Из Тьмы, Арка 5 (СИ) - "Добродел" - Страница 61

Жизнь — словно река: всегда течёт дальше. Ей безразлично счастье или горе, рождение или смерть отдельно взятой души. И это хорошо.

Доев вкусный пирожок с вишней, я покрутила головой, выискивая мусорную урну, куда можно выбросить бумажку. Труд уборщиков — как и любой другой созидательный либо охранительный — нужно уважать. И вообще: уподобляться свинье, разбрасывая вокруг себя грязь — такое себе занятие. Наконец, найдя урну и избавившись от бумажки, я неспешным шагом проследовала вперёд, постепенно приближаясь к одному из рынков. Раздражающе-пронзительно верещали уличные зазывалы и мелкие торговцы — в этом аспекте спокойные, несколько чопорные торговые улицы для «чистой публики», где никто не орёт прямо в ухо, мне нравились больше — громко торговались покупатели и продавцы, мельтешили небогато или даже откровенно бедно одетые дети, мутные личности с бегающими глазами высматривали состоятельных разинь. Торговая жизнь била ключом!

Кое-кого даже по голове.

— Ах вы карликовые высеры! А ну стоять! Убью! — на бегу потрясая пузом и вторым подбородком, перепачканным какой-то подозрительной грязью, басисто орал торговец выпечкой, от чьей лавки стайкой напуганных воробьёв разбегалась компания одетых в лохмотья детей неопределённого пола и возраста.

У каждого из беглецов в руках была зажата булка или две. Намётанный взгляд сразу определил, что добыча мелких воришек относится к средней или нижней ценовой планке.

«И чего этот толстобрюх так взбеленился?» — с ленивом интересом шевельнулось на краю сознания.

Пять-шесть булок сероватого низкосортного хлеба — отнюдь не та ценность, что может поставить прибыль под угрозу. А вот если, пока сей странный тип гоняется за детьми, к нему в лавку наведаются люди посерьёзнее и вынесут кассу, то это станет уже неприятно. Умом этот злой толстяк явно не блистает.

Тем временем забавное происшествие стремительно превращалось в трагедию.

Один из воришек (как позже выяснилось — одна) поскользнулся и, отчаянно вскрикнув, упал. А вот хозяин обворованной лавки, пышущий злобой и яростью не хуже какого-нибудь берсерка, прочно держался на ногах — и, тяжело топая, быстро сокращал дистанцию, сметая с пути все преграды, словно таран.

— Лили! — вскрикнул бежавший рядом со споткнувшейся.

Резко затормозив, смешно толкнувшись свободной рукой в пышный зад какой-то визгливой тётки, он бросился к подруге.

Подскочив к девочке, её друг резко дёрнул за протянутую руку и, подняв упавшую на ноги, остатком инерции рывка, придал ей первоначальный разгон. Поэтому ладонь наконец нагнавшего их торговца вместо того, чтобы попасть по неуклюжей Лили, угодила в её напарника.

Удар вышел не акцентированным, всё же толстяк целился в девчонку. Да и бил он «по-деревенски»: размашисто и бестолково. Но плюха от немаленького мужика — это плюха от немаленького мужика. У толстяка одна рука весит, наверное, как весь воришка целиком! Мелкого шкета, которому, по виду, и семи лет не исполнилось, отбросило в сторону и повалило наземь даже от такого скользящего наполовину толчка.

В целом, я не планировала вступаться за детей, как и помогать их ловить. Ведь у обеих сторон имелась своя правда: мелким нужно как-то добывать еду и выживать, а булочнику, который своей продукцией зарабатывает на жизнь, они видятся приносящими убыток наглыми вредителями, вроде крыс. Пара затрещин и выкрученные уши — профессиональный риск для начинающих преступников. Быть может, именно они отвратят подросших детей от дальнейшего пути по кривой дорожке. Ну, или научат меньше наглеть, не налетая на одну лавку целым кагалом.

Но вот когда неадекватный жирдяй вместо того, чтобы устроить неудачнику наказание, соразмерное совершённому им проступку, поднял свою тяжёлую ножищу с чётким намерением с силой топнуть по не успевшему подняться ребёнку, я всё же вмешалась.

