Бог Ярости (ЛП) - Кент Рина - Страница 85

— Забудь об этом, Грейс. Брэн любит держать свои отношения при себе, — мама смеется. — Может, когда-нибудь мы встретимся с твоим особенным человеком, милый.

Маловероятно.

— Итак, Брэн, — Грейс наклоняется вперед в своем кресле. — Уверена, Астрид тебе сказала, но я официально рассматриваю возможность подписания контракта с тобой. Ты можешь найти время, чтобы мы обсудили это? Предпочтительно в студии, где я смогу увидеть твои последние работы.

— А как насчет Глин? — спрашиваю я.

Она продолжает потягивать розовое вино.

— Глин еще слишком молода и находится в процессе развития своего стиля. Я подожду несколько лет, прежде чем перейду к ней. Сейчас давай сосредоточимся на тебе.

— Разве это не здорово? — мама улыбается мне. — В будущем мы сможем проводить выставки вместе.

— Это отличная идея, — соглашается Грейс. — На самом деле, в зависимости от того, что я увижу, думаю, мы сможем вставить пару картин в твою предстоящую выставку.

— Боже мой. Ты сможешь это сделать?

— Это нелегко, но я могу сделать это ради вас обоих.

— Брэн? Что скажешь? — она улыбается так широко, что мне становится не по себе. — Леви, милый, нам нужно открыть бутылку шампанского.

Он оценивает мое выражение лица.

— Ты готов сделать этот шаг, сынок?

— Мне… нужно подумать, — я вытираю губы салфеткой и встаю на слегка нетвердых ногах. — Мне нужно поработать над заданием. Пожалуйста, наслаждайтесь остатками ужина.

Я выхожу из столовой со спокойствием, которого не ощущаю. Вместо того чтобы идти в студию, я поднимаюсь по лестнице и направляюсь в свою комнату.

Как только я оказываюсь внутри, то падаю на кровать головой вперед и жалею, что не могу задушить себя этой чертовой подушкой.

Черные чернила ползут по мне, давя на спину, пока я не задыхаюсь.

Я тянусь под подушку и выхватываю свой швейцарский армейский нож, затем снимаю часы и прижимаю лезвие к запястью.

Один порез. Маленький.

Мне просто нужен воздух.

Я хочу дышать, черт возьми.

Мой телефон вибрирует, и я вздрагиваю. Увидев имя, высветившееся на экране, я отпускаю нож и падаю на матрас.

Николай.

Чем сильнее вибрирует телефон, тем тяжелее я дышу, борясь за несуществующий воздух. Дрожащий палец нависает над экраном, как каждый раз, когда он звонит, но я, как всегда, не отвечаю.

На экране появляется один пропущенный вызов.

Затем, как обычно, следует сообщение.

Николай: Ответь на ебаный звонок.

Я открываю его сообщения и переворачиваюсь на спину, чтобы прочитать их, глубоко вдыхая, задерживая дыхание в животе, а затем выдыхая воздух в длинном, дрожащем выдохе.

Постепенно я чувствую, как чернила уходят в тень, даже если их невидимые руки все еще душат мое проклятое запястье.

Я прокручиваю страницу вверх, читая все сообщения, которые он прислал с тех пор, как я покинул остров, убедившись, что запястье Лэна в порядке.

В то время мне нужно было уехать от всего этого, и я решил, что пребывание с родителями — идеальное решение.

Теперь я в этом не уверен.

Больно везде, будь я на острове или здесь.

И все же я не могу не перечитывать его сообщения. Они переходят от ярости к мольбам и снова к ярости. Он звонит мне по двадцать раз в день, как чертов сталкер.

Пару дней назад он совсем перестал писать и звонить, и я подумал, что он сдался, но он позвонил мне только что. Что это должно значить?

Должен ли я чувствовать надежду из-за этого?

Я выхожу из чата и открываю Instagram, а затем, как наркоман, захожу в его профиль. Он уже давно ничего не выкладывал, но я пролистываю старые фотографии. Как будто я не сохранил все до единой в телефоне в специальной папке.

Стук застает меня врасплох, прежде чем до меня доносится мамин голос.

— Брэн, милый, ты не спишь?

Я бросаю нож под подушку и сажусь в кровати, чтобы надеть часы, а затем прочищаю горло.

— Да. Заходи.

Мои пальцы крепко сжимают телефон, прижимая его к груди, как импровизированную броню, когда дверь открывается.

