Становление (СИ) - Старый Денис - Страница 33

Я чуть чаем не поперхнулся. Скорее всего, вопрос и был специально задан в тот момент, когда я чувствовал себя в полной безопасности и расслабленным. А ведь знал же, что у Васильева есть две дочери. Обе вот-вот уже войдут в пору, что и женишков присматривать нужно. А чем я, в понимании Алексея Ивановича, не жених? Пятьсот душ имею, быстро продвигаюсь по карьерной лестнице. Мало того, так ещё и являюсь креатурой, казалось, первых фаворитов — князей Куракиных.

— Признаюсь, Алексей Иванович, лишь задумывался, что сие нужно. Но в нынешнее время необходимо помышлять об ином. Приходят сложные времена, — на последней фразе я сделал акцент, чтобы ею перебить тему разговора.

Сейчас должен последовать вопрос, отчего же времена сложные.

Разговаривать с Васильевым о женитьбе, с перспективой заполучить одну из его дочерей, я не хотел. Я уже определился с той, которую всеми доступными и недоступными методами буду добиваться. И отказ Алексею Ивановичу может быть сочтён если не за обиду, то всяко станет неприятным, а я хочу быть в друзьях с этим человеком, пожалуй, по своим рабочим и личностным характеристикам более привлекательным, чем те же Куракины. Так что я переводил тему разговора, упирая на сложность времён. И не прогадал, так как прозвучал закономерный вопрос:

— Так в чём же по-вашему сложные времена?

— Переменами, сударь, именно что ими. Главный философ Китая, некий Конфуций, сказал: «Не дай вам Бог жить в эпоху великих перемен», — отвечал я.

Понадобилось некоторое время, чтобы Васильев понял глубину высказываний Конфуция.

— И в Китае жили мудрецы. Эти слова, безусловно, имеют долю истины. Но перемены — это ещё и большие возможности, — задумчиво сказал Алексей Иванович.

— Так и есть. Великие перемены не могут быть во всём упорядоченными, если они затрагивают основы основ. И тогда беспорядок — это лестница вверх для тех, кто не страшится влезать на ступени и взбираться всё выше и выше, — сказал я и внутренне поморщился, словно старик.

Да, наверное, такие досужие размышления, претендующие на название «философских», более подходили бы седовласому старику, прожившему длинную и насыщенную жизнь. Я же выглядел молодо, да и был молодым.

— Я в смятении, Михаил Михайлович, — удивлённо говорил Васильев, не отводя от меня своих карих глаз. — Я уже заметил, что разговариваю, словно с прожившим жизнь человеком.

— Читая книги, мы познаём опыт иных людей, проживаем не одну жизнь и становимся с каждой страницей мудрее на день, месяц, порой и на год, — что-то меня не туда понесло, опять захотелось цитатами сыпать.

А что? Есть же, или ещё будет, пятёрка или тройка самых цитируемых людей, слова которых плотно войдут во все сборники крылатых фраз и выражений. Это тот же Наполеон, Черчилль, германский канцлер Отто фон Бисмарк. Так почему не быть в таком списке и Сперанскому?

— Пожалуй, я попрошу вас в будущем повторить сказанное про книги, дабы я мог запомнить и в высшем свете блеснуть остроумием, — Васильев рассмеялся.

На самом деле, мы в дороге не столько упражнялись в красноречии или вели досужие разговоры, которые, между прочим, тут очень даже ценятся, если только уметь ещё и слушать. Больше всего разговоры касались той реформы, которую мы с Васильевым собирались представить государю.

Именно так, МЫ, потому что Васильев не стал тянуть на себя одеяло. Сам настоял на том, что доклад императору мы делаем вместе, естественно, разделив направления и части доклада между собой. Подобный подход меня более чем устраивал, так как не лишал милости государя, между тем, я должен был казаться ведомым и тем, кто исполняет, может ведёт документооборот, но никак не сам решает о сути мероприятий в рамках реформирования российской финансовой системы. Много тут будет того, за что общество может невзлюбить. И негатив прольётся на Васильева, а не на Сперанского. Цинично? Да, и только так необходимо поступать, чтобы добиться максимального результата. Нельзя, чтобы привязанность даже к таким положительным людям, как Васильев, сковывала моё продвижение и становление.

