Становление (СИ) - Старый Денис - Страница 29

— Может ли мне быть позволено продолжать работу по уложению Российского законодательства? Есть замечательная команда из студентов Московского университета и некоторых семинаристов. С ними, да с Божьей милостью и с Вашего одобрения я бы смог создать полное собрание всех законов Российской империи, предложить Вашему Величеству уголовное, как и иные уложения, — сказал я и мысленно попросил Господа Бога, чтобы помог в этом.

Дело в том, что такая работа уже велась. Нам удалось так наладить рабочий процесс в Сенате при разборе дел, что уже на три тома набрали материала, ну а Тайниковский быстро уловил мои устремления и зажегся ими. Сейчас подобралась такая рабочая, с горящими глазами, команда, что нельзя терять ни года. Иначе все разбредутся, найдут иные места службы. Нет, я хотел работать именно с этими людьми. Управляемыми, с открытыми умами, готовыми воспринимать новое, прогрессивное.

Ну и ещё одно… Не самое красивое, но для моей карьеры нужное. Я для этих людей, студентов и троих семинаристов, своего рода гуру, учитель, наставник и лидер. А для кого я могу ещё быть таковым, как не для студентов? Вот закончили бы они, пошли разными советниками в иные структуры государственной машины управления, и всё, Сперанский уже не актуален. А пока я имею возможность создать себе команду «рабов». Да, грубо, но по факту так и есть, пусть и я, «рабовладелец», не стану отлынивать от работы. На выходе получается, что сделал колоссальную работу Сперанский, то есть я.

— Как вы это видите? — чуть смущённо спросил Павел Петрович.

Вот так, отлично! Прошла домашняя заготовка! Я специально говорил о просьбе, да и старался намекнуть на то, чтобы государь подумал о моей алчности и стремлении к наживе за счёт монаршей благосклонности. А тут, оказывается, что прошу о том, что является работой, очередной нагрузкой для меня, пользой для Отечества.

— Временный департамент по уложению законов Российской Империи при Правительствующем Сенате, — выпалил я и достал два листа из своей папки.

— У вас там ещё много бумаг? — спросил с ухмылкой Павел, откладывая подготовленный мной указ в сторону, на край стола.

— Немного, Ваше Императорское Величество, — отвечал я, сохраняя серьёзность.

— Что-то ещё? — спрашивал Павел, но так, что даже если бы и было что важное, более нагружать государя никак нельзя, только хуже выйдет. — Нет? Тогда вас ждёт господин Васильев.

Я чинно поклонился, сделал четыре шага спиной вперёд в поклоне, развернулся и, «надев» маску важного и довольного человека, вышел из кабинета государя.

Жаль, очень жаль, что в приёмной оказался только один Алексей Андреевич Аракчеев, никто не оценил мой актёрский талант.

— Поздравляю, Михаил Михайлович, — усмехнулся Аракчеев. — Вы нажили немало завистников. Статс-секретарь объявил, что все остальные аудиенции переносятся на послеобеденное время. Лишь мой доклад ещё примет государь. Так что мы с вами вновь похожи. Так скоро все будут ненавидеть нас.

Говорил Алексей Андреевич о серьёзных делах, но улыбался, пытаясь показать мне, насколько ему безразлично общественное мнение. Может он действительно такой человек. Исходя из того, что я знал об Аракчееве, тот наживёт себе много врагов. А вот мне подобное не нужно. Впрочем, не думаю, что я стану завсегдатаем в приёмной императора, уж точно буду реже тут, чем Аракчеев. Может быть Сперанского меньше будут записывать во враги? Или мне уже штуцер расчехлять?

Глава 10

Петербург.

25 марта 1796 года

После аудиенции у государя я не спешил на встречу с Алексеем Ивановичем Васильевым. И такому, казалось, разгильдяйству были свои причины. Я ни в коем случае не игнорирую волю императора, напротив, я собирался выполнять все поручения монарха с прилежанием, ответственно и лучше, чем кто-либо это смог ещё. Всё для этого есть: собственные мозги, считай, помноженные надвое, огромное желание, ну и послезнание.

