Избранное. Компиляция. Книги 1-11 (СИ) - Пулман Филип - Страница 31

— Ого, — удивленно произнес кто-то.

— Подняв ведьму в лодку, — продолжал Фардер Корам, — я испытал, наверное, самое большое потрясение в жизни: у этой молодой женщины не было деймона.

Прозвучало это так, как если бы он сказал: «У нее не было головы». Сама мысль об этом была отвратительна. Мужчин передернуло, их деймоны кто встрепенулся, кто ощетинился, кто хрипло каркнул, и люди стали их успокаивать. Пантелеймон прижался к груди Лиры, их сердца бились в такт.

— По крайней мере, — продолжал Фардер Корам, — так мне показалось. Поскольку упала она с неба, я заподозрил в ней ведьму. Выглядела она как молодая женщина, только похудее и, пожалуй, красивее большинства, но, не увидев деймона, я ужаснулся.

— Так у них деймонов нет, у ведьм? — сказал Майкл Канцона.

— Я думаю, их деймоны невидимы, — сказал Адам Стефански. — Он был там, только Фардер Корам его не видел.

— Ты ошибаешься, Адам, — возразил Фардер Корам. — Его там вовсе не было. Ведьмы обладают способностью отделяться от своих деймонов и находиться от них на гораздо большем расстоянии, чем мы. Если надо, они могут послать своих деймонов далеко вперед, по ветру, или в облака, или на дно океана. А эта ведьма, она пролежала чуть больше часа, прежде чем прилетел ее деймон: конечно, он почувствовал ее страх и ее боль.

И я думаю, хотя она этого не подтвердила, что красная птица, которую я подстрелил, была деймоном другой ведьмы преследовательницы. Господи! Когда я об этом думал, меня мороз пробирал по коже. Я бы пальцем не шевельнул, всеми силами постарался бы этого избежать. Но что сделано, то сделано. Так или иначе, я спас ей жизнь, и она дала мне памятный знак и сказала, чтобы я позвал ее на помощь в случае нужды. Однажды она помогла мне, когда скрелинги ранили меня отравленной стрелой. Мы еще не раз с ней связывались… Я не видел ее много лет, но она вспомнит.

— Она живет в Троллезунде, эта ведьма?

— Нет, нет. Они живут в лесах и в тундре, не в портах среди мужчин и женщин. Их мир — дикая природа. Но они держат там Консула, и я передам ей сообщение, не сомневайтесь.

Лире хотелось побольше узнать о ведьмах, но мужчины заговорили о топливе, о снаряжении, ей стало скучно и захотелось еще полазить по кораблю. Она прошла по палубе к носу и вскоре познакомилась с Моряком Первого Класса, для начала обстреляв его семечками от яблока, которое съела за завтраком. Это был толстый, спокойный человек, и, когда он обругал ее и в ответ был обруган сам, они стали лучшими друзьями. Звали его Джерри. Он объяснил ей, что, если заниматься делом, не будешь страдать от морской болезни, и даже мытье палубы может доставить удовольствие, если делать это по-моряцки. Эта идея ей очень понравилась, и позже она сложила по-моряцки одеяло, по-моряцки положила свои пожитки в шкафчик и вместо «убрала постель» стала говорить «заправила койку».

После двух дней в море Лира решила, что эта жизнь ей по вкусу. Она обегала весь корабль, от машинного отделения до мостика, и вскоре уже обращалась ко всем членам команды по имени. Капитан Рокби позволил ей посигналить голландскому фрегату, для чего надо было дернуть ручку парового свистка; кок терпел ее помощь во время приготовления пудинга; и только окрик Джона Фаа помешал ей вскарабкаться на фок-мачту и оглядеть горизонт из «вороньего гнезда».

Все это время они шли на Север, и с каждым днем становилось холоднее. В корабельных запасах поискали одежду для дождя, такую, чтобы подогнать по ее фигуре; Джерри показывал ей, как шить, и она охотно у него училась, хотя в Иордане пренебрегала такими же уроками миссис Лонсдейл. Вместе они сделали водонепроницаемый мешочек для алетиометра, чтобы всегда носить его на поясе и не промочить, сказала Лира, если она вдруг упадет в море. Надежно закрепив его на себе, она стояла в зюйдвестке у поручней под ледяными брызгами, летевшими над палубой. Морская болезнь порой возвращалась — особенно когда усиливался ветер и судно начинало тяжело нырять с гребней серо-зеленых волн; тогда уже Пантелеймон отвлекал ее, носясь над самыми волнами в виде качурки: он наслаждался бурной водой и ветром, а Лире передавалась его радость, и она забывала о тошноте. Время от времени он даже пробовал стать рыбой, и однажды присоединился к стае дельфинов, к их большому удивлению и удовольствию. Замерзшая Лира стояла на носу и смеялась от радости при виде того, как ее любимый Пантелеймон, гладкий и сильный, выпрыгивает из воды рядом с пятью или шестью другими стремительными серыми животными. Это радовало ее, но радость была не простая, к ней примешивался страх и страдание. А если он полюбит быть дельфином больше, чем любит ее?