Васильев был не только хорошо образованным человеком, но и имел явную предрасположенность к экономическим наукам. Всё, сказанное мной, весь тот более чем двухсотлетний опыт многих людей Алексей Иванович схватывал почти что налету. Недаром в будущем он должен был стать министром финансов, а в иной реальности Алексей Иванович содействовал началу финансовой реформы Сперанского. Реформы, во-многом похожей на ту, что в этой реальности предлагаю я, Михаил Михайлович Сперанский. Пожалуй, Васильев сейчас единственный в высшем эшелоне власти человек, который действительно понимает, что есть такое сложнейшая финансовая система в целом, как и имеет разумение, какой это зверь диковинный — финансы Российской империи.

— Михаил Михайлович, мне государем-императором обещан пост государственного казначея, он, впрочем, уже мой, указ я видел. И я бы хотел иметь вас своим товарищем [заместителем]. Обязан сказать, что осуществить моё предложение будет нелегко. Вы признались, что спрашивали обо мне. Я, как вам известно, имел отношение к Правительствующему Сенату и только полтора года тому назад покинул его. Между тем, имею немало приятелей, кои всё ещё в Сенате пребывают. Мне рассказали, как вы справно работали, и что за несомненным успехом в разборе накопившихся в Сенате дел стоите именно вы. Мало того, так и команду подобрали из молодых, дерзких, разумных, — Васильев смущал меня льстивыми речами.

Я не знал, что и отвечать. Стать заместителем, по сути, министра финансов — это же отлично. А на поверхности, так и вовсе великолепно, мечта, а не должность. Но это только с виду так, без рассмотрения нюансов, которых очень много.

Итак, по порядку. Первое, я всё равно остаюсь креатурой Куракиных. Мало того, что их клиент, так ещё и младший, но партнёр в уже набирающих обороты трёх бизнес-проектах. Это можно было оставаться партнёрами, если бы у меня сразу появилась большая власть и сила. А так Куракины пока очень нужны. Братьев уже осыпали милостями и ещё год, даже два, если брать аналогии из послезнания, продержат в фаворе.

Я не знал точно, что там было с Александром Борисовичем Куракиным, но знал, как Павел Петрович относился к своим ставленникам, играя ими в чехарду. Сменяемость чиновников была, ну, или будет, изрядной. Но не сейчас.

Второе, я не хочу попадать в зависимость от Вяземских. Они нынче несколько подрастеряли вес, но всё ещё сильный клан, да и владеют большими землями с людьми. Васильев сам признавался, что зависим от этого семейства и повязан с ними обязательствами.

Тут кроется весьма неприятная закавыка — Екатерина Андреевна Колыванова. Она такой актив клана, который отдавать своему, то есть тому, кто уже приближён и повязан с семейством, просто расточительство. Ну, зачем мне, Сперанскому, отдавать в жёны Катю, если можно через неё что-то поиметь от других политических союзов и семейств? Кстати, тут мне в голову залезла крамольная мысль, что Вяземские с удовольствием «продали» бы Катерину князю Александру Куракину, если бы тот захотел её взять.

Ну, а на другой чаше весов — быть заместителем, товарищем, будущего министра финансов, или нынешнего государственного казначея. Тут и не стоит много расписывать о том, насколько подобное перспективно. Мало того, должность минимум для статского советника. Такое назначение — не просто карьерная лестница с её ступеньками, подобное — ракета с реактивным двигателем, стремящаяся в космос.

Мне пришлось взять паузу и поразмышлять. Потому разговор продолжился только у кареты, в которую заканчивали запрягать четвёрку на удивление свежих лошадей. Повезло с конями необычайно, лишь второй раз за три дня пути получилось взять коней, успеть за всеми спешащими в Москву графами, да князьями с генералами, за чиновниками первых трёх позиций в Табеле о рангах.

— Я готов быть рядом с вами, Алексей Иванович, во всём. Но нынче я не могу… — я чуть замялся.

То, чем именно я мог бы объяснить свой отказ от такого пряника, как назначение заместителем государственного казначея, не так чтобы афишируется в обществе, но Васильев сам нашёл объяснение моему отказу.