А ещё у меня увеличилась мотивация. Уж не знаю, что это такое, но я вознамеривался всеми доступными и не очень средствами, но добиться расположения Екатерины Андреевны Колывановой. Да Бог с ней, с этой благосклонностью, стерпится-слюбится. Хочу и всё!

Главной причиной того, что я пока не спешил знакомиться с господином Васильевым стало то, что я его совершенно не знаю и, что ещё важнее, не знал, не слышал о нём в будущем. Кто это такой? К какой партии принадлежит? Как привык работать? Может он всё одеяло под себя подгребает, и тогда у меня должна быть одна манера общения, или он делегирует полномочия, при этом забирает всю славу исполнителя себе. В том случае стану выстраивать иные модели поведения.

Тут вообще много нюансов, из которых нужно выделять и родство или патронаж. Клановость в русском высшем свете, и не только в нём, процветает. Часто за своих людей заступаются, их продвигают. Нет такого, что один брат взойдёт на политический Олимп, а другой останется каким-нибудь клерком средней руки. Если взошёл Григорий Орлов, так и Алексей, даже два других брата — все в графьях и деньгах. Так и с Потёмкиным было, что он пристраивал свою родню, которая ранее и в Смоленской губернии была третьесортной.

Зубовы не отличились, быстро создали свой клан. Нет, тут было одно отличие. У Зубовых четвёртый брат есть, Дмитрий Александрович, так тот всего-то генерал-майор и не входил в тесный круг «зубовцев», так что исключение, которое подтверждает правило.

И к кому же принадлежит Васильев, если он не друг детства императора или же выдвиженец по типу Аракчеева, который был с Павлом Петровичем, как говорится, и в горе, и в радости? Короче, нужно узнать о Васильеве и после, стремглав, незамедлительно лететь к нему.

У меня есть источник информации. Что касается высшего света, то это Алексей Борисович Куракин. И пока я окончательно от него не отошёл, нужно пользоваться.

Однако, просьба встретиться со всеми Куракиными была спровоцирована не только тем, что мне повелел государь заняться подготовкой финансовой реформы. Хотя я братьев обязательно посвящу в суть моей будущей работы. Они и так узнают, а не скажу я, так осадочек останется. А мне с ними пока что дружбу водить нужно. А ещё я хотел предложить братьям начать, наконец, зарабатывать деньги.

Казалось, я и до того этим занимался, но нет. Все мои действия пока были, словно я ковырялся в маленькой, огороженной песочнице. А за пределами этой ограниченной детской конструкции расположен большой, даже огромный, песчаный карьер. Пока что я загребаю песочек маленькой детской лопаткой, но песка вокруг столько, что можно подгонять огромный карьерный самосвал и с пяток экскаваторов.

То, что я оставлял для себя, собственной наживы, придётся предлагать братьям. Ещё неделю назад я бы подобного не предложил, но моё имение уже принесло доход, а премия от генерал-прокурора, ну, или благодарность за выполненную работу, ещё чуточку увеличила мой капитал. Так что я не буду бедным родственником и уже смогу, пусть и не на первых ролях, вложиться в неплохие проекты, которые мной разрабатывались почти с самого начала, как только я попал в тело Михаила Михайловича Сперанского.

— Ну, господин Сперанский, и зачем ВЫ нас позвали. Не вскружило ли вам голову общение с государем? Или стоило бы охладиться? Так вона, снег выпал, и вновь подмораживает, — вместо приветствия Александр Борисович Куракин ёрничал.

— Великодушно прошу меня простить, господа! — обращался я ко всем трём братьям. — Нет, голова не кружится, но в ней есть весьма занимательные проекты. И прежде я хотел бы обратиться к вам, господа, и предложить свои идеи, которые могут принести немало выгоды.

— Михаил Михайлович, — говорил Степан Борисович. — Вы не перепутали нас с некими торговыми людьми или с коммерциантами? Может с маркитантами? Я, признаться, ещё не прояснил для себя, стремитесь ли вы нас оскорбить, или такие вызовы нас, занятых людей, на собрания суть вашего неразумения, непонимания, что Куракины — род древний и княжий.