"Фантастика 2024-15".Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Босин Владимир Георгиевич "VladimirB" - Страница 97

Вревская слушала молча до самого конца. Железные нервы у баронессы! Я бы на её месте уже давно замучил вопросами.

Странно опустошённый, я сидел напротив, прямо на земле, подстелив пук сена и опираясь спиной на вкопанный столб навеса. Странно, но, когда я открылся Вяземскому, почему-то было значительно легче. Хотя ведь это по его настоянию я практически ничего не рассказал о революции, Гражданской войне и о дальнейшем построении государства рабочих и крестьян.

Где-то вдалеке в балке заухал сыч. Надо же, чего-то рано он проснулся. Весна же ещё? Вспомнилось детство, когда совсем маленькими, услышав в ночи эти странные звуки, заспорил до хрипоты со старшаками, просветившими о народном поверье: крик сыча якобы возвещает о гибели кого-то из родных, при этом сам услышавший его будет жить долго.

— Ты, наверное, должен ненавидеть нас, Гавр? — тихий голос баронессы отвлёк меня от воспоминаний.

— С чего бы, Оль? Погоди…эка всё ты перевернула. Всё не так. Твой мир — не мой. Другая реальность. Я здесь гость, пусть и в теле твоего современника. Я как мотылёк, что пришёл в мир по своим, одному ему известным делам, полетал-попархал месяц-другой, да и сгинул.

— Всё равно, ведь и в твоём мире предки уничтожили наш класс, свершив революцию равенства и справедливости, свергли монархию и извели царствующую фамилию? А значит, их дети, внуки и правнуки должны ненавидеть врагов, против которых сражались и победили их пращуры!

— Господи, девочка, ну откуда такая ересь-то в столь прекрасной головке? Там, где соотечественники, родственники и бывшие друзья начинают уничтожать друг друга ради какой-то, пусть и стоящей, идеи никогда не будет места ни справедливости, ни равенству, ни уж тем более милосердию. А ненависть? Пройдёт три-четыре-пять поколений — и она сначала превратится в несколько строчек в книжке или кадров на экране, а затем и вовсе растворится в историческом равнодушии потомков. Кому какое сейчас дело до того, кто был прав из удельных князей Киевской или Московской Руси?

— Мне страшно, Гаврила, — прошептала баронесса. Вревскую и правда било крупной дрожью. И о чём я только думал, рассказывая правду столь экзальтированной дамочке. Видать, переоценил стойкость её духа.

Как-то так совсем естественно вышло, что я присел и крепко обнял Ольгу, пытаясь унять дрожь её тела. Глупо, конечно, сначала напугать страшным будущим молодую женщину, а потом пытаться успокоить её хиленькими аргументами из набора «всё будет хорошо», «авось повезёт» и «живы будем — не помрём».

Я чувствовал, как поначалу напрягшиеся плечи баронессы, постепенно расслабились и девушка склонила голову мне на плечо. От её мокрых ресниц защекотало шею.

— Неужели пройдёт всего несколько лет — и нас всех не станет? — немного успокоившись, спросила Ольга.

— «Нас» — это кого? — уточнил я, хотя прекрасно понимал, о чём спросила баронесса.

— Нас — дворянства, опоры трона и монархии, носителей культуры, знаний…я не знаю, основы современного русского общества?

— Ах, вот ты о чём. Так ни монархии, ни трона не будет. А культура, знания, общество? Выживут. Привычный мир будет разрушен, но лишь до основания. А новый мир будет построен на старом фундаменте. Этим фундаментом и станут те, кто выжил или действительно поверил и принял новые идеи. Они научат разрушителей строить, за что те в благодарность позволят им худо-бедно доживать свой век. Хотя, потом закономерно появится и собственная элита, аристократия революции, затем и она обрастёт привилегиями нового дворянства. Я же говорил, ни о какой справедливости речи не идёт. А то, что будет построено на старом фундаменте по историческим меркам простоит недолго. Развалится…

— Но тогда ради чего всё? — нахохлившимся воробышком встрепенулась Ольга, — столько смертей!

