Лучший исторический детектив – 2 - Ивженко Анна - Страница 74

На этот раз Савка ввалился к нему в своём обычном виде, под вечер. Едва умывшись с дороги, потребовал портфель «для осмотра и потрошения». Бережно взял в руки, оглядел со всех сторон, покачал неодобрительно головой: «Не мог аккуратнее разре?зать, медведь нетерпеливый!». Наконец, открыл его и начал вытаскивать содержимое. Покрутил в пальцах изящную шкатулку, полюбовался на рисунки, достал саму статуэтку. Бережно поднёс к глазам, рассмотрел со всех сторон.

— Очень любопытная вещь, очень! От неё так и веет древностью, мистикой, тайной! Не удивлюсь, если именно за ней тогда бросились японцы! Не удивлюсь… — он с сожалением спрятал статуэтку обратно в шкатулку, отложил в сторону.

— А теперь — письма, таинственные немецкие… ну да, точно немецкие письма, — Савелий хватал листочки, жадно вчитывался в них, откладывал в сторону, брался за следующие, — так-так… оч-чень любопытно, только какой идиот их так безбожно перемешал? — поднял глаза на Николая, хмыкнул: — Ну, извини, не идиот! Понимаю, ты спешил, не до того было, а мне теперь их раскладывать по порядку! Это притом, что номера страниц как-то забыли проставить… В общем, тоже интересная история, похоже тут не зря твой фон Штальке крутился! В двух словах, здесь переписка по какому-то древнему наследственному делу, ещё с прошлого века! Какие-то земли, за?мок, рыцарские сокровища, привезённые из крестовых походов. Мне надо посидеть с этими письмами, разобраться, почитать внимательно.

Напоследок Савелий вытащил не очень толстый конверт, достал небольшую пачку разношёрстных банкнот. Разбросал их веером по столу, потом поднял, принялся внимательно разглядывать.

— Лукавый их разберёт! — с досадой бросил он банкноты обратно на стол, — Тут разновидностей — море! Надо показать их тому профессору, специалисту по бонам, а то я не пойму, зачем их столько, разных! Ладно, ты давай иди спать, а я посижу ещё, поразбираю переписку эту, почитаю… Завтра мне в дорогу не рано, успею выспаться!

— А куда ты поедешь? И что делать мне?

— Тебе, Николка, надо продолжать крутиться здесь, делать вид, что всё ещё занимаешься наследством. Из тебя актёр, конечно, никакой, ты толком даже ни переодеться не сможешь, ни следы запутать. А так, ничего, крутись себе на людях и всё. А я, уж извини, портфельчик твой с собой прихвачу, буду расследовать дальше. Надеюсь, ты мне доверяешь?

— Что ты несёшь, Савка, чёрт такой! Чтоб я тебе да не доверял! — возмутился Николай.

— Ну, то и хорошо, что доверяешь… Только знаешь, больше так меня не называй, да и сам тоже, не очень…

— То-то я смотрю… — прищурился Николай, раньше ты через слово, всё чё… м-м, ну в общем, это… А сейчас только «пёс» да «лукавый»!

— Заметил? — улыбнулся Савелий, — Это я с прошлого года. Был я тогда по газетным делишкам в городе Кронштадте. Дрянной городишко, доложу тебе. Босяки, пьянь, рвань. Вечером далеко от гостиницы не отходи, запросто голову проломить могут. А мне-то как раз и надо не по центральным улицам рыскать, а по таким именно притонам. В Одессе-то я всех босяков знаю, в Питере тоже многие знакомы, а здесь как-то не очень мне уютно.

Ну, повидался с кем надо, спешу к себе, а тут гляжу, навстречу мне толпа движется. Странная толпа, замечу. Вроде босяки, идут нельзя сказать, что спокойно, шумят, руками размахивают. Но всё это как-то беззлобно что ли, наоборот, даже восторженно. Впереди батюшка идёт: обычный такой, не помпезный, худощавый, в одной ряске лёгонькой и… босиком! На улице март-месяц, между прочим, грязно, холодно, мокро. А он идёт себе, словно в сапогах и в шубе, да улыбается так радостно, светло.

Поравнялись они со мной, а я стою, смотрю на него, словно заколдованный, уж больно чудна?я картина получается. Тут он со своей свитой около меня останавливается и ласково так говорит, словно давнему знакомцу:

— Что, Савелий, чудно? тебе?

— Чудно? — говорю, — батюшка!