Ее друг, Первоклассный Матрос, был рядом, поправлял брезент на переднем люке; он прервал свое занятие и посмотрел на деймона Лиры, игравшего с дельфинами. Его же деймон, морская чайка, сидел на кабестане, спрятав голову под крыло. Матрос понимал, что чувствует Лира.

— Я помню, когда первый раз вышел в море, моя Велизария еще не приняла окончательного вида, я был совсем молодой, и ей нравилось быть дельфином. Я боялся, что она им и останется. На моем первом судне был старый моряк — он вообще не мог сходить на берег, потому что его деймон остался дельфином и не мог без воды. Моряк был чудесный; второго такого штурмана не найти; он мог бы разбогатеть на рыбном промысле, но счастлив не был. Счастья так и не узнал, пока не умер и его не похоронили в море.

— Почему деймоны должны принимать окончательный вид? — спросила Лира. — Я хочу, чтобы Пантелеймон всегда мог меняться. Он и меняется.

— А, они всегда принимали окончательный вид, и всегда будут. Это и есть взросление. Придет время, и ты устанешь от его перемен, захочешь, чтобы он больше не менялся.

— Никогда не захочу.

— О, захочешь. Захочешь стать взрослой, как все остальные девочки. Притом в постоянстве есть свои преимущества.

— Какие же?

— Будешь знать, что ты за человек. Возьми старуху Велизарию. Она — морская чайка, и это значит, что я тоже вроде морской чайки. Не назову себя ни благородным, ни блестящим, ни красивым, но я крепкий старик, я могу выжить где угодно и всегда найду себе пищу и общество. Это стоит знать, ей-богу, стоит. И когда твой деймон примет постоянный вид, ты будешь знать, что ты за человек.

— А если он примет вид, который тебе не нравится?

— Ну, тогда ты будешь недовольной, верно? На свете полно людей, желавших, чтобы их деймон стал львом, а у них пудель. И пока они не примирятся с тем, что они есть, им будет несладко. Напрасные переживания, вот что это такое.

Но Лире казалось, что она никогда не станет взрослой.

Однажды утром в воздухе запахло по-другому, и корабль двигался непривычно: он переваливался с боку на бок, а не нырял и не поднимался на волнах. Едва проснувшись, Лира выбежала на палубу и стала жадно глядеть на землю: странное зрелище после бескрайней воды, ибо, хотя они плыли всего несколько дней, у Лиры было такое чувство, будто прошли месяцы. Прямо перед судном вздымалась гора с зелеными склонами и снежной вершиной, а под ней — городок и гавань: деревянные дома с крутыми крышами, шпиль церкви, краны в порту и тучи крикливых чаек. Пахло рыбой, но к этому запаху примешивались земные: сосновой смолы, острый запах животных и еще чего-то, холодного, ровного, безжизненного; это мог быть запах снега. Запах Севера.

Вокруг судна резвились тюлени, высовывали клоунские морды из воды и с плеском ныряли снова. Страшно холодный ветер срывал брызги с белых барашков, отыскивал любую щелку в волчьей шубе, и у Лиры скоро онемело лицо и заболели руки. Пантелеймон в виде горностая грел ей шею, но оставаться на палубе без дела, даже любуясь тюленями, было слишком холодно. Лира спустилась вниз, съела свою овсянку и стала смотреть в иллюминатор салона.

В гавани волнения не было, и, когда они прошли мимо массивного волнолома, Лира почувствовала себя неуверенно оттого, что перестало качать. Вместе с Пантелеймоном она следила за тем, как корабль громоздко приближается к пристани. Прошел час; звук корабельной машины стал тише, сменился глухим ворчанием, послышались команды, донеслись голоса с берега, были брошены канаты, спущены сходни, открыты люки.