мне теперь не поможет, Маша.

Странную фразу сказал. Будто приговоренный. Я принесла воды и дала ему напиться. Хотела чем-нибудь вытереть лоб, но ничего не нашла. Даже полотенца нет в доме! Он лежал на голом диване в мятом своем костюме, под головой не подушка — валик. Потрогала лоб, ужасно горячий. Градусник поискала, градусника, конечно, нет.

— Может, вызвать врача?

— Не надо, — ответил он.

— Нужно здесь постелить, — сказала я.

Он промолчал. Стелить, разумеется, нечего. Вот так и приехал без ничегошеньки. Интересно, хоть щетку зубную привез?

— Вы, наверное, хотите есть.

— Нет, нет, спасибо. — И через минуту добавил: — Не беспокойтесь, Маша.

Ну что мне с ним делать! Такой беспомощный. Никак не могла уйти. Лежит больной человек, температура высокая. Ни лекарств, ни пищи. Воды принести некому.

— Лежите тут, не вставайте, — сказала я. — Скоро опять к вам приду.

— Спасибо, — пробормотал он.

Обедала кое-как. Потом стащила две банки консервов и кусок курицы. Полотенце взяла из комода, градусник из аптечки. О белье, конечно, не помышляла. Мама помнит каждую простыню.

Аня спросила:

— Куда ты все исчезаешь?

Отговорилась с трудом. Сказала, что пойду на природу переводить «англичанина». Полчаса провела в своей комнате, а потом пробралась на дачу.

Он спал. Не стала его будить, села в кресло и принялась читать. Внезапно он вскочил и принялся звать:

— Подойди, подойди, пожалуйста.

Я присела к нему на диван. Он схватил меня за руку и стал говорить с жаром:

— Ты помнишь, как хорошо это было! Как хорошо! Глаза его блуждали, он бредил.

— Что ж ты меня разлюбила? Что ж ты меня разлюбила? Как мне жить, как мне жить теперь?

Я гладила его руку и говорила:

— Успокойтесь.

— Кончена жизнь, — сказал он.

— Вам нужно поесть, — сказала я, — вот курица.

— Сердце болит, — сказал он. — Ты меня разлюбила. — А глаза все блуждали.

— Нет, — пробормотала я, — не разлюбила.

— Правда? — Он приподнялся. — Скажи, это правда? — И слезы выступили у него на глазах.

— Нет, нет, не разлюбила, — сказала я. — Вам показалось.

— Почему ты называешь меня на «вы»? Ты обманываешь, ты разлюбила меня. Я один, я один на свете.

И он заплакал. Я наклонилась к нему, руками обхватила его голову и сказала:

— Успокойтесь. Вам нужно поесть.

— Зачем... — говорил он, — зачем ты называешь меня на «вы»... Я так люблю тебя, жить не могу...

Эта сцена потрясла меня. Теперь я чувствовала, что не могу так просто оставить этого человека.

И он успокоился, заснул почти у меня на руках.

— Где ты была? — спросила мама. — К тебе Дима пришел.

Дима сидел на «еловой» террасе и читал книгу.

— Я принес тебе Гамсуна, — сказал он.

Он и раньше говорил про этого писателя, восхищался, пересказывал эпизоды.

— Спасибо, — сказала я.

— Начни с «Пана», это полегче.

— Ты говоришь со мной как с первоклассницей.

• Предыдущая
• 9/41
• Следующая