Лучший частный детектив - Марчик Алина - Страница 96

Прибывшая «скорая» отвезла студентку в психиатрическое отделение.

— Ты выглядишь так, будто вагон кирпичей разгрузила, — Борис с тревогой смотрел на жену.

— Я что-то действительно плохо себя чувствую, — Вера потёрла виски, головная боль мучила её со вчерашнего вечера. — Я ведь вчера шла к Дине, чтобы расспросить про Егора. Вовремя мы успели. Чем бы мог закончиться её приступ, — страшно подумать.

Несмотря на усталость, Вера решила позже навестить Дину, узнать, какой диагноз ей поставили врачи.

Психиатрическая больница располагалась в живописном месте за городом. Когда-то давно, в детстве, она боялась этих мест, здание больницы внушало почти панический страх. Ей, маленькой, с родителями часто приходилось проходить по тропинке мимо забора во время летних походов на реку. Однажды, когда уже миновали это скрытое от посторонних глаз здание, кто-то там высунулся из окна и начал страшно выть. С тех пор, будучи уже взрослой, она всегда испытывала дискомфорт, если приходилось проходить мимо…

Теперь, правда, всё изменилось, больницу огородили высоким глухим забором, с территории исчезли цветы, тогда, давно, их было там насажено огромное количество. Никто не кричал и не плакал, напротив, в коридорах стояла мертвая тишина. Её встретил пожилой врач в очках с толстыми линзами.

— Нет, Глаголеву сейчас беспокоить нельзя. Она очнулась, но взгляд отсутствующий, на вопросы не отвечает, реакции заторможены.

— А где она находится, что делает? — Вера почему-то представила, что Дина привязана за руки и за ноги к металлической кровати, в тёмной комнате, где ничего кроме окон с решётками нет. Жутко об этом думать, и очень жалко девушку.

— Она в отдельной палате, лежит и смотрит в потолок. — Доктор произносил слова как-то протяжно, подчёркнуто вежливо, будто боясь обидеть собеседника. Вера даже подумала, что такая манера говорить может выработаться только после многолетнего общения с душевнобольными.

— И как долго это будет длиться?

— Трудно сказать. Времени прошло совсем немного.

— Я понимаю. Но хотя бы есть надежда, что она вернётся в прежнее состояние? Это не останется на всю жизнь? — Вера чувствовала, что несёт чепуху.

От внешнего вида врача — седые длинные волосы, острый с горбинкой нос и особенно эти жуткие увеличивающие и так большие бесцветные глаза очки — у Веры почему-то побежали по спине крупные породистые мурашки.

— Видите ли, голубушка, — теперь врач говорил так, будто медленно жевал слова, — человек, у которого случился психический срыв, нуждается в серьёзном лечении. И если ей завтра станет легче, то послезавтра может опять стать хуже. Понимаете?

— Понимаю, доктор. Но мне очень надо с ней поговорить. Это… вопрос жизни и смерти. Очень надо, — Вера не знала, какие следует говорить слова в такой ситуации. В психбольнице она находилась впервые.

— А вы сами?

— Что я? — на последнем «Я» даже сорвался голос. Как говорят музыканты, «петуха пустила».

— Не больны случаем?

— А что, похоже?

— Вы представились журналистом, должны обладать терпением.

Ничего не ответив, спешно попрощавшись, Вера с ощущением тревоги и неудовлетворённости отправилась на автобусную остановку. Когда зазвонил мобильник, она не сразу решилась ответить.

— Верочка, это я, — в этот момент, после непростого разговора с доктором, голос Бориса для неё звучал музыкой, — как у тебя дела?

— Была только что в больнице у Дины.

— И как она?

— Жутко. Я ничего не знаю! Мне не дали на неё и взглянуть. Доктор что-то невразумительное про её состояние наговорил. Я очень беспокоюсь за Дину.

— Родителям сообщили?

— Нет. Они живут в другом городе, пожилые люди. Наверное, не стоит беспокоить, пока диагноз не ясен.

— Понятно. А я звоню тебе сообщить, что мы сегодня идём на званый ужин. Ражнёвы приглашают.

— Что, прямо так официально?

— Ну, ты же знаешь Толика.

