Приглашение в Ад - Щупов Андрей Олегович - Страница 37
- Предыдущая
- 37/92
- Следующая
В лесу они как-то наткнулись на родниковый сруб. Кабан, дождавшись, когда приятели напьются и наберут воды во фляги, немедленно взгромоздился на сруб своим широким задом. Разувшись, с блаженным воплем погрузил волосатые провонявшие потом ноги в кристально чистую воду. Накануне им немало пришлось побегать, ноги горели у всех, но глядя на довольную физиономию Кабана, Артур испытал испугавший его самого приступ ярости. Чтобы совладать с собой, он удалился в кусты, рухнув на траву, прижался пылающим лицом к прохладному лону земли. Минут десять ему понадобилось, чтобы унять разгоревшееся перед глазами нехорошее пламя. Должно быть, таким же пламенем занимаются глаза у быка при виде тореадора. Когда Артур вернулся, в срубе полоскались другие, но это его уже не возмутило, – в памяти так и остался один Кабан, его довольная физиономия, блаженно-свинячие вздохи…
Артур нахмурился, отгоняя желчные мысли, заерзал, переворачиваясь на другой бок.
– …Или, скажем, Берлога. Тоже непонятная штука. Лысый, говорят, там бывал. Только тогда он еще не был лысым, а вот вышел и через неделю облысел…
Артур прикрыл глаза. Берлога… Одно из множества появившихся за последнее время мест, приобретших характеристику «дурное». Щеголь как-то рассказывал, что Кит, в те годы еще не осевший на Горке, загнал в одну из таких расщелин шайку Осьминога. Тот будто бы чересчур возжаждал самостоятельности – вот и напросился. Покидали ему в пещеру гранаток для устрашения, а сами устроились на привал. Ждали, что Осьминог вскоре высунется и запросит мировой, но ни один из оппозиционеров так и не показал носа. Послали парламентера, однако и тот сгинул с концами. Без криков, без выстрелов. Кит, нюхом учуяв исходящую от пещеры угрозу, не поленился провести еще пару-тройку экспериментов с провинившимися коллегами. В результате лесной люд открыл для себя Берлогу. Примечательным было то, что в Берлогу превращалась далеко не каждая пещера, но та, которая претерпевала подобное изменение, становилась смертельно опасной. Из Берлоги на памяти Щеголя вырывались лишь дважды, и оба раза картина представлялась весьма неприятная. С людей словно кто снимал кожу – полосами и лоскутьями, с головы и с тела. При этом никто из них ничего не в состоянии был объяснить. И в первом случае, и во втором беглецы отыгрывали у судьбы не более суток, отдавая Богу душу в страшных мучениях.
– …А какой гармаш нам попался тогда! Голодный, прямо жуть! Нипочем не хотел отставать. Были бы на лошадях, может, и сумели бы оторваться, а так влипли. Мы мечемся, и он с нами. Только скоростенки-то разные! Вожачок наш к востоку, стало быть, поворачивает, а паук уже там – и сеть готовая под ногами, мы назад, а паучище и тут успевает.
– Как же он так бегает?
– Так вот и бегает. Лап-то у него, считай, раз в пять поболе нашего. Высмотрит сверху, куда движимся, обгонит – и давай на пути ловушку выплетать. Он на эти пакости большой мастер. И ведь в минуту может такой невод раскинуть, что диву даешься. Шмыга тогда вляпался с перепугу. Недоглядел и ногой запутался. А паутина, пока свежая, она ж липучая, зараза. Все равно как к смоле пристаешь. Мы его тянуть начали, а гармаш по ветками, по веткам – да и на головы нам – раз!..
– Прямо на головы?
– Ну, мы-то успели отскочить. Родя – тот из автомата полоснул вовремя. Считай, тем и спас братву. Только Шмыгу этот стервец успел все же укусить. Сначала аркан на шее стянул, а потом клацнул челюстью – и хана!
– А вы что? Так и глядели?
– И ничего не глядели! Лупили со всех стволов. Только что толку? Ты видел, как взрослый гармаш бегает? Вот и попробуй угоди в него. Мизинец дам на отсечение, что с трех рожков не попадешь ни разу.
– Да уж, резвый стервятник. Это я тоже помню…
Потрескивали уголья, Артур продолжал слушать, наблюдая, как, пузырясь и шипя, нанизанные на берестяные палочки грибы, вянут и жухнут, распространяя вокруг солоноватый пряный запах. Время от времени к ним протягивалась чья-нибудь мохнатая пятерня, и самодельные шампуры заботливо переворачивались.