В лицо несостоявшегося детоубийцы — и ладно бы за что серьёзное, но за грошовую, блин, булку! — влетел снежок, отчего тот испуганно вскрикнул и, поскользнувшись, упал на спину. Снежок, конечно — так себе снаряд, но тут многое зависит от того, насколько крепко его слепить и с какой скоростью запустить. Думаю, таким броском я бы при желании и голову смогла оторвать. Ну, если сжать снаряд до состояния льда, чтобы не развалился в полёте — и при столкновении с целью не потратил импульс на то, чтобы разлететься в разные стороны.

Жертва данного нехорошего человека, поверженного «снежком справедливости», успешно разминулась с падающей тушей. Вдвоём с подругой они подбежали к забору и, протиснувшись через пригодную исключительно для маленьких детей щель, высунули любопытные головы уже с другой стороны преграды.

— Дядя, ты дебил? — спросила я у севшего на задницу и чисто по-собачьи тряхнувшего головой булочника (или кто он там?).

— Да ты! Да я тебя сейчас! — подскочив на ноги и грозно нависая, мужчина сделал несколько шагов мне навстречу.

— Меня сейчас… что? — с лёгкой усмешкой посмотрев ему в глаза, спросила я.

Высокий — под метр девяносто — дядька, пусть и обросший жиром, но широкоплечий и с первого взгляда понятно, что сильный, явно привык, что его оппоненты теряются перед лицом прямого столкновения с эдакой живой горой. Увидев вместо привычной реакции аномальное спокойствие, веселье и даже капельку предвкушения, лавочник сам стушевался и, наконец, выключил эмоции и включил голову. Причём без влияния духовного давления или иных способностей его собеседницы, исключительно на собственной интуиции.

Всё же не такой он и дебил. Может, просто любит раздавить ребёнка перед обедом?

Для аппетита, хе-хе.

— Имей уважение к старшим, — хмуро буркнул сбавивший обороты толстяк. — Я тяжело работал, чтобы испечь и продать свой товар! А ты вместо того, чтобы помочь поймать этих воров и пакостников, бросила мне в лицо снег. Или ты с ними заодно и мне отвести тебя в полицию?

Некоторые из собравшихся вокруг зевак начали отпускать реплики в поддержку оратора. Другие им возражали. Завязалось несколько споров, быстро перерастающих в перепалки.

Что сказать? Кому неприятности, а кому и развлечение. Люди… по одному — почти все нормальные и разумные, а как соберутся в толпу — чистое стадо.

— Ты не мой старший, — насмешливо произношу вслух. — Ни по статусу, ни по возможностям, ни по заслугам. И уважать такого дурака я тоже не могу. Или ты, дядя, такой большой патриот, что решил с сего дня тяжело и безвозмездно работать на государство? Тогда — моё, хм, почтение. Но поверь: становиться убийцей детей, пусть и воришек (и, соответственно, каторжником), для этого совсем не обязательно.

— Что за чушь! Это всего лишь бесполезные бродяжки! — под поддерживающие и осуждающие реплики толпы, воскликнул толстяк с перепачканным лицом. И… чем это от него пахнет? Конским навозом, что ли? — И я не собирался никого убивать! Просто хотел проучить, — последнюю фразу толстяк проговорил уже тише, неуверенно. Вероятно, отошедший от нахлынувшего адреналина разум подсказал, что попытка затоптать лежащего и для взрослого не пройдёт без последствий, а ребёнка он бы впрямь убил на месте.

— Они люди, которые тоже хотят жить, — отвечаю, несогласно качнув головой. — И, кстати, перед законом вы ничем не отличаетесь. Ты ведь не дворянин? — мужик настороженно мотнул грязной физиономией. — Значит, пойдёшь по делу об убийстве. Не помню точно, что там считается отягчающим, а что смягчающим обстоятельством. Но если не сможешь откупиться, то светит тебе минимум пять лет каторги. Скорее всего, больше, но обычно и пять лет немногие способны протянуть. Стоит оно того? А вот я, кстати, могла бы убить тебя без последствий, — в глазах толстяка промелькнуло сомнение, но уверенность в голосе и поведении собеседницы не позволили высказать его вслух. — Ты, дядя, когда ругался, наговорил на «оскорбление словом», — продолжаю, решив раскрыть своё утверждение. — А это твоё: «Я тебя сейчас!» — можно притянуть, как попытку нападения. Но заметь: никто не пытается тебя убить или позвать стражу.