Вера обрадовалась приглашению, тем более что с подругой Ларисой они не виделись уже месяца два. Перезванивались редко, как-то так повелось. Вера не любила висеть на телефоне. Только при «очной ставке», как говорил Ражнёв, можно было наговориться вдоволь. Оттого встречи друзей были особенно желанными. Последний раз собирались зимой, на день рождения Ларисы. Их двухлетняя дочь Люба, Верина крестница, обожала «тётю Вею», и чувства эти были взаимными.

Да, находясь на «больничном», по гостям ходить не совсем удобно, но этот нюанс Вера объясняла необходимостью обсудить с Ражнёвым в неформальной обстановке некоторые вопросы расследования. В общем, со спокойной совестью она настроилась на приятный во всех отношениях вечер.

За столом как-то само собой центральным стал вопрос воспитания, тем более что субъект этого самого воспитания находился здесь же, во всеоружии. Получив от крёстной шоколадку, Люба с испачканными руками лазила под столом, чем до бешенства доводила Ларису.

— От неё нет покоя с утра до вечера, — жаловалась она, — то просьба почитать сказку, то начинаются исследования неведомых потаённых уголков квартиры… Вчера вытащила её из бельевой корзины. Спряталась и уснула там.

— Раз такая любознательная, значит, журналистом станет.

— Никогда! — строго сказал Толик. — Не позволю, чтобы моя дочь была в «центре событий». События пока таковы, что не стоит дитя туда пускать. Достаточно с неё бельевой корзины. Пусть лучше парикмахером будет, как Лариса. Ведь красота спасает мир.

— А я считаю, — вступила в полемику Вера, — что только любовь спасает мир, про журналистов спорить не буду. Поверьте, без них мир лучше не станет.

— Кстати, Вера, я сегодня пересматривал картотеку. Мне на глаза попалась одна знакомая фамилия. Выяснилось, что несколько лет назад некий Григорий Корсунский был осуждён за ограбление.

— Да ты что? — Вера была искренне удивлена.

— А дальше — больше… Свидетелем по этому делу проходила Ванина Валентина Дмитриевна, няня детей Корсунских. Теперь она живёт отдельно, но я не поленился, нашёл её, поговорил и кое-что узнал.

— Ты меня поражаешь всё больше и больше.

— Для тебя старался.

— Так рассказывай, не томи.

Ражнёв рассказал о семейной драме, которая происходила в семье Корсунских много лет назад, когда ещё дед скульптор был на гребне славы, а в семье подрастали дети — Александра, младшая дочь, Павел, старший сын (отец Егора) и ещё один сын, средний — Григорий. Он был младше Павла на шесть лет и старше Саши на четыре.

Когда признанный художник Виталий Павлович днями и ночами пропадал в мастерской, а мать, актриса, разъезжала по городам и весям, детей воспитывала няня. В общем, дети были предоставлены сами себе. У Валентины Дмитриевны и так было дел по горло: уборка, стирка, готовка.

Старший брат был поглощён общественными делами, ещё больше его волновали карьерные перспективы. А Гришу, неуправляемого, вечно недовольного всем белым светом, он и вовсе игнорировал. А тот подрастал, и интересы его постепенно определялись: курение, алкоголь, наркотики… Узкий круг увлечений, приводящих в состояние кайфа, к которому он так стремился. Отец ругался, порой лишал карманных денег, но через некоторое время всё возвращалось на круги своя. Видимо, к проблеме он подходил философски — сын перебесится и всё само собой образуется. Мать не хотела вникать, она берегла нервы, проводя с детьми из двенадцати месяцев в году от силы полтора-два.

В шестнадцать лет Гриша попал в милицию за участие в ограблении. Знаменитый папа непутёвого сына откупать не стал. И тот, получив условный срок, за старое взялся с новыми силами, а атмосфера в доме Корсунских стала невыносимой. Закончилось всё весьма трагично. Гриша погиб…

Сознание к Дине вернулось ночью, неожиданно. Она озиралась, её пугал таинственный полумрак: луна освещала незнакомое пространство голубоватым светом. Ничего не понимая и теряясь в догадках, продолжала всматриваться в предметы. Затем села на кровати и с удивлением оглядела больничную палату. Причудливые узоры на шторах, незатейливые пейзажи на картинах, — обычная и в то же время странная обстановка. На стене над кроватью она заметила красную кнопку. Тревога возросла, и Дине безумно захотелось на неё нажать. Именно это она и сделала. Ничего не произошло: не зажёгся яркий свет, не сработала сигнализация, не сменились декорации. Но через некоторое время в палату вошла санитарка.