– …Или, к примеру, мокрицы. Тоже ловил их как-то. На вид, конечно, гадость, но вполне съедобны. Главное – подольше варить. Подливать водицы и мешать себе. И не смотреть, что трепыхается, потому как тварь эту сколько ни бей, все одно – не убьешь. Так живую и держать в кипятке до полного приготовления.
– И что? Живую потом есть?
– Нет, конечно. Не бессмертная же она. В конце концов тоже концы отдает. Может, через час, а может, через два.
– Ага… Стало быть, как трепангов?
– Ну, это я не знаю. Трепангов не пробовал, рассказываю, как было. Такими же вот ветками протыкали и привязывали к дужке котла. Чтобы, значит, не дергались. И ведь некоторые, что поздоровей, умудрялись еще вылезать!
– Вот ведь мерзость! Неужто ели эту гадость?
– С голодухи, брат, еще и не то сгложешь. Ту же плесень или тех же крыс.
– А что? У крыс мясо очень даже нежное. На зайчатинку похоже. Только шкурку снимать неудобно.
– Вот и жри своих крыс. А я лучше студень с перчиком да из телятинки. Или помидоры с укропчиком и сметанкой…
– Со сметанкой… Раскатал губешки! Когда ты ее в последний раз видел-то – сметанку!
– А вот и видел!
– Не, мужики, крысы – ерунда. Что в них мяса? С наперсток! Свища бы разок пожарить – это да!
– Изжарь, попробуй!..
– А мы вот в прошлом месяце на вампиров вышли. В деревеньке одной останавливались. Тихо там, чистенько. И семейство такое пухломордое. Нас шестеро было, и их столько же. То есть, это вместе с бабами и детьми. Словом, ночью расселились по соседству и на печь. Пару часовых на крыльцо выставили – все, как положено. Короче, уснули, а утром цап-царап! – нету часовых. Хорошо еще – рано проснулись. Сразу за оружие – и в избенку к деревенским. И такой, значит, видим пейзаж. Кругом кровища, а на половицах ребятенок волосатый. Сидит и язычком по полу – быстро так, как собачка. Глянул на нас, оскалился и в окно. Кабан его очередью подцепил, так что ты думаешь! – с пулями в спине уковылял!
– А другие куда подевались?
– Видимо, раньше снялись. И часовых с собой уволокли. Тел-то мы так и не нашли.
– Слышь-ко! Может, и в Берлоге живут такие же? Пластают нашего брата и высасывают втихаря кровушку.
– Черт его знает…
Кто-то дернул Артура за ногу. Он с ленцой повернул голову. Ну, конечно же, Суслик. Многозначительность в глазенках, загадочные пассы руками. После той выходки с письмами Суслик проникся к Артуру странной любовью. И даже не любовь это была, а какая-то рабская преданность. Сам себя и записал в рабы. Потому что самостоятельно Суслик никогда не жил да и жить не умел. Человеку его нервного склада требовалось чье-то хозяйское покровительство. Вот и нашел покровителя – сильного, зубастого, готового постоять за себя и за того парня. То есть, в тот роковой момент песенка Артура была, конечно, спета. Не выручил бы даже Щеголь. Потому что кодла – это кодла. Кинулись бы разом и смяли. Но не кинулись. Потому как свищ подоспел. Очень даже вовремя. А после того, как Артур отогнал чудовище от деревни, отношение к нему вновь переменилось. Так оно и бывает в любой компании. Из грязи в князи и обратно. Вчера топтали, чтобы сегодня лобызать. Ничего вечного и так далее. На какое-то время он стал чуть ли не героем. Лесная братва не боялась ни вампиров, ни волосатиков, но свищи были их ахиллесовой пятой. Ну, не брали этих монстров пули и все тут! А Артур вышел на него, как мужик, – один на один! И даже лапу сумел отстрелить. Щеголь ее подобрал потом в качестве трофея для Кита. Словом, все тогда ему простилось. И брагой лишний раз угостили, и по плечам похлопали. Не каждый день уходили живыми от свищей!..
Подцепив один из шампуров, Артур неспешно отошел от костра. Суслик, ковыляющий следом, немедленно сунулся в ухо губами, с горячей почтительностью зашептал:
– Кабан снова под нас копает. Щеголя уламывает разоружить тебя. В смысле, значит, пулемета. Дескать, с ним ты в любой момент фортель можешь выкинуть. А до Горки целых два дня пеху… И еще Мишка-Подсолнух грозился, в сумку ко мне залезал. Я его предупредил, а он сказал, что чихать на тебя хотел.
- Предыдущая
- 37/92
- Следующая