— А ты не чудись, я одежду да сапоги вот этим людям отдал, они им нужнее, а мне Господь ещё даст. Ты бы тоже пожертвовал что-нибудь, глядишь, и тебе Бог бы помог. А то ты всё для себя, да для врага стараешься!

— Какого врага? — не понимаю.

— А того самого, который у тебя всё знает, да всех побирает! Не поминай его больше, тогда тебе лучше будет!

Не помню сам, как портмоне вытащил и давай раздавать деньги налево и направо. А священник стоит, улыбается, смотрит на это всё действо. Затем кивнул мне, благословил и пошёл дальше со всей этой толпой босяцкой.

Не поверишь, Николка, с той поры язык не поворачивается эти слова произносить, будто останавливает какая-то сила. Даже, если слышу подобное, вздрагиваю. А дела мои после этого и впрямь в гору пошли, и гонорары мне повысили, и темы пришли интересные…

Утром Николай проснулся рано и, едва одевшись и умывши лицо, принялся в нетерпении прохаживаться по комнате, часто подходя к Савкиной двери — слушать, не проснулся ли?

Подходил к столу, доставал то статуэтку, то конверт с банкнотами. Перебирал их, рассматривал, в досаде бросал обратно и снова принимался топтаться под дверью, припадая на раненую ногу.

Наконец, около десяти часов, дверь отворилась и мрачный, не выспавшийся Савелий появился в комнате Николая.

— Ну что тебе неймётся-то, леший? — хмуро спросил он. — Я всю ночь в этих письмах ковырялся, под утро только задремал, а тут ты давай под дверью топтаться, вздыхать, стульями греметь! И что ты у нас такой нетерпеливый? Поспал бы лучше с утра!

— Не могу я спать, и так полночи проворочался, всё думал, что там, в этих бумагах? А тебя я знаю: буркнешь два слова и умчишься, оставив меня тут во мраке неведения. Вот и караулю с утра…

— Ладно, не топчись без толку, иди лучше, самовар организуй, а я умоюсь, в порядок себя приведу; за чаем и поговорим.

Вскоре друзья сидели за столом. Савелий говорил негромко, словно опасаясь, что их подслушивают, без своих обычных шуточек, поглядывая при этом на Николая внимательно и изучающе.

— Так вот, Николка, прелюбопытная штука с этими письмами выходит. Не буду нагружать твой корабль грузом ненужных подробностей, но в двух словах, история такова. Есть в Германии за?мок Шлосс Шварцштайн — язык сломать можно, не так ли? А между тем — это красивое романтическое имя: За?мок Чёрного камня. И владеет с 1872-го года этим замком некий барон Отто фон Вальц. Именно в этом году закончилась долгая тяжба фон Вальца с другим немецким дворянином, также претендовавшим на этот замок, назовём его пока просто Клаусом. Когда-то у них были общие предки, этот замок принадлежал их далёкому прапрапрадеду, потом пути этих родов разошлись, они оказались в разных придворных партиях и постепенно стали непримиримыми врагами.

На протяжении многих лет эти дворянские фамилии вели тяжбу за родовое гнездо. Но замок всегда принадлежал фон Вальцам, как более близким потомкам первых владельцев. Тогдашний глава их рода, Курт фон Вальц, то ли не успел составить завещание, то ли оно затерялось, то ли его выкрали. В этом случае замок доставался прямому наследнику, этому самому Отто. Клаус, претендующий на замок, пытался доказать неправомерность такого решения, ссылался на свидетелей, видевших завещание Курта, составленное в его пользу, в обход своего родственника.

Конечно, ему никто не поверил, ведь самого завещания не было, да и с какой стати Курт составил бы его в пользу своего врага? В общем, замок остался за фон Вальцами. Он расположен в плодородной долине, к нему прилагаются земли, виноградники, сады. А кроме того, по слухам, где-то среди многочисленных комнат и подвалов замка, спрятаны ценности, награбленные общими предками этих дворян во время крестовых походов.

А в твоём портфеле, Николаша, есть то самое пропавшее завещание, и в нём, действительно, указана другая фамилия, не фон Вальц. Больше того, там есть бумаги, объясняющие это странное решение — доказательства того, что Курт фон Вальц был замешан в каких-то тёмных делах на стороне врагов правящей династии Гогенцоллернов. Очевидно, он сговорился с Клаусом о том, что завещает ему тот самый замок Чёрного Камня в обмен на компрометирующие бумаги, которые могли сильно повредить и ему и его потомкам. Если бы им дали ход, фон Вальцы могли лишиться и этого замка, и другого имущества, и репутации.