Мама и папа входят с кучей закусок, попкорна и пива.

— Вечер кино, — говорит папа. — Не думай, что ты сможешь сбежать.

Я улыбаюсь и убираю телефон в карман.

— А не пойти ли нам в домашний кинотеатр?

Они бросают содержимое в своих руках на мой стол и садятся по обе стороны от меня.

— Прежде чем мы это сделаем… — мама прервалась. — Я хотела сначала немного поболтать.

— Хорошо, — говорю я настороженно.

— Я хотела извиниться, дорогой. Я обдумала свои слова и поняла, что, пытаясь заключить с тобой самую выгодную сделку, я давила на тебя, и, думаю, тебе это было неприятно. Если ты предпочитаешь Максин, а не Грейс, соглашайся. Я буду поддерживать тебя на каждом шагу.

— Правда?

— Конечно, Брэн. Ты можешь сказать мне об этом прямо. Ты ведь знаешь это, правда?

Я киваю.

— Ты прощаешь меня?

— Не за что прощать, мам. Любой на твоем месте счел бы за честь быть представленным Грейс. Но я пока не на твоем уровне. Я не хочу такого давления.

— Я понимаю. Шаг за шагом, верно?

На этот раз моя улыбка гораздо более искренняя.

— Было не так уж сложно признаться, правда, сынок? — спрашивает папа, успокаивающе кладя руку мне на плечо.

— Мы твои родители, а не опекуны или люди, которых нужно опасаться, — мама берет мою руку в свою. — Тебе не нужно думать об этом, когда ты говоришь с нами. Ты можешь свободно рассказывать нам о том, что у тебя на уме.

Мне становится легче дышать с каждым вдохом и выдохом, когда я набираюсь смелости и говорю:

— Мама, папа. Я хочу вам кое-что сказать.

— Что угодно, — говорит она, а папа ободряюще кивает.

— Итак… дело в том. Мне… ну, это гораздо сложнее произнести вслух, чем я думал.

— Не торопись, — папа гладит меня по спине. — Что бы это ни было, ты не один, Брэн.

— Спасибо, папа, — я прочищаю горло.

— Помнишь, как давным-давно я спросил тебя, почему я не нормальный?

— Когда тебе было четырнадцать?

— Да. Ты спросил, в каком аспекте я не чувствую себя нормальным, а я просто пожал плечами и понадеялся, что ты оставишь это без внимания. Эта мысль пришла ко мне, когда я увидел, как Лэн и все остальные спят с другими в щколе. Лэн впервые занялся сексом в тринадцать лет. В то время я даже не задумывался об этом.

— О, боже! — мама ахает.

— Ты не должна была этого знать, — я хмыкнул. — В любом случае, он рассказал мне все об этом, сказал, что я сам займусь этим, и дал мне кучу советов. Я был скорее озадачен, чем заинтересован. Мне не нравилась сама концепция секса. Я не находил его привлекательным ни в каком виде. Я считал себя поздно созревающим, и Лэн с этим соглашался, что вполне логично. Но даже в пятнадцать, шестнадцать, семнадцать или больше лет мне не нравилась сама эта идея. Я не хотел этого и не находил никого привлекательным.

— Но… — отец делает паузу, как бы обдумывая свои слова. — У тебя были девушки.

— Да. У меня был секс. Мне он не нравился, но я все равно занимался им, чтобы слиться с толпой.

— О, милый, — мама смотрит на меня с жалким выражением лица. — Почему ты не поговорил с нами? Мы могли бы…

— Нет. Мысль о том, что я не такой, как все, преследовала меня повсюду. Я не мог просто признать это вслух. Даже вам. Я не хотел, чтобы меня считали уродом.

— Нежелание заниматься сексом не делает тебя уродом, Брэн, — твердо говорит папа. — Все люди разные, и в этом вся прелесть. То, что у тебя нет сексуального влечения, не делает тебя хуже.

— Я начинаю это понимать. Я бы хотел легко говорить о своих предпочтениях, не подвергаясь осуждению за это.

— Мы бы никогда не осудили тебя, дорогой.

— Вы бы не осудили, но общество осудило бы, мам. Общество сравнило бы меня с моим братом-близнецом — богом секса, и навесило бы на меня ярлык дефектного. Они и без того так думают в своих кругах. Я не хотел добавлять к этому еще и свою асексуальность.