— Не знаю, Оль, не знаю. А вот это всё, война эта, ради чего? Сколько ни ищи причин, однозначного ответа не получишь. Ешь, пей, живи, выживай, держись за то, во что веришь, чтобы не сойти с ума от отчаяния. Делай дело, которому служишь не от скуки, а по велению сердца. Как-то так, Евгеньевна…

Сыч снова прокричал трижды, будто спеша о чём-то предупредить. Но я его уже почти не слышал. Тёплые губы неумело ткнулись мне в шею, но этого было достаточно, чтобы по спине пробежала горячая судорога.

Я перехватил лицо Вревской ладонями и стал осторожно и нежно целовать её веки, нос, мокрые щёки. И пусть пахло от неё едва ощутимой смесью мыла и карболки, менее желанной в этот миг она не казалась. Ни тени смущения или недавнего страха не было в этой молодой страстной женщине: с каждой секундой её дыхание становилось всё горячее, а частые удары сердца я ощущал даже через плотную ткань серого платья.

Да гори оно всё синим пламенем! Дворяне, крестьяне, аристократы, пролетарии, белые, красные! Да хоть серо-буро-малиновые! Мы: мужчина и женщина, и только, а впереди неизвестность и даже смерть. И в чём наше предназначение! Показать костлявой, что мы её не боимся, а жизнь сильнее всего на свете!

Наша неловкая возня совершенно развалила стог. Ольга съехала вместе с шинелью на разворошённое сено, что никак не отразилось ни на её, ни на моём темпераменте. Я поспешил последовать за ней.

Впервые за последние месяцы я не думал ни о чём: всё поглотило неукротимое желание обладать Ольгой. Нетерпеливые пальцы девушки помогли мне расстегнуть её платье. Редкие порывы прохладного весеннего ночного ветра, словно языки пламени, обжигали каждый обнажённый сантиметр наших тел.

Не по-девичьи тяжёлая грудь Ольги вырвалась на свободу и была немедленно захвачена в плен моими дрожащими пальцами. Белья в привычном моём понимании сестра милосердия не носила, как и всяких возможных корсетов и даже чулок. Чистое солдатское исподнее смотрелось на ней практично и даже несколько экстравагантно. Вот когда я оценил ещё один нюанс моего ночного зрения!

Но я уже и этого почти не заметил. Лишь старался следить, чтобы мой молодой организм в безудержном порыве не сделал чего-либо излишне болезненного или грубого так давно желанной баронессе.

Я ведь напрасно сдерживался: Вревская оказалась настоящей тигрицей в постельных делах. И к моему облегчению, отнюдь не девственницей. Вся сила её страха перед грядущим превратилась в неистовое стремление отдаться мне целиком без остатка, заставить любить её тело безраздельно. Поначалу это пугало, но с каждой минутой заводило неимоверно.

Казалось, мы понимаем друг друга с одного касания и даже с полувздоха. Потеряв счёт времени, я лишь мельком без особого удивления отметил, как вновь и вновь возвращается страстное желание, едва достигнув своего пика. Есть, всё же, своё неоспоримое преимущество в новоприобретённой неутомимости этого тела, пусть и расплата за неё скорая гибель.

Спустя бесконечность луна целомудренно удалилась с ночного небосвода, вдоволь наигравшись своими лучами на наших влажных от пота телах, улетел, не дождавшись ответа, сыч, сгинув где-то на равнинах Прикарпатья. Лишь двое людей, превращённых страстью в единое целое, мирно заснули далеко за полночь, укутанные душистым сеном, не расцепляя пальцев рук. Последнее, что я помню, перед тем как сознание окутал сон, было непередаваемо чудесное ощущение почти невесомой густой волны ольгиных волос на моём лице…

Господи, как же хочется жрать! Неужто это теперь мой крест по жизни во всех реальностях, невзирая на носителей? Такое впечатление, что за сегодняшнюю ночь я снова поспособствовал уничтожению эскадрона чёрных гусар, заколол дюжину-две прусаков, да ещё и намотал вёрст пятьдесят пёхом с тяжёлым грузом за плечами.

Пробуждение вышло стремительным: я вскочил в чём мать родила из-под тёплого сенного покрывала, заботливо накрытого шинелью. Ольги не было. Совсем. Ни следа. Даже запах карболки